Между Карией и Троадой лежала Лидия, впоследствии названная греками Ионией в честь Иона, сына Эллина. Первое упоминание о ее жителях мы находим в надписях Рамсеса II, перечисляющих союзников хеттов. Среди них легко узнаются дарденни (дарданцы), калакиша (киликийцы), лукки (ликийцы), масса (мисийцы), пидаса (писидийцы). Но один этноним поставил ученых в тупик. Его читали и так и этак: маунна, ариунна, илиуна, иаунна, иаванна — и наконец пришли к выводу, что «различные чтения его имени позволяют отождествить его или с меонийцами, или с илионцами, или, наконец, с ионийцами» (80, с. 124). Э. Курпиус усматривает родственную связь ионийцев с финикийцами, отмечая, что «это было то самое имя, которым наиболее замечательный из всех греческих морских народов называл самого себя, т. е. имя иаоны, или ионяне, занесенное финикиянами в разных диалектических формах: яван у евреев, иуна или иауна у персов, уиним у египтян; это коллективное имя обнимало весь однородный морской народ, с которым приходилось сталкиваться на западной окраине Малой Азии…» (85, с. 34). Лидия с ее великолепными портами ненадолго становится соперницей Финикии в посреднической торговле.

Каковы были их эскадры? Этого мы не знаем, как не знаем почти ничего о флотах других народов островов и материковой Греции. Единственным, пожалуй, источником здесь может служить II песнь «Илиады», где перечисляются корабли, прибывшие к Трое. По их количеству можно в какой-то мере судить о морской мощи их владельцев. Самым «мореходным» народом в то время были, очевидно, микенцы: их вождь Агамемнон привел с собой сотню кораблей. Второе место занимали пилосцы — 90 кораблей. Аргивяне, по-видимому, к этому времени сравнялись в морском могуществе с критянами: их флоты насчитывали по 80 кораблей (Аргос лежал на перекрестке восточных и западных торговых трасс). Спартанский и аркадский флоты насчитывали по 60 кораблей, афинский и мирмидонский — по 50. Наиболее часто Гомер называет цифру 40; такой флот имели гиртонияне, дулихийцы, локрийцы, магнеты, орменийцы, филакцы, фокидяне, эвбеяне, элейцы и этолийцы. По 30 кораблей привели низирцы, орхоменцы и триккцы. Такие круглые цифры могли бы насторожить, но Гомер указывает и иные, вполне правдоподобные: 22 корабля эниан, 12 — итакцев, 11 — ферейцев, 9 — родосцев, 7 — олизонян и 3 — симейцев. Всего, если верить поэту, к Трое прибыли 1186 кораблей[15]. При этом некоторые цифры отражают численность флотов, собранных конфедерациями греческих городов, объединившихся по случаю войны под властью одного или нескольких вождей.

Агамемнон не случайно владел самым большим флотом. Гомер даже преуменьшает цифру, так как корабли аргивян тоже принадлежали Агамемнону как царю Аргоса, хотя ими командовали Диомед, Сфенел и Эвриал — герои, чье отсутствие у Трои было бы для греков весьма чувствительным. Власть Агамемнона распространялась от Фессалии до южной оконечности Пелопоннеса.

Буковые, дубовые, каштановые, сосновые леса Эллады позволяли строить корабли, не уступавшие финикийским. Пагасейский залив, превращенный серповидным гористым мысом Сепием в почти закрытый водоем, давал возможность безбоязненно содержать большой флот. И флот этот был создан очень рано, ибо именно в Пагасейском заливе лежал город Иолк, откуда аргонавты начали свое путешествие. Их корабль «Арго» («Быстрая») до конца античности считался «первым плавающим кораблем» (32, с. 249). Эти быстроходные корабли принадлежали Агамемнону.

