— Ох, кормилец, правда твоя! — притворно захныкала Семеновна, которая учуяла, что вряд ли ее нежданный гость стал бы просто так заводить беседы о ее несусветной бедности. А коль оно так, решила Семеновна, то, стало быть, предполагается какая-никакая для нее пожива; а коль намечается пожива, то отчего бы своему неожиданному гостю и не подыграть — ему в удовольствие и себе на пользу?

— Правда, правда твоя! И ни выпить, и ни закусить… И все потому — опять же, правда твоя, — из-за доброты моей. Из-за доброты и это… из-за благородности. Правда твоя! Да ты, милок, к слову говоря, откудова меня знаешь?

— Ну вот те здрасьте! — притворно удивился Наливкин. — Будто это не ты помогла мне недавно в одном деле! Я — тот самый журналист, которого ты тайно пустила к этим… к своим квартирантам. За что, между прочим, и получила от меня двести рублей. Ну же, припоминаешь?

— А!.. О!.. Э!.. — произнесла Семеновна, открыв рот.

— Я вижу — узнала, — засмеялся Наливкин. — Да, кстати, с меня причитается. Помнишь, я обещал, что если с твоей помощью у меня выгорит, то получишь еще? Так вот, выгорело… ха-ха-ха! А потому — получай!

Наливкин вытащил из кармана несколько бумажек и протянул их Семеновне. Семеновна ухватила деньги и мигом спрятала их у себя за пазухой.

— Спасибочки тебе, кормилец! — сладко запела она. — А это… сколько там всего-то… какая, то есть, будет сумма? Не успела, понимаешь, сосчитать на радостях…

— Много, — опять засмеялся Наливкин. — А ежели ты пожелаешь, то завтра может быть и еще больше…

— Это… — уставилась на Наливкина Семеновна. — Больше… это как же так-то? Это за что же такое… чтобы больше?

— Имеется у меня, — в раздумьи сказал Наливкин, — одно к тебе выгодное предложеньице. Вот только не знаю пока, согласишься ли и не станешь ли потом на всех углах болтать…

— Дык отчего это я не соглашусь, — заволновалась Семеновна, — и отчего это я вдруг стану болтать? Сроду вроде в том не замечена… тем более, если дело, как ты говоришь, выгодное. Отчего бы и не согласиться, коли дело-то выгодное?

— Еще какое выгодное, — сказал Наливкин. — Пустяковое, а — выгодное!

— Ну, так чего ж… — подытожила Семеновна и принялась ждать дальнейших речей от своего гостя.

— А дело, Семеновна, вот какое, — в раздумьи пройдясь по комнате, сказал наконец Наливкин. — Дело, Семеновна, касается твоих квартирантов… тех самых.

— Неужто опять хочешь тайком пробраться в их комнату? — удивилась и одновременно испугалась Семеновна. — Оно бы, конечно, того… да ведь и боязно-то! Я и прошлый раз едва не умерла со страху! Эк как он глядел на меня после всего… этот, горбун! Я уж думала — явится ко мне ночью и зарежет. Либо задушит… а чего ж ему не задушить… ручищи-то вон какие!

— Да, ручищи… нет, больше в их комнату мне не надо, — сказал Наливкин. — Мне, Семеновна, надобно другое. В общем, так: мне ее надобно выкрасть… именно так — выкрасть!

— Это кого же? — пуще прежнего испугалась Семеновна. — Это… кого же это ты, кормилец мой, собрался того…

— Кого, кого… — проворчал Наливкин. — Ну не тебя же! Эту… твою квартирантку, кого же еще?

— А!.. — ошарашенно произнесла Семеновна и надолго замерла с открытым ртом.

— Ну, я не совсем правильно выразился, — поспешил успокоить Семеновну Наливкин. — Не выкрасть, разумеется, а… В общем, она меня сама об этом просила.

— Полина, что ли? — не могла взять в толк Семеновна.

— Да кто же еще-то? — как можно убедительнее сказал Наливкин. — Выкради, говорит, меня от этого урода… от моего сожителя! Сама, говорит, давно сбежала бы, да, говорит, боюсь… Ведь, говорит, отыщет и убьет… запросто убьет! А жить уже, говорит, мне с ним невмоготу…

— Ох ты, горюшко какое! — запричитала Семеновна.

— Еще бы не горюшко! — поддакнул Наливкин. — Ну, я, конечно, ей пообещал помочь, да самому-то мне, как ты понимаешь, затруднительно. Нужны помощники: подсмотреть, подсказать, то-се… За оплатой ради доброго дела я, как ты понимаешь, не постою. Ну так как, Семеновна?

