Павла посадили в карету, следом с кряхтением в покачнувшийся экипаж влез Панин, заржали лошади, застучали колеса, зацокали копыта свиты... Эта бешеная скачка июньским утром странным образом успокоила Павла. Шестым чувством он понял, что эта спешка – в его интересах.
Панин же, чем ближе подъезжала карета к собору Казанской Богоматери, тем отчетливее понимал, что дело не в спешке. Забыто было, упущено было что-то гораздо более важное, но он не мог сообразить, что именно...
...В соборе совсем не благоговейно, а с торжеством победы гремела музыка, к потолку возлетали песнопения. Сам архиепископ Новгородский с сияющим лицом чуть ли не на руки схватил юного князя, провел его по ступеням алтаря и поставил на табурет, рядом с креслом, в котором сидела его мать. Это в ее честь исступленная толпа кричала ура! Но когда на возвышении появился Павел, ликование усилилось, в толпе с восторгом стали выкрикивать его имя. Панин с трудом проследовал за своим учеником. Он подошел к подножию императорского трона и, театрально преклонив колени, приветствовал Екатерину:
– Ваше Величество, ваши великодушие и смелость спасли трон будущего императора всея Руси, нашего горячо любимого Павла...
– Никита Иванович, всем этим я обязана одному лишь Богу, – с иронией заметила Екатерина. – Здесь я по воле моих подданных. Мой супруг не смог управлять великим народом, и вот я здесь – во имя безграничной любви к России...
Панин поклонился еще ниже. Императрица склонилась к нему и быстро, но негромко проговорила:
– О регентстве не может быть и речи, Никита Иванович, имейте это в виду!
Встав, она подняла ребенка на руки, показывая его толпе, и провозгласила:
– Мой сын, великий князь Павел Петрович – наследник престола – отныне будет первым из моих подданных.
Слова Екатерины были встречены новым шквалом криков ура! Она вновь вверила ребенка Панину:
– Я прошу вас отвезти Его Высочество к нему домой, а самому как можно скорее прибыть в Зимний дворец. Я буду там. Сенат и Синод там будут приносить мне присягу.
Панин склонился в привычном поклоне, взял маленького царевича за руку. Он уже понял свою ошибку. Скромный утренний туалет Павла, непрезентабельная белая рубашонка без жабо... На фоне сияющего повсюду золота эполет и аксельбантов, шевронов и позументов Павел не произвел ровно никакого впечатления... Ах, ему надо было как следует одеть ребенка... Впрочем, если бы он и одел Павла, что бы это изменило...
Снаружи гремели пушечные выстрелы... Немыслимое волнение объединило народ, военных, солдат и офицеров, духовенство, чиновников, мелких лавочников, уличных торговцев и зевак, и везде разносились в один голос радостные крики:
– Да здравствует Екатерина! Да здравствует императрица!
Панин осторожно поднялся в карету, и, посадив ребенка на сиденье, заваленное мехами, прошептал ему:
– В конце концов, рано или поздно, вы, продолжатель династии Романовых, наденете шапку Мономаха. Так что все в порядке...
И подумал: «Екатерина себя короновала – нас же околпачила».
***
В море гвардейского и дворянского ликования бесследно канули отдельные попытки возмутиться происшедшим. Тем не менее история сохранила свидетельства К.К. Рюльера, секретаря французского посланника и очевидца переворота, видевшего в петербургском кабаке мордобой, учиненный матрозами гвардейцам, которые «за штоф водки продали императора»...
ГРАД НЕСРАВНЕННЫЙ
Государство – это таинственный корабль, якоря которого находятся в небе.
Царевич Павел, восьми лет от роду, настоятельно хотел знать, что случилось с его отцом. В ответ – то бесстрастное молчание, то фальшивые улыбки и многословная, но ни на какие вопросы не отвечающая болтовня чиновников и чиновниц, обязанных заботиться о маленьком князе, но не обязанных вникать в его проблемы. Даже Панин, близкий из близких, дает уклончивые ответы, повторяя то, что Павел уже знает: в империи происходят серьезные события, государыне Екатерине пришлось взять власть в свои руки...
– Но что случилось с Его Величеством императором? С моим отцом?
– Мы это обязательно и скоро узнаем...
Впрочем, с Паниным было весело и интересно. А вот вечерами, когда гасили свечи и лампы, а граф Панин почтительно удалялся из его комнаты, наступало одиночество...
...Тем утром граф Панин попросил Павла собраться с мужеством:
– Ваше Высочество, на меня возложена скорбная обязанность сообщить вам, что Его Величество император Петр Третий скончался от геморроидальной колики. Позвольте выразить вам самые искренние соболезнования.
Павел Петрович бросился к воспитателю:
– Отведите меня, сударь, к гробу моего отца. Я – его наследник, и я должен с ним попрощаться.
