Лихим танцором он никогда не был, теперь — тем более, отяжелел. Когда он танцевал в последний раз? Лет тридцать назад, когда ухаживал за Иринкой. Ради такого случая и выучился мало-мало. После женитьбы забросил — все некогда, все некогда. Хо! Посмотрела бы Иринка, чем занимается ее благоверный в родных местах.

И в этот веселый миг он почувствовал, что встает на что-то мягкое, и это мягкое — Юлина нога. Он неуклюже попытался переместить центр тяжести, даже подпрыгнул, но было уже поздно, ногу он придавил. Юля отпустила его и, прихрамывая, поплелась к стулу, Андрей Сергеевич, как привязанный, шел за ней, бормоча и разводя руками:

— Я же предупреждал. Зачем вы не послушались?

Юля улыбалась, превозмогая боль:

— Ничего. Сашка у меня еще хуже танцует, — и посмотрела туда, где стоял Саша.

Саше в темные стекла было видно все, что делалось в зале. Он видел, как Юля, ковыляя, возвращалась на место, повернулся лицом к танцующим и, убедившись, что больше ей никакая опасность не угрожает, снова отвернулся к окну.

Все это не ускользнуло от взгляда Андрея Сергеевича. Ему было немного досадно, что оказался так неуклюж и все видели, как он отдавил ногу партнерше, и теперь, наверное, втихомолку посмеиваются.

— Шли бы вы, Юля, к Саше. Он совсем заскучал.

— Он не скучает, а злится. Пусть его! — бодро сказала Юля. И двух минут не прошло, как жалобно блеснула глазами и попросилась: — Так я пойду, Андрей Сергеич? Вы не обидитесь?

— Какие могут быть обиды? Идите, идите!

Саша Градов видел в стекле, что к нему подходит Юлия, но не обернулся, только начал ногтем колупать замазку в раме.

— Злюка! — сказала Юля. — Ну, чего рассердился?

— Во-первых, я не рассердился. Во-вторых, бросать меня посреди зала — это хорошо, да?

— Мне было интересно задать Потанину некоторые вопросы, — сухо ответила Юля и тоже взялась за замазку, только на другой стороне окна. — Что тут такого?

Теперь они колупали окно в четыре руки.

— Нашла мудреца спрашивать. Ничего особенного в нем нет.

— Симпатичный дядька. Я с ним хорошо поговорила.

— На здоровье! — сказал Саша.

— Вот злюка, беда мне с тобой! — И вдруг, забыв о размолвке и обо всем, схватила друга за руку: — Сашка, Сашка! Смотри, кто пришел! Эдька!

К Андрею Сергеевичу направлялся невысокий парень.

— Явился, — пробурчал Саша. — Так и знай что-нибудь да выкинет.

Он не отдернул руки и тоже, по-видимому, забыл о размолвке.

Эдик был не очень привлекателен внешне — испитое длинное личико озаряли широкие, какие-то испуганные глаза. Усы росли плохо, но Эдику, видимо, очень хотелось их отрастить, и на верхней губе топорщилась в разные стороны редкая серая щетина. Волосы не стриг он давно, и голова походила на боксерскую грушу, поставленную тупым концом вниз. Одет он был так, как одеваются некоторые молодые парни в больших городах, под запад, — в кричаще яркую рубашку навыпуск и чрезмерно узкие брючишки, которые делали его и так тонкие ноги еще более хлипкими и кривыми.

Пробравшись к Андрею Сергеевичу, он стал перед ним и осмотрел его непостоянным, скользким взглядом — посмотрит, вильнет глазами и опять посмотрит. С минуту разглядывал и не говорил ни слова. Это было, по меньшей мере, невежливо, и щуплый парень сразу не понравился Андрею Сергеевичу.

— Извиняюсь! — озабоченно и деловито проговорил Эдик и ухватил Андрея Сергеевича за руку. — На пару слов. — Он потянул Потанина к открытой двери в темный зрительный зал. — Давай отойдем. Лады?

Андрей Сергеевич резко выдернул руку:

— Подождите, молодой человек. В чем, собственно, дело?

Ладонь у Эдика была потная, и Андрей Сергеевич, сунув свою руку в карман, вытер о подкладку.

— Малявкам нечего знать про наш разговор. Понято? — торопливо, поминутно оглядываясь, говорил Эдик. Он даже старался своей тщедушной фигурой заслонить Андрея Сергеевича от тех, кто был в зале. А через его плечо Андрей Сергеевич видел, что на него опять начали любопытно поглядывать, как тогда, когда он танцевал с Юлей. — По секрету мне с тобой потолковать надо. Понято?

