Андрей Сергеевич рассказал о встрече на горе. Лицо Соловьева стало злым и угрюмым:

— Какая сволочь! Ведь я его весь день искал, надо было сказать, чтобы сделал снимки на слете. Придется завтра пригласить к себе. Знали бы вы, какое неприятное дело — ругать людей.

— Знаю. Или вы думаете, что на мелькомбинатах тишь, гладь и божья благодать?

Они вышли в какую-то дверь и сразу очутились под открытым небом, в тылах клубного хозяйства. Белели в темноте поверженные колонны какого-то за́мка. Готические башни были прислонены к крутому гранитному откосу — тыльной своей частью клуб был врезан в склон горы. Наверху, над обрывом, шумели сосны, и в черных ветвях путались, мигали звезды.

— Не провалиться бы нам в какую-нибудь театральную преисподнюю, — буркнул Андрей Сергеевич, пробираясь вслед за Владленом.

— Не провалимся. Я дорогу знаю, — отозвался Соловьев и тут же вернулся назад, взял Потанина под руку, повел вперед. — Извините, не учел, что иду не один. Надо было через зал, но я там редко хожу. Как только пойдешь, так и застрянешь на час-два.

Обогнув здание, они вышли к фасаду клуба. Здесь было посветлее, различались клумбы и пестрые скамейки у балюстрады. За балюстрадой жарко горела жемчужная россыпь поселков Собольска.

Раньше от мельницы до старого Собольска считалось пятнадцать верст — и все непроходимым лесом. Непроглядно, темно и глухо было ехать до самого города. Только в одном месте глухомань пересекало полотно железной дороги и в небольшой прогалинке открывался станционный поселок. А дальше — опять глухомань, чащоба, лесная тяжелая тишина…

Теперь — сплошь огни. И не только на тех пятнадцати верстах, что отделяли «Электрику» от Собольска, а и еще на пятнадцати в другую сторону, на север. Море огней переливалось внизу, на дне долины; огни мерцали высоко в горах, висели между небом и землей. Не сразу и разберешь, которые из них — звезды, которые — уличные фонари. А оттого, что вдоль города, вдоль его поселков, по ту и по эту сторону стояли горные хребты, темнота в долине казалась особенно густой и черной.

— Отличную точку выбрали для клуба, — одобрил Андрей Сергеевич.

— Хорошее место, правда? А сколько мы свои молодые горлы драли, пока убедили, что клуб надо построить не внизу, а именно здесь. Старики упирались — не пойдем к вам, высоко подниматься; строители не соглашались — негде расположиться, негде кран поставить. Спасибо городскому архитектору: он поддержал, привязал клуб на эту точку. А теперь все довольны: полгорода обозреваем, как бы властвуем над долиной.

Они остановились у балюстрады, облокотились на нее и стояли так близко друг от друга, что Андрей Сергеевич через ткань ощутил тепло молодого тела.

— Живем как будто в глуши, на отшибе, а скучать некогда, — проговорил Владлен. — Приходится много размышлять. Как-то ночью пришло в голову, что коммунизм в полную силу будет входить вот в таких вот заводских коллективах, как наш. Тут условия более благоприятные: живем кучей, каждый у каждого на виду и дома, и на работе. Чуть что совершил неблаговидное — за ушко да на солнышко. Воспитывать легче и наказывать тоже, каким-нибудь подручным домашним средством.

Владлен нашарил валявшийся на парапете сухой комок не то глины, не то бетона. Покидал его с руки на руку, чувствуя, как остаются на ладонях пылинки и крохи, потом швырнул вниз, в темноту. Долго было слышно, как шуршал комок, катясь через сухую траву, и затих где-то далеко, у самой улицы. Владлен пошлепал ладонями, отряхивая крохи.

— Пойду, — сказал он. — Завтра вставать раным-рано. Едем в подшефный колхоз, и мне еще кое-что подсчитать надо. Вы остаетесь? Оставайтесь. Здесь хорошо думается. Как в гостинице устроились?

— Прекрасно.

— Вот и поживите у нас. Если что понадобится — обращайтесь ко мне. Не стесняясь.

Рука у Владлена была сухая, горячая, крепкая. Он начал спускаться по пологой лестнице, проложенной вдоль склона, и скоро исчез во мраке. Только было слышно, как хрустит песок у него под ногами.

