Дядя Ван-Луна и его жена давно уже высохли от куренья и лежали день за днем на постели, неподвижные, как колоды, и в крови их не оставалось тепла. Ван-Лун услышал, что дядя его не может даже сесть в постели и кашляет кровью, как только пошевельнется. Ван-Лун пошел посмотреть на него и увидел, что старику осталось жить немного часов. Тогда Ван-Лун купил два гроба из хорошего дерева, но не самые дорогие, и велел поставить их в комнату, где лежал его дядя, чтобы старик видел их и мог умереть спокойно, зная, что есть куда положить его кости. И дядя прошептал дрожащим голосом:

— Ты мне сын и ближе, чем мой собственный бродяга.

А старуха сказала, хотя она все же была крепче мужа:

— Если я умру до возвращения сына, обещай мне найти для него хорошую девушку, чтобы он мог родить нам внуков.

И Ван-Лун обещал это. В какой час скончался его дядя, Ван-Лун не знал, узнал только, что однажды вечером служанка понесла ему чашку с супом и нашла его мертвым. Ван-Лун похоронил его в жестокую стужу, и ветер в тот день дул над землей, неся целые тучи снега. Он похоронил его в семейной ограде, рядом со своим отцом, немного ниже отцовой могилы и выше того места, где будет лежать он сам.

Потом Ван-Лун велел сделать траурные одежды для всей семьи, и они носили траур в течение года, не потому, что кого-нибудь вправду огорчила смерть старика, который всю жизнь был для них обузой, а потому, что в знатных семьях полагалось так делать, если умирал родственник.

Ван-Лун взял вдову дяди в город, чтобы не оставлять ее одну, отвел ей отдельную комнату в конце дальнего двора и велел Кукушке присматривать за рабыней, которая за ней ходила. Старуха сосала трубку с опиумом и, лежа на кровати, спала целыми днями и была очень довольна. И гроб стоял рядом с ней, чтобы она могла смотреть на него и утешаться.

И Ван-Лун приходил в изумление, вспоминая, как он боялся когда-то толстой и неряшливой деревенской женщины, праздной и шумливой, той самой, которая теперь лежала сморщенная, желтая и безмолвная, такая же сморщенная и желтая, какой была старая госпожа дома Хуанов.

Всю свою жизнь Ван-Лун слышал, что где-нибудь идет война, но ему не приходилось видеть ее вблизи, кроме одного раза, когда он был еще молод и зимовал в южном городе. Война никогда не подходила к нему близко, хотя он часто слыхивал от людей еще в то время, когда был ребенком: «В этом году идет война на Западе» или: «Война на Востоке и Северо-востоке».

И для него война была похожа на землю, на небо и воду, — никто не знал, почему она существует, знали только, что она есть. Время от времени мужчины говорили: «Мы пойдем на войну». Они говорили это, когда им приходилось голодать, и они думали, что лучше быть солдатами, чем нищими, а иногда люди говорили так, если не могли ужиться дома, как говорил это сын дяди. Но как бы то ни было, война всегда шла где-нибудь далеко. И вдруг война захватила всю округу, словно налетевший с неба вихрь.

И первый раз Ван-Лун услышал об этом от среднего сына, который пришел однажды с рынка есть рис и сказал отцу:

— Цены на зерно сразу повысились, потому что к югу от нас идет война, и с каждым днем армия подходит все ближе и ближе. Нам нужно придержать наши запасы зерна, потому что цены будут все расти и расти, по мере того как армия подходит к нам ближе, и мы сможем продать зерно за хорошую цену.

Ван-Лун ел и слушал его речь, а потом сказал:

— Что же, это любопытно, и я с удовольствием посмотрю, что такое война, потому что всю жизнь я слышал о ней, а видеть — никогда не видел.

И тогда он вспомнил, как боялся когда-то, что его заберут на войну; но теперь он был для этого слишком стар, а кроме того, он был богат, а богатым нечего бояться. И он не обратил на это большого внимания и чувствовал только легкое любопытство, и сказал среднему сыну:

— Поступай с зерном, как находишь нужным. Оно в твоих руках.

В следующие за этим дни он играл с внуками, если ему этого хотелось, и спал, и ел, и курил, и иногда ходил посмотреть на свою дурочку, которая сидела в дальнем углу двора.

Однажды, в начале весны, надвигаясь с северо-востока, словно саранча, в город вошла целая орда. В одно ясное и солнечное весеннее утро маленький внук Ван-Луна стоял у ворот с одним из слуг и смотрел на проходящих, и, увидав бесконечные ряды людей, одетых в серое, он бегом бросился к дедушке и закричал:

— Смотри, что идет, дед!

Тогда Ван-Лун вышел с ним к воротам, чтобы позабавить его и увидел, что толпа заполняет улицу, заполняет город. И Ван-Луну казалось, что померк солнечный свет и воздуха нехватает, потому что несметная орда одетых в серое людей тяжелым и мерным шагом проходила через город. Тогда Ван-Лун вгляделся пристально и увидел, что каждый из них держал какое-то оружие с торчащим на конце ножом, и что лица у них всех были свирепые, грозные и грубые, и хотя некоторые были совсем юны, они были такие же.

Увидев их лица, Ван-Лун поспешно привлек к себе мальчика и прошептал:

— Войдем и запрем ворота. Это нехорошие люди, мое сердечко, и смотреть на них нечего.

Но не успел он повернуться, как один из толпы увидел его и окликнул:

— Эй, племянник моего отца!

Ван-Лун оглянулся на этот зов и увидел сына дяди: он был одет, как и другие, в серое и покрыт пылью, но лицо у него было самое свирепое и грубое из всех.

И он резко засмеялся и обратился к своим товарищам:

— Здесь нам можно остановиться, друзья, потому что это богач и мой родственник!

Ван-Лун остолбенел от страха, и орда бросилась мимо него в его собственные ворота, и он беспомощно стоял посреди. Она растеклась на дворам, словно грязная и мутная вода, заполнив каждый угол и каждую щель. И люди ложились прямо на полу, черпали воду из прудов горстями и пили, и стучали ножами о резные столы, и плевали, куда вздумается, и окликали друг друга.

Тогда Ван-Лун, в отчаянии от того, что случилось, побежал с ребенком искать старшего сына. Он вошел к нему во двор. Сын его сидел, читая книгу, и встал, увидев отца, и когда он услышал то, что, задыхаясь, рассказал ему Ван-Лун, он застонал и вышел.

Увидев двоюродного брата, он не решился ни выбранить его, ни заговорить с ним вежливо. И, посмотрев на орду, он простонал, обернувшись к отцу:

— Они все с ножами!

И тогда он заговорил вежливо:

— Добро пожаловать домой, двоюродный брат!

А двоюродный брат сказал, широко ухмыляясь:

— Я привел с собой гостей!

— Добро пожаловать, раз это твои гости, — отвечал старший сын Ван-Луна. — Мы приготовим обед, чтобы они могли поесть на дорогу.

А двоюродный брат ответил, все еще ухмыляясь:

— Что же, готовьте, только не торопитесь, так как мы отдохнем несколько дней, а то и месяц, а то и год, потому что перед походом нас расквартируют в городе.

Когда Ван-Лун с сыном услышали это, они едва могли скрыть свое уныние, и все же его нужно было скрывать, потому что повсюду во дворе сверкали ножи. И они улыбались жалкой, вымученной улыбкой и говорили:

— Мы счастливы… мы счастливы…

Старший сын сделал вид, что ему нужно пойти распорядиться, и взял отца за руку. Оба они бросились на внутренний двор, и старший сын задвинул дверь засовом, и тогда отец с сыном растерянно посмотрели друг на друга, не зная, что им делать. Потом прибежал средний сын и начал стучать в дверь, и когда они отворили ему, он вбежал, споткнувшись впопыхах, и произнес, задыхаясь:

— Везде стоят солдаты, в каждом доме, даже в домах бедняков. И я прибежал сказать вам, чтобы вы не противились, потому что сегодня один продавец в моей лавке, — я его хорошо знаю: каждый день мы стояли рядом за прилавком, — услышал об этом и пошел домой, а там были солдаты в каждой комнате, даже в той, где лежала его больная жена; он начал с ними спорить, и они проткнули его ножом так легко, словно кусок сала, и нож вышел с другой стороны! Чего бы они ни захотели, нужно давать. Будем только молиться, чтобы армия поскорее прошла дальше.