Старался он и говорить, и держать себя уверенно, твердо, а в больших глазах светилось какое-то голодное ожидание. На тонких мальчишеских пальцах желто блестели кольца: не то медные или латунные, не то и в самом деле золотые. Два из них были гладкие, из тех, что называют обручальными. Женат ли парнишка? Мало вероятно.

— На кольчики зыришь? Держим марку, будь здоров! — Он самодовольно улыбнулся, не скрывая, что доволен вниманием, оказанным его украшениям. — Слушай меня, пахан! Малявки толкуют, будто ты с той стороны прибыл. Верно?

— Не понимаю. — Кольца почему-то успокоили Андрея Сергеевича: наверное, какой-нибудь безобидный чудачок. Хватил зарубежной заразы и воображает себя лихим парнем. — Не понимаю. Какой такой другой стороны?

— Чего тут не понимать… Оттуда, из-за границы. Понято?

— Ах, вот что! — Стало немного смешно: опять какая-то небылица. Откуда она взялась? Сам придумал? Или сбрехнул кто-нибудь недобрый? Надо бы как-то выяснить. И Андрей Сергеевич спросил небрежно и равнодушно: — С какой стороны это тебя интересует, малыш?

Эдик вздохнул с облегчением. Его лицо посветлело: дядька что надо, дело понимает.

— Приобрести кое-что хочу у тебя. Понято? — Эдик цыкнул сквозь зубы тонкую струйку слюны и растер на паркете острым, как шило, носком ботинка.

— Понять-то понято, — медленно и задумчиво проговорил Андрей Сергеевич. — Хотелось бы только знать, что именно…

— Все, что имеешь, — вскинулся паренек. — Мне одеться надо, оригинально чтобы, не так, как все. Жить хочу на всю железку, с огоньком. Года-то уходят.

«Года-то уходят», — эк ведь сказанул. Сколько ему лет? Шестнадцать? Восемнадцать? А что? Может быть, и в самом деле очень дряхл — и другой цели в жизни, кроме как тряпок заграничных, и не знает? Бывает такое. Встречалось.

— Выходит, другие не оригинально одеваются? Не красиво?

— Кто как понимает… — значительно сказал паренек. — Однако, давай короче, какие шмутки имеешь на продажу? — Он помолчал, ожидая ответа. Но терпения хватило ненадолго, спросил: — Так как ты?

— Не знаю, что и делать, — тянул время Андрей Сергеевич. Ему случалось встречать поклонников зарубежных тряпок, безделушек… Но чтобы выпрашивали так решительно, он видел впервые. Правда, это больше походило на детский каприз, на прихоть балованного мальчишки. Так, вероятно, и было. — Не рано ли в покупатели записался? Средства-то хоть имеешь?

Ответил Эдик с обидой в голосе:

— Что, не заплачу, боишься? Денег, думаешь, нет у меня? — Он доверительно похлопал себя по карману.

— Да, вижу. Настоящий капиталист.

— Газету мне не читай. Не читай, говорю! — закричал Эдик и вдруг насторожился: — Ты что? Сомневаешься? Не хочешь советскими получить — у меня долларики есть.

Выходит, намерения самые серьезные, — даже доллары где-то приобрел. Отец, видно, в командировке побывал. Андрей Сергеевич не удержался и с любопытством спросил:

— Сколько имеешь?

Парень оглянулся и прошептал:

— Три.

— Чего три? Миллиона?

— Будет тебе. Просто три. Понято?

Для вящей убедительности он показал три растопыренных пальца. Но что же с ним делать? Прежде всего — сказать правду.

— Вот что, парень: ты не по адресу попал. Ничего продать тебе я не могу.

— Это почему же?

— Очень просто — нет у меня ничего. За границей я не был и как туда ворота открываются — не знаю. Живу я на Дальнем Востоке. Тебя на те товары не тянет, верно? — Андрей Сергеевич отвернулся и хотел отойти. — Над тобой, дружок, приятели подшутили…

— Так, значит, не желаешь? Ах, ты, гнида! — внезапно обозлился парень.

Парень с подскоком отступил назад, как для разбега, и выставил вперед кулаки. Мерцали кольца на пальцах, замерцал и неприятный блеск в прищуренном глазу. Этот полоумный и в самом деле мог накинуться. Андрей Сергеевич обернулся — вот так история! И тут только он со вздохом облегчения заметил, что они со всех сторон окружены толпой ребят. Двое парней с красными повязками на рукавах подхватили полоумного под руки и начали втолковывать что-то прямо в уши.