Танцы устроили в фойе, рядом с большим залом, в котором огни были потушены, и он темнел тремя распахнутыми дверьми. Оркестр, видимо, ушел на перекур. На эстраде, прижавшись к сверкавшему гранями аккордеону щекой, играл молодой парень, весь погруженный в музыку.

Народу на танцы осталось много, и пары кружились почти вплотную друг к другу. Андрей Сергеевич заметил, что мальчишек явно не хватает, танцуют девушка с девушкой. И еще бросилось в глаза, что все одеты нарядно, если не богато: почти не видно ситцевых и штапельных платьев, больше шелковые и капроновые, да таких расцветок, что у Андрея Сергеевича зарябило в глазах.

Он думал, что его появления никто не заметил, и расположился на свободном стуле недалеко от входа: надо же взглянуть, как веселится заводская молодежь. Но не тут-то было!

— Куда вы пропали, Андрей Сергеич? — проносясь мимо, звонко прокричала та самая Юля Светлакова, которая донимала его вопросами после выступления. — Мы вас искали.

На следующем круге она на ходу бросила своего партнера Сашу Градова и присела рядом с Потаниным.

— Я что хотела у вас спросить, Андрей Сергеич: вы не очень обиделись, что я вам вопросы задавала?

— Нисколько. Откуда вы это взяли?

— Да у нас в бригаде говорят. Одни — будто вы обиделись и не надо было спрашивать; другие — мол, ничего особенного, раз интересно, то и спросить можно. Вот я и подумала: спрошу у самого. Надо же разобраться, правда?

— Конечно, разобраться следует.

Переминавшийся с ноги на ногу Саша Градов, с неудовольствием взглянув на партнершу, а заодно и на Потанина, отошел в другой конец зала, к темным окнам, и стал в них смотреть. Юля проводила его взглядом и заговорила с еще большим оживлением:

— У меня еще один вопрос был, только я не стала его задавать. А теперь спрошу: вы так и не видели больше отца?

— Больше не видел, Юля.

— И жили совсем-совсем один?

— Почему один? Наоборот, вокруг меня всегда было много людей. Жить-то пришлось в общежитиях.

— А я все время с папой-мамой жила. Только вот теперь немного с девчонками живу — тоже в общежитии. Да и то каждую субботу домой езжу. Старенькие они у меня, помогать надо.

— Ездите? Откуда ж вы родом, Юля?

— Ниоткуда. То есть в том смысле, что здешняя я. В старом городе родилась.

— Старый город недалеко, чего уж тут ездить.

— Ну все-таки…

И Андрей Сергеевич узнал, что она — единственная дочь ушедшего на пенсию старателя Светлакова и что очень плохо, что у нее нет брата и вообще мужчины в семье. Дело в том, что отец увлекся садоводством, развел большущий сад и прямо-таки замучился, ухаживая за ним. А они, две женщины, мама и она, разве могут ему помочь как следует? Нужны мужские руки, а где их возьмешь?

— Мне кажется, не так уж трудно привлечь в семью мужские руки, — сказал Андрей Сергеевич шутливо.

Юля долго рассматривала Потанина, не понимая, о чем он говорит, потом сообразила и сильно покраснела:

— Что вы, Андрей Сергеич! Я даже не думаю. Пока вечерний не кончу, ничего себе не позволю.

Совсем рядом, рукой достать, двигались танцующие. Одни по-современному топтались с оцепенелым видом; другие — размашисто кружились; а одна пара, так та плясала с лихими разворотами, с пощелкиванием и притопыванием. Плясун, победоносно оглядывая танцующих, вдруг крикнул Юле:

— Приглашай гостя, Светлакова!

Юля тотчас же вскочила, точно только этого и ждала:

— В самом деле, Андрей Сергеич, потанцуем. Приглашаю! — и протянула к нему свои тонкие руки.

— Меня? Что вы, Юля! Я же рассыплюсь, — растерялся Потанин, но все же встал.

— Ничего, не рассыплетесь. А рассыплетесь — склеим. У нас в цехе целая бочка клея. Лучший из клеев — БФ. Да вы не бойтесь. Я поведу.

И повела. Он не мог отказать этой чудачке и сразу почувствовал, как твердо и уверенно держат его руки девушки, как поворачивают туда, куда нужно. Паркет тягуче поскрипывал под ногами. Аккордеонист поднял голову, оживился, заиграл отчетливей и стремительней. Кажется, что-то такое получалось, и Андрей Сергеевич приободрился.