Еще удобнее располагалось другое владение Агамемнона, славное именем прежнего своего государя — Геракла, — Арголида с прекрасным городом Аргосом. Глубокий Арголидский залив давал возможность оборудовать неприступные порты, способные быть базами основного флота, тогда как сторожевые корабли охраняли подступы к ним, притаившись на островах (служивших, впрочем, базами и для пиратов) Арина, Эфира, Питиуса, Аристеры и десятках более мелких. Все они располагаются вдоль восточного берега залива, где, по-видимому, и заканчивалась талассократия Агамемнона. Западный берег залива и его продолжение — восточное побережье Лаконики оставались его владениями чисто номинально. Об этом свидетельствуют и топонимы этой местности: город Тирея в глубине бухты Тиреатикус — центр Тиреатийской области, город Тирос при южном входе в залив Тиро. Море богато здесь пурпуровыми раковинами, и тирийцы не могли упустить своего. Они же, по-видимому, контролировали и мелкие островки дальше к югу. И только гористая Миноя, соединяющаяся подводными и надводными скалами с Пелопоннесом, умерила аппетиты тирийцев, оставив юг Лаконики за критянами, союзниками Агамемнона.

В балканской Греции, пишет Курциус, «возник союз из семи приморских городов: Орхомена, Афин, Эгины, Эпидавра, Гермиона, Празии и Навплии. Центром этой морской амфиктионии нельзя было избрать более удобного места, чем высокий остров Калаврию, лежащий перед восточной оконечностью Арголиды, на границе Саронического залива, и образующий с помощью ближайшего материка обширное и хорошо защищенное внутреннее море и рейд, как бы созданный для стоянки кораблей и для господства над морем» (85, с. 72). Того, кому удалось бы миновать Калаврию, поджидала Эгина, окруженная подводными камнями и торчащими из воды скалами: греки говорили, что их разбросал здесь Эак, чтобы обезопасить свой остров от пиратов. Прорвавшись мимо Калаврии, пират сам вкладывал свою голову в петлю. Действительно, если соединить линией перечисленные города, эта линия, как удавка, опояшет северо-западную часть залива Сароникос и всю Арголиду.

Возникновение и бурный рост флотов отражают кардинальное изменение содержания пиратского промысла: главной целью становится захват рабов, предпочтительно женщин и детей. «Во времена Гомера, как и в наши времена, размышляет А. Валлон, — в тех странах, где вербуются рабы, делали набеги на поля, нападали на города, чтобы добыть пленников. Эти грабежи, которые занимали свободное время у греков под Троей, служили также во время путешествий вознаграждением за медлительность мореплавания в те времена; вот подлинная жизнь Древней Греции на суше и на море. Таким образом, морской разбой шел рядом с войной или, лучше сказать, сливался с ней, разделяя с нею одинаковый почет, так как он предполагал одни с нею труды и давал тот же результат. Женщины составляли лучшую часть добычи; их забирали массами, чтобы потом разделить на досуге. Иногда боги получали свою часть, а остаток распределялся, по заслугам и рангу, между людьми. Никакому возрасту не давалось пощады, когда проявлялся этот жадный инстинкт… Цари извлекали из этого такую же выгоду, как и морские разбойники, создавшие себе из торговли рабами ремесло… Эту торговлю, которую с давних пор финикийцы вели на побережьях Греции, сами греки продолжали у берегов Сицилии, если не во время Троянской войны, то во всяком случае в то время, когда создавалась „Одиссея“» (75, с. 5).

Цари, предводительствующие эскадрами пиратов, похваляются своими подвигами, их воспевают поэты и прославляют дружины. Ахилл делает набег из Арголиды в Мисию и умыкает из Лирнесса «по жестоких трудах» Брисеиду, а этот союзный Трое город сравнивает с землей.

предается сладким воспоминаниям сын Пелея (На, IX, 328–331). У него уже был в этом деле немалый опыт (11а, I, 366–368):

Тлиполем похваляется тем, что его отец Геракл уже однажды разрушил Трою, когда вздумал поживиться прославленными малоазийскими конями. Агамемнон раздаривает направо и налево прекрасных пленниц, в том числе «лесбосских, коих тогда, как разрушил он (Ахилл. — А. С.) Лесбос цветущий, сам я избрал» (11а, IX, 128–130, 270–271). Рабыня феакийской царевны Навсикаи Эвримедуса была похищена из Эпира. Одиссей забывает о своем бедственном положении и, как только буря прибивает его корабль к фракийскому побережью, немедленно приступает к грабежу ближайшего города, закончившемуся, впрочем, плачевно для царя Итаки. Пират по призванию, Одиссей ничуть не стесняется своего ремесла. Напротив, при всяком удобном случае он не упускает возможности прихвастнуть им как величайшей из своих заслуг (11б, XIV, 229–234):