Подальше от мачехи, поближе к отцу – старший сын. Единственный выживший от первого брака. Перенаселенная столица жестока даже к детям и внукам императоров. Констант не один – с женой и десятилетним сыном. Решительный, умный, злой. Именно такой царь нужен воюющей стране. Вот только на свете не зажился. Официальная версия: мачеха отравила.

Но как объяснить, что мачеха и братья сами короновали того, кто их свергнет? Десятилетний внук Ираклия организовал заговор не сам, нашлись амбициозные доброжелатели. После чего убийства, отрезанные носы и языки, оскопления… Когда кровавый вихрь успокоился, на престоле сидел этот мальчишка – чуть повзрослевший внешне и обзаведшийся пронизывающим взглядом опытного убийцы.

Впереди, маленькие и важные, закутанные в жесткие покровы с ног до головы – багрянородные базилиссы, коронованные дочери Ираклия. Сейчас они должны уже вырасти – если выжили. Огромные глаза на половину лица. Потому, что дети? Особенность художественной манеры? Или правда?

Мог ли всесильный племянник пощадить полуродных теток? Решить, что кровосмесительное отродье – так сестер теперь приказано называть – не сможет претендовать на трон? Тем более, что их тела и без того несли печать противоестественного происхождения. Так говорили… У младшей, Августы, именно серые глаза… А какого цвета волосы – под покрывалами не видно. И отец их короновал. Так что диадема может охватывать лоб рыжей девчонки по праву. И перед Сикамбом не самозванка, а беглая царица? Колебавшаяся между спокойной жизнью в изгнании и пурпуром. Решившаяся напомнить империи о своем существовании? Если это и самозванка… то откуда острые уши и масть красного дерева у благородной гречанки?

Михаил решился:

– Прошу меня простить, но я хотел бы обсудить некоторые несущественные детали с благородной госпожой. Если мой уважаемый друг согласится наблюдать нашу беседу…

Но не слушать. Дэффид и Немайн переглянулись. Немайн пожала плечами. Дэффид кивнул. Сикамб засуетился.

– Быть может, великолепная, – императорский титул, да на людях, он из себя не вытолкнул, – согласится совместить разговор с партией в шахматы?

И с поклоном отвел полог, отделявший часть павиллиона, предназначенную для важных переговоров. Переговоры – дело двоих.

Сикамб утратил способность удивляться, когда собеседница присела за шахматный столик, переломив ноги не в том месте, где у всех людей колени. И выбрала черную сторону хотя как гость и как претендент на несравнимо более высокое положение должна была выбрать белых. Что ж. Купец устроился напротив и двинул вперед фигурку из слоновой кости.

Доска византийских шахмат оказалась круглой, фигуры стояли немного по‑иному. Хорошо, ходили так же, как у валлийцев. Клирику опять пришлось приноравливаться. Впрочем, главным был не выигрыш партии, а разговор.

– Итак, ты хотел разговора? Говори. Кстати, ты говорил о Сирии, а что происходит в Африке? – Немайн двинула черную пешку навстречу белой. И никаких прыжков через клетку и взятий на проходе. Старые шахматы обманчиво медлительны, как все в средневековой жизни.

– Что происходит? Война. Слухи ходят, имперский флот отбил у неверных Александрию. Другие говорят, что арабы взяли Триполи. – Михаил ожидал других вопросов. Впрочем, для царей разговор о войне сродни разговору о погоде.

– И правы скорее они? – Память, совсем не абсолютная в вещах до Уэльса, развернула карту из школьного учебника: рост Арабского Халифата. На ней северная Африка пала перед знаменем с полумесяцем легко и оптом. От Египта до Марокко.

– Я не видел своими глазами.

Сикамб напряженно пытался совместить кусочки мозаики по‑другому. Не получалось! И не мог он предположить, что Клирик тщетно пытается вспомнить хоть что‑то из византийской истории. Наконец решает зацепиться за рассказ о помолвке императора.

– Император Констант, храни его Бог, здоров?

Безразличный голос. Ни истины, ни игры. А говорит о своем племяннике – заодно убийце всей семьи. И собственном палаче. Кто бы ни стоял за плечом, подписывал приговоры Констант. Оглашал перед мятущимися толпами – Констант. После падения фигур, маячивших за спиной ничего не отменил и не смягчил. Самозванка не забыла бы изобразить чувства. Та, что сидит напротив не озаботилась скрыть их отсутствие.

– Здоров, силен, бодр. Будущая императрица счастлива.

Михаил припомнил, как плакали от счастья люди на улицах, когда дядя императора, экзарх Африки Григорий, хоть и перестал отправлять в столицу налоги, не посмел надеть диадему, оставшись лишь самовольничающим чиновником. В империи было тихо. Впервые за долгие годы – и ненадолго! Ненадолго, раз диадема не на одной голове. А какая грызня шла за место царского тестя! Через месяцок – когда слухи об валлийской базилиссе достигнут столицы, царский тесть вырвет себе все волосы на голове и на заднице! Но семья великолепной Фаусты не будет просто кусать локти от волнения. Она займется тем, что стало семейным делом. Даже без ведома императора. Даже вопреки его приказу. Если Констант вдруг сойдет с ума.

– А старая?

И снова ни тени чувства и при словах о матери. Каменное лицо? Каменное сердце? А если напомнить ей о собственных злоключениях?

– Мартина, говорят, умерла, – пожал плечами купец, – ссылка есть ссылка. После славы, богатства, власти нищета и скука. Такое губит быстрей и вернее яда.

– Иногда, – Клирику припомнился один из восточных императоров, которого ссылка и отрезание носа только разозлили. Нос отрезали, чтобы урод не претендовал на трон. Болгарской орде, с которой безносый вернулся в столицу, на подобные тонкости было плевать… Правда, этот герой еще не родился. – А подчас делает решительней и злей. Ей нос отрезали?

– Нет, язык. Носы – сыновьям. Одного оскопили, точнее пытались оскопить, он умер. От раны. Другому отрубили голову. Судьба дочерей мне неизвестна. Но это было четыре года назад.

– А я не знала – Голос оставался ровным. А огромные уши мелко дрогнули. От отвращения? От гнева? Римлянин задумался. Не знала? Сослана в другое место? Потом осторожно заметил, двигая ладью:

– Обычно у людей за границами империи на такое известие одна реакция: "Лучше смерть!" Но… Ты понимаешь!

– А что тут понимать? У изуродованных есть время подумать о душе и спастись. Победители же не несут греха за убийства. Но я, видимо, слишком камбрийка: если бы подобное сделали со мной, я думала бы не о душе, а о мести.

Все‑таки старинные шахматы проще. Фигуры и ходят недалеко, и по силе недалеко ушли от пешек, потому вариантов приходится рассчитывать меньше. Почти шашки.

– Именно этот гнев сушит и убивает, подобно яду. – Купец вздохнул, хотя дела на доске обстояли блестяще. – И не всегда только тех, кто ему подвержен. Камбрия хорошая страна – во многом лучше империи.

– Хорошая страна, – эхом отозвалась Немайн. Купец сделал зевок. Подставил под удар коня. Нарочно?

– Тебе и правда нравится вечный туман по утрам?

– Я вижу сквозь него. Но страна – в первую очередь люди. Мне нравятся эти люди.

Кровосмесительное отродье! О людях вспомнила! Напялив диадему! Впрочем, императоры мыслят иначе, нежели простые люди. Совесть при помазании отмирает, что ли?

– Не вижу этого. Ты ведь понимаешь, что сюда придет флот империи?

– С чего бы? Здешние дела слишком мелки и далеки.

– Потому, что ты покинула остров, базилисса Августина.

Уши дернулись. Как просто следить за ее эмоциями!

Клирик изначально избрал роль сиды. Смирился с тем, что оказался древней и матерой. Зато место в клане отвоевал сам. И вот нате – еще одна история с самозванством. Сущность, что ли, шутит? Хорошо, раздумывая над ходом в игре, можно продумать и ход в беседе.