Воздух какой, а? Дышится, дышится-то как легко. Подумать только — одышка уже прошла. Дыхание нормальное. Теперь немного обсохнуть. Андрей Сергеевич ложится на бок и смотрит вниз, туда, откуда поднялся. Однако…

Однако!

Он замер, даже сердце остановилось на мгновение к груди. Поразительно! Это что-то совсем другое. Совсем другой мир. Необыкновенный, прекрасный мир. Не может быть, чтобы он только что там был — завтракал, брился, спал, искал ночлег, искал в вокзальной толчее автобус на Потанинскую мельницу. Были будни, была проза, было что-то обыкновенное. А теперь он видит совсем иное. Поэтическое, гармоническое, красивое, как стихи, как картина, исполненная художником большого таланта. Исполненная, во-первых, матушкой-природой, во-вторых, людьми. Да, да. Людьми. Его земляками.

Природа возвела бесконечные вереницы синих хребтов, укутала их в синюю дымку. Природа подняла несметное количество горных вершин. А вдоль долины выписала голубые петли Соболки. В междугорье речку перехватил Потанинский пруд, и она расплылась по дну долины заводями, протоками и курьями. Облачная гряда повисла в вышине и отразилась в пруду так белоснежно и отчетливо, точно из земли проглянуло второе небо.

Тьма тьмущая лесов — темных хвойных и светлых лиственных. Лесным пологом закутано и дно долины, и горные кряжи. Все цвета, все оттенки зелени: и блеклая бирюза, и сочный изумруд, и яркий малахит. Зелено, зелено, зелено! И только местами зелень прерывают темные прорезки ущелий. Там темно и сумрачно, оттуда, вероятно, выходила в долину ночь. Теперь, она спала.

Люди дорисовали картину. Они расставили вдоль долины жилые поселки. Не из силикатного кирпича, нет. Они взяли пласты чистейшего белого мрамора, высекли из пластов игрушечные белые дома с множеством черных точек — окон. Огранили, ошлифовали и светлые игрушки разложили по пологим склонам гор, по дну долины. На темный бархат зелени. Никогда бы не поверил, что человеческое жилище может так украсить пейзаж. Потрясающая красота!

И еще люди прочертили на зеленом бархате долины множество линий — бетонных и рельсовых дорог. А на узлах, где дороги скрещивались, поставили заводы. Полдюжины их, если не больше. Конечно, тут уж не мрамор. Нет той ясности, чистоты, устроенности. Дымы и газы висят над трубами. Заводские дворы перепаханы и перекопаны — что-то строится, что-то сносится, что-то переделывается. Заводы есть заводы, тут пока за эстетикой наблюдают плохо.

И все же — хороши места! Хо-ро-ши!

Андрей Сергеевич услышал человеческий голос. Обыкновенные приветственные слова: «С добрым утром!». От неожиданности вздрогнул.

Дородный мужчина с кошелкой на локте стоял подле Андрея Сергеевича. Стоял и ухмылялся:

— Извиняюсь. Похоже, я вас напугал?

Ему смешно, дураку! А Андрей Сергеевич слушал, как гулко бьется сердце. Даже руки дрожали, черт бы его побрал. Откуда он взялся, этот шутник? Точно из-под земли выскочил. Слышал ли хоть, как тут «ура» кричали и вообще мальчишествовали?

— Ничего. Пожалуйста, — пробормотал Андрей Сергеевич.

Этакий упитанный, холеный здоровяк в шелковой рубахе-сетке, синих галифе и легких хромовых сапожках армейского образца. Похож на отставника, поднявшегося в поднебесье пособирать ягоды. Спросил насмешливо, рассматривая Андрея Сергеевича:

— Пейзажиком любуетесь? Ну, ну! А чем любоваться-то? Никакой красоты не стало.

— Нет, почему же… Это вы зря.

— Ничего не зря! Никакой красоты не стало, я вам говорю. Видели бы вы раньше наши места! Пальчики оближешь. Швейцария. Нетронутые леса, тишина, воздух. А теперь что? Чувствуете, как воняет? Автол, бензол, солидол.

— Воздух абсолютно чистый. Ерунду говорите.

— Здесь — да! — Он нисколько не обиделся на резкость, глазом не моргнул. — А внизу? Видите, что делается на дорогах? Забиты машинами. И каждая чадит.

— Надо же человечеству передвигаться.

— А деды наши? Передвигались на лошадках и жили сто лет. Понимаете, почему? Природа! — Он победоносно заключил: — То-то же. Присесть, что ли? Присяду.