— Дык оно конечно… ежели сама об этом просила, то… — сказала Семеновна. — А все едино непонятно: во-первых, куда ты ее, Полину-то, затем подеваешь, а во-вторых — какое мое тут будет участие?

— Ну, насчет того, куда я ее дену, — это, Семеновна, уж мое дело! — сказал Наливкин. — А относительно того, каково будет в этом деле твое участие… Ну, скажем, смогла бы ты ее, Полину то есть, под каким-нибудь предлогом выманить из дому, а лучше того — пригласить к себе? Разумеется, тогда, когда этого троглодита… Витьки то есть, не окажется дома? Это — первое. И — второе: нет ли у тебя на примете какого-никакого надежного мужичка, который смог бы нам подсобить и, разумеется, смог бы затем держать язык за зубами?

— Да как не быть? — в раздумье сказала Семеновна. — Отыщется такой мужичок… да вот даже Ванька Кулик — чем не помощник? Живет неподалеку, постоянно нуждается в деньгах, потому что пьет и не работает… Нет, и впрямь — Ванька Кулик!

— Ну, Кулик так Кулик, — согласился Наливкин. — Разыскать его немедля сможешь? Тогда валяй, а я подожду. Только, пожалуйста, побыстрей. Хотелось бы это дело закончить сегодня же…

Вот так оно все и случилось. Семеновна разыскала Ваньку Кулика, Наливкин тут же соблазнил его деньгами — и решено было действовать. Я был на заработках, моя Феюшка была одна, Семеновна отправилась на нашу половину и пригласила ничего не подозревающую Полину к себе домой — якобы чем-то помочь по хозяйству. Когда Полюшка пришла, Наливкин вместе с Ванькой Куликом накинулись на нее: Феюшку подмяли, скрутили, заклеили ей рот, сунули в мешок, отнесли в загодя подогнанную Наливкиным машину… Конечно, моя Полюшка сопротивлялась и боролась — но что она могла противопоставить двум здоровенным мужикам да еще и Семеновне впридачу? Полюшку запихнули в машину и увезли… Твари! Если бы я их мог убить еще раз — я бы это сделал! Если бы я мог убить их тысячу раз — я бы и это сделал!..

Не хочу описывать моих чувств после того, когда я вернулся домой и не застал там моей Феюшки. Не желаю описывать моих мыслей, когда я, прождав Полюшку всю ночь и не дождавшись, утром бросился на ее поиски. Не желаю, потому что это — мое и ничье более. С этим и умру…

Итак, я отправился искать мою Феюшку. Первым делом я навестил Семеновну, но она была настолько пьяна, что добиться от нее чего-либо, не считая пьяного мычания и пьяных слез, было невозможно. Ну, а с чего еще можно начать поиск человека, если совершенно не знаешь, куда он подевался? Остается одно — бродить по улицам и спрашивать всякого встречного, не видал ли он и не слыхал ли он чего-либо относительно моей Феюшки… Кто-то, может, скажет, что это — самый неблагодарный и непродуктивный способ поисков: но — подскажите мне что-нибудь получше… Обратиться в милицию? Смешно: что бы я мог, даже если бы и обратился, там сказать? Что от меня ушел единственный для меня в этом мире человек? А они бы, в милиции, сказали: а кто бы не ушел от такого урода? Не сказали бы, так подумали. Так что оставалось искать мою Феюшку так, как это только и возможно в этом мире. И, между прочим, именно этот способ в конце концов и вывел меня на след…

Случилось это на пятый или на шестой день моих поисков — количество дней, проведенных мною в беспрестанном поиске, не имело тогда для меня никакого значения. В тот день, а вернее, ближе к вечеру, я завернул в один притон, где имела обыкновение собираться всяческая зоновская мелюзга: мелкое ворье, десятирублевые шлюшки, бродяги и попрошайки… Многие из обитателей этого клоповника знали меня, знали также и о моем горе, и поэтому мое появление не осталось незамеченным. Сразу же посыпались вопросы, вслед за вопросами и сочувствия, вслед за сочувствиями и разнообразные предположения и версии… Убедившись, что и здесь о моей Феюшке никто ничего не знает, я забился в угол, присел на корточки и обхватил голову руками…

И вот тут-то ко мне подошел один субъект по прозвищу Дыня, а по специальности, кажется, вокзальный нищий.