— Так я пошел. До свидания.

— Подожди, Саша. Я хотел тебя о чем-то спросить… — Андрей Сергеевич даже потер лоб, чтобы показать, как он напрягает память. На самом же деле ему до сих пор не давала покоя, волновала дикая сцена, происшедшая в клубе. — Да, скажи, пожалуйста, чей этот парень Эдик?

— Эдик-то? Сынок одного нашего начальника. А вы не обращайте внимания, товарищ Потанин. Порченный он. Хуже нет, когда папа с мамой в один голос: ты у нас умница, ты у нас гений. А теперь он никого не признает и себя найти не может. Сам дурью мается и нас мучает.

— Вы-то при чем?

— Так ведь стыдно же, что такой человек рядом живет. Воспитываем. А толку от нашего воспитания ничуть. Недавно спер у папки бланки доверенностей, чуть под суд отца не отдали. Ладно, попользоваться не успел. Нам хвастанул — мы его и прижали. Замяли дело…

Он выжидательно посмотрел на Андрея Сергеевича: все ли ему ясно? А Потанину не хотелось отпускать парня.

— Может быть, зайдем, Сашок? Посидим, поговорим. Кажется, у меня в чемодане печенье еще есть — чаю попьем…

— Не могу я, товарищ Потанин. Мы сегодня по клубу дежурные, да и домой надо — ребятишки мои одни. До свидания.

Он ушел, сунув руки в карманы куртки, чуть пригорбясь, шагая размашисто и торопливо. Жаль парня. Жаль, что надо уезжать и ничем нельзя помочь. Такой парень, такой парень! Если бы человеку было дано выбирать себе сына — непременно выбрал бы этого, Сашку. Добраться до земной мантии, а?

Андрей Сергеевич покачал головой, взглянул на освещенные окна гостиницы. Нет, это не его ждут. Час-то не очень поздний. Просто тетя Дуся чем-то занимается. Или, может быть, кто-то еще остановился в гостинице…

Андрей Сергеевич глазам не поверил. В большой комнате стол был накрыт белой скатертью и заставлен разной снедью. Посреди тарелок стоял графинчик.

— Ждете гостей, Евдокия Терентьевна? Может быть, мне лучше еще погулять?

— Зачем тебе гулять? Тебя жду. Ты у меня гостем будешь.

— Я?

Поразительно! Оказывается, его ждали… Даже не верилось.

— Ты, ты. Надумала тебя приветить. Чтоб не казалось тебе, что в родных местах неласковые люди живут. Разболокайся, умывайся и садись за стол. Поснедаем и детство наше дальнее вспомянем.

Она принесла из дежурки сверток. Громадный сверток, старое стеганое одеяло, и в нем всего-навсего была крохотная кастрюлька. Но запах из кастрюли шел такой, что Андрей Сергеевич проглотил внезапно набежавшую слюну и заспешил в ванную умываться.

Евдокия Терентьевна раскладывала по тарелкам жаркое и, посмеиваясь, сказала:

— А помнишь, Андрей Сергеич, как я тебя в назьме́ вываляла?

Андрей Сергеевич так и замер перед умывальником:

— В назьме? Что вы говорите, Евдокия Терентьевна? Когда это было?

— Вот так и вываляла. Давненько было. Тебе, знать-то, лет восемь считалось. С папашей, Сергеем Никодимычем, на заимку приехал. Я куклешки свои показывала, а ты их раскидал во все стороны, помнишь? Разодрались мы. Я тебя и оседлала возле конюшни, на грязном месте. Все штаны в назьме были.

Господи! А ведь что-то было. Погодите, погодите! Да, да, он раскидал у какой-то девчонки куклы, и она на него накинулась. Они подрались. Когда ехали домой, отец все отворачивался и брезгливо твердил: «Андрей, от тебя так скверно пахнет. Черт тебя дернул с ней связаться! Какая-то дикарка…» И вот теперь эта дикарка стояла перед ним. Они, оказывается, старые знакомцы. Господи! Какой только стороной ни поворачиваешься — родная сторона!

— Хватит тебе ржать-то, садись за стол скорее! — ворчала Евдокия Терентьевна, разливая вино по рюмкам. — Выстывает все мое угощение.

Андрей Сергеевич с охотой уселся к столу. Нежданный ужин был более чем кстати.

— А ведь я тебе, Андрей Сергеич, поначалу-то не сильно поверила, — задумчиво проговