Екатерина II отвечает Антону Ульриху «с поспешностью»:
«Вашей светлости письмо, мне поданное на сих днях, напомянуло ту жалость, которую я всегда о Вас и вашей фамилии имела. Я знаю, что Бог нас наипаче определил страдание человеческое не токмо облегчить, но и благополучно способствовать, к чему я особливо (не похвалившися перед всем светом) природную мою склонность имею. Но избавление Ваше соединено еще с некоторыми трудностями, которые Вашему благоразумию понятны быть могут. Дайте мне время рассмотреть оные, а между тем я буду стараться облегчить Ваше заключение моим об вас попечением и помогать детям Вашим, оставшимся на свете, в познании закона Божия, от которого им и настоящее их бедствие сноснее будет. Не отчаивайтесь о моей к Вам милости, с которой я пребываю».
Это было не более чем лицемерие. Писем Антону Ульриху она писать более не будет никогда. Но и одновременно с сим письмом она посылает архангельскому губернатору секретный запрос:
«Знают ли молодые принцы, кто они таковы и каким образом о себе рассуждают?»
В подтексте: будут ли претендовать на русский трон? Ответ коменданта крепости не оставляет молодым людям никаких надежд:
«Поскольку живут означенные персоны в одних покоях и нет меж ними сеней, только двери, то молодым не знать им о себе, кто они таковы, невозможно, и все по обычаю называют их принцами и принцессами»...
Самый опасный для нее, уже сидевший на престоле – пусть во младенчестве – Иоанн VI Антонович был переведен в Шлиссельбург еще Елисаветой. Вопрос для Екатерины теперь лишь в одном: как бы устроить так, чтобы и опасность, от него идущую, избыть, и чтобы ни одна собака не смела кинуть при этом камнем в нее?..
В Холмогоры, где избывали свою кровную причастность к царствующему дому остальные члены «Брауншвейгской фамилии», был послан заранее награжденный орденом св. Анны тридцатитрехлетний генерал-майор Александр Ильич Бибиков.
«Императрица уважала Бибикова и уверена была в его усердии, но никогда его не любила. В начале ее царствования был он послан в Холмогоры, где содержалось семейство несчастного Иоанна Антоновича, для тайных переговоров. Бибиков возвратился влюбленный без памяти в принцессу Екатерину46* (что весьма не понравилось государыне)...»,
– отмечает А.С. Пушкин.
46*Вероятнее – «Елисавету»; так считает тонкий знаток вопроса Натан Эйдельман. Пушкин располагал очень ограниченным объемом информации о «Брауншвейгском семействе». Комендант крепости в 1762 г. сообщал, что Екатерина (которую четырехмесячной, в ходе переворота, уронил на лестнице пьяный преображенец) «сложения больного и почти чахоточного, а притом несколько и глуха, и говорит немо и невнятно, и одержима всегда болезненными припадками, нрава очень тихого». Между тем 19-летняя Елисавета «росту женского немалого и сложения ныне становится плавного, нраву, как разумеется, несколько горячего...». В начале 1768 г. он же отмечает: «принцесса Елисавета, превосходящая всех красотой и умом»...*
«Государыня холодностию приема дала почувствовать Александру Ильичу, что сие его к ним [принцам и принцессам Брауншвейгской семьи] усердие было, по мнению ее, излишнее и ей неприятное. Холодность сию изъявила она столько, что он испросил позволения употребить неблагоприятствующее для него время на исправление домашних его обстоятельств и уехал с семьей своею в небольшую свою вотчину в Рязанской губернии».
Отправляясь в Ливонию весной 1764 года, Екатерина хотела взять Павла с собой. Она не желала, чтобы в ее отсутствие Павел был возведен на престол. Волнения в армии и среди придворных позволяли думать, что такое может случиться. Эти сведения она получала не только из собственных источников, но даже от господина Боссе, посла Франции. И ведь будущее показало, что она была права! Некто поручик Василий Мирович47*«Мирович, как видно, попал в масонскую ложу», – замечает С.М. Соловьев.* летом намеревался путем переворота возвести на трон узника Иоанна Антоновича... Попытка освободить его, правда, не удалась: стражники точно выполнили данную им инструкцию – при малейшей опасности убить узника. Так, 5 июля 1764 года закончилась жизнь императора Иоанна VI, виноватого лишь в том, что в его жилах текла кровь Романовых48*Современники считали, что заговора не было, а выступление Мировича явилось лишь провокацией, необходимой кому-то другому, чтобы убить Иоанна Антоновича. Нам трудно судить сегодня об истине в этом деле: все документы допросов и следствия были тщательно обработаны государственным секретарем Николая I графом Д.Н. Блудовым.*.
Были, были в стране люди, которые раскусили ее, поняли, почему она первым пропустила на престол Петра. Да и трудно было бы не раскусить. Ни один договор, ни один указ Петра Екатерина не денонсировала, слегка подправила уж слишком одиозные меры Петра в отношении православной церкви, собственно, приостановила инвентаризацию ее имений и передачу их в распоряжение Коллегии экономии. Почувствовав под ногами твердую почву, она эту работу продолжила. Ведь что такое, в конце концов, религия?
«Христианская вера – бесчестная вера, отвратительная гидра, чудовище, поражаемое ныне сотнями невидимых рук; философы должны всячески уничтожить христианство, они должны дерзать на все, лишь бы подавить бесчестного; ecrasez l'infame» *Раздавите гадину (франц.).*,
– этот завет Вольтера она хорошо помнила. А у церкви – колоссальная собственность; ее только нужно умненько, как и все вообще, что делаешь, обратить в свою пользу. В пользу своей страны. Своего народа.
Избранные монастыри переводились «в штат»: правительство определяло число иеромонахов, иеродиаконов и монахов в них, полагая им жалованье, разумеется, мизерное. Другие, очень немногие, оставались за штатом; этим жалованья не полагалось, а доходы, в результате конфискации земельной и иной собственности «вне ограды монастыря» резко упали. Им оставалось одно: милостыня христолюбцев. Все остальные монастыри попросту закрывались.
Закрывая монастыри, Екатерина как-то невзначай забыла, что тем нарушает право собственности и волю тех, уже умерших, людей, из пожертвований которых, отписываемых по духовным на помин души, и сложились по большей части имущества монастырей, в том числе земельные. Последняя воля умирающих не подлежала никаким изменениям. Но теперь не только жертвы их были конфискованы, но часто и самый помин души не мог свершатся: обитель упразднялась за невозможностью дальнейшего прозябания!
Возмущение в среде духовенства секуляризацией церковных имуществ было столь велико, что архиепископ ростовский Арсений *В миру Александр Мацеевич. Один из интереснейших людей «эпохи дворцовых переворотов», польский шляхтич, с 1715 по 1723 гг. учился в Киевской духовной академии, с 1723 г. рукоположен в иеромонахи. Проповедовал слово Христово в Тобольске, в 1734-36 гг. участвовал в работах 2-й Камчатской экспедиции, изучении бассейна р. Обь, отыскании Северного Морского пути. В 1736 г. был, по доносу, под судом и следствием, признан невиновным. С 1741 г. – митрополит Тобольский и Сибирский, с 1742 г. Ростовский епископ, член Св. Синода. Боролся со старообрядческим расколом, основал в Ярославле духовную семинарию. Вошел в круг лиц, близких Бестужеву-Рюмину. Его выступления против секуляризации церковных земель привели к ввержению его в 1763 г. в московский Симоновский монастырь, откуда он продолжал обличения императрицы.* позволил себе вычеркнуть имя императрицы из текстов молитв. В пространном и резком донесении к Синоду Арсений сравнивал Екатерину не то что с римским императором Юлианом Отступником, но даже и с Иудой!
«Первый начал отнимать церковные имения Царь Юлиан Отступник, у нас же от времени князя Владимира, не только во время царствования благочестивых князей, но и во времена татарской державы, церковные имения оставались свободными. При Петре Великом Мусин-Пушкин сделал постановление относительно доходов с церковных имений и управления ими. Это постановление Мусина-Пушкина превосходило не только турецкие постановления, но и уставы нечестивых царей римских, идолослужителей»...