Он сел и поджал под себя ноги. Чтобы они не расходились, крепко придерживал руками ступни. Пахнуло дешевым одеколоном.

— Мое правило — побольше бывать на свежем воздухе. Здоровье потерять легко, а восстановить… Вы человек пожилой, знаете, чего это стоит — здоровье восстановить. А без здоровья человек уже не человек…

Вот тип, а? Лопается от избытка здоровья, а туда же, рассуждает о недугах. Как видно — из болтунов. Заскучал в лесу, вот и прилип — выговориться.

— Вас-то к чахлым не отнесешь…

— Верно. Слежу за собой, вот и вид хороший имею. — Он самодовольно оглядел себя. — Специально «Москвича» купил, общаться с природой. Как же, великое дело — природа. Видите, у проходной «Электрики» «Москвичок» стоит? Мой. Приехал, покурил с вахтером, попросил присмотреть. Чтобы сопляки не поцарапали и вообще. Спущусь вниз — опять покурю. Трачу две папироски и спокоен: машина будет в сохранности. Расчет? Расчет. Правда, здоровье себе не калечу, некурящий, но папироски всегда с собой. Вот. Не желаете?

— Не желаю. Хлопотали вы за лошадок, а ездите на «Москвиче». Что-то у вас концы с концами…

— Верно, не сходятся. А зачем им сходиться? Трюхать на лошаденке… Смешно и глупо.

— Экий вы беспринципный…

— Простите, не понял?

— Беспринципный, говорю.

— Принципный, беспринципный… Знаете, на меня такие слова уже не производят впечатления. Жизнь есть жизнь, и я признаю ее законы. Только!

— Да?

— Да.

— Любопытно. Какие же такие законы?

— Сейчас я тебе растолкую. — Он долго возился, пристраивая ноги под себя. Они непокорно выпрямлялись. Тогда он улегся на бок и облокотился. — Один закон: то, что мне хорошо, то и закон. Других не знаю. И знать не хочу.

— Очень симпатичный закон. — Андрей Сергеевич протянул руку и сорвал клубнику. — А если от вашего закона мне нехорошо? Со мной-то вы считаетесь?

— Зачем? Тебе нехорошо, ты и выкручивайся. Мое какое дело?

Андрей Сергеевич стал присматриваться к собеседнику: что-то уж очень он откровенен. Даже не верится в такое бесстыдство. Нет ли тут какого-нибудь подвоха? Неприятно было и то, что ни с того ни с сего перешел на ты.

— Все для себя и ничего обществу. Какой же это закон? Самое наглое беззаконие.

— Еще какой закон-то! Силища! Двигатель жизни.

Да он что, ненормальный? И надо же, чтобы именно такой хлюст встретился здесь, на родине, на вершине горы…

— Чистой воды буржуазная идеология, — пробормотал Андрей Сергеевич. — Откуда только вы ее набрались…

— Из жизни набрался. Не из книжек же. Мне читать некогда. А жизнь — она всему научит. Хочешь, одну штуку покажу? Сразу все поймешь. Видишь двор у «Электрики»? Видишь — новый корпус строят? Расширяют завод наши деятели. А рядом — красный отвал. Видишь? Так это кирпичный бой. Сотни тысяч штук. Еще один корпус можно построить. Грузили, не жалели, половину поломали. Потом придет бульдозер, столкнет все добро куда-нибудь в овраг… Да разве бы частник такое допустил? Никогда! Предприниматель никогда не позволит разбить кирпич, а уж если какой разбился — и тот в дело пустит. Что ты на это скажешь, а? Собаки, как кусаются!

Он долго и злобно ворчал, почесывая ногу о ногу, наверное, в штаны налезли муравьи. Андрей Сергеевич невольно усмехнулся: ситуация, по меньшей мере, пикантная. Он, сын бывшего владельца этих мест, должен защищать здесь, на вершине Соболиного хребта, перед этим воинствующим мещанином, принципы социалистического строя. Какие еще неожиданности ждут его?

— Я вам так скажу: если бы тут хозяйничал частный предприниматель, не было бы здесь ни нового корпуса, ни самой «Электрики», ни тех заводов, которые мы отсюда видим. Не под силу ему такие дела, да и система, знаете ли, не та. Силенок, оборотных капиталов маловато, основных средств не имеет, план не признает, по природе своей хищник и, кроме прибыли, никаких целей не ставит и поставить не способен. Надо быть сумасшедшим, чтобы этого не видеть. Кирпич — ерунда, частный эпизод. Недосмотрел какой-то там прораб…