– Но похороны Его Величества уже прошли... – растерянно развел руками Панин.
Павел Петрович покраснел от гнева:
– Моя мать не сообщила мне об этом? Но сейчас я – император! Она это понимает?
– Ваша мать признана государыней нашей страны...
– Вы хотите сказать регентшей?
Панину и самому хотелось, чтобы это было так. Но это было не так.
– Ваше Высочество, ваш возраст не позволяет вам быть государем. Ваша августейшая мать взяла на себя обязанность править страной.
Павел Петрович так стремительно приблизился к своему воспитателю, что тот невольно отступил:
– Граф Панин, власть может принадлежать лишь сыну умершего императора. Я прошу вас сообщить моей матери, что я хотел бы ее видеть сегодня же!
Такой твердый тон у восьмилетнего ребенка привел Никиту Ивановича Панина в изумление. Fr das Kind ist nicht gut genug40*Для ребенка ничего не бывает достаточно (нем.).*. Он поклонился, попрощался кивком головы и вышел из заполненного сотнями книг кабинета.
Господин Николе, француз, преподаватель Страсбургского университета, ждал юного князя для еженедельного занятия. Павел вежливо велел ему уйти, а сам прошел в другой конец просторной библиотеки и сел в огромное кресло, в котором, казалось, совершенно утонуло его тщедушное тельце.
Ребенок слышал такой оглушительный внутренний шум, что вряд ли способен был сегодня не то что понять, но услыхать что-нибудь из урока. В его головке роились мысли, чрезвычайно близкие тем, которые в это же время обуревали его мать, разве что в мыслях Павла было поболее тумана. Идеальное государство, в котором он сам был бы идеальным монархом... Он знал, что у него хватит ума, такта, силы воли и чувства собственного достоинства, чтобы ему внимали подданные, которых он представлял себе в новеньких одинаковых мундирах и вицмундирах и без этой отвратительной снисходительной ленцы в голосе, как у графа Панина, без этой его слегка шаркающей походки... Он – сын покойного императора, а не капризный ребенок! И он, в конце концов, заставит себя уважать! Почему к нему не приходит его мать, почему он обречен на одиночество в обществе старых равнодушных людей?
О! надо опасаться всех этих людей!.. Никому нельзя доверять, не только всем этим людям, которые не проявляют к нему ни любви, ни сочувствия, но даже родной матери, и ей еще меньше, чем остальным!
Ища поддержки и утешения, Павел развернул Писание. Открылся Апокалипсис, на 21-й главе. И чем дальше мальчик читал, тем отчетливее понимал, что речь идет именно о нем самом, и о том граде, который начал строить его великий и блистательный пращур. Град этот, по праву наследования, был обетован ему!
«И вознес меня в духе на великую и высокую гору и показал мне великий город, святый Иерусалим, который нисходил с неба от Бога. Он имеет славу Божию; светило его подобно драгоценнейшему камню, как бы камню яспису кристалловидному. Он имеет большую и высокую стену, имеет двенадцать ворот и на них двенадцать Ангелов, на воротах написаны имена двенадцати колен сынов Израилевых: с востока трое ворот, с севера трое ворот, с юга трое ворот, с запада трое ворот. Стена города имеет двенадцать оснований, и на них имена двенадцати Апостолов Агнца. Говоривший со мною имел золотую трость для измерения города и ворот его и стены его. Город расположен четвероугольником, и длина его такая же, как и широта. И измерил он город тростью на двенадцать тысяч стадий; длина и широта и высота его равны. И стену его измерил во сто сорок четыре локтя, мерою человеческою, какова мера и Ангела. Стена его построена из ясписа, а город был чистое золото, подобен чистому стеклу. Основания стены города украшены всякими драгоценными камнями: основание первое – яспис, второе – сапфир, третье – халкидон, четвертое – смарагд, пятое – сардоникс, шестое – сердолик, седьмое – хризолит, восьмое – вирилл, девятое – топаз, десятое – хризопрас, одиннадцатое – гиацинт, двенадцатое – аметист. А двенадцать ворот – двенадцать жемчужин: каждые ворота были из одной жемчужины. Улица города – чистое золото, как прозрачное стекло. Храма же я не видел в нем, ибо Господь Бог Вседержитель – храм его, и Агнец. И город не имеет нужды ни в солнце, ни в луне для освещения своего; ибо слава Божия осветила его, и светильник его – Агнец. Спасенные народы будут ходить во свете его, и цари земные принесут в него славу и честь свою. Ворота его не будут запираться днем; а ночи там не будет. И принесут в него славу и честь народов. И не войдет в него ничто нечистое и никто преданный мерзости и лжи, а только те, которые написаны у Агнца в книге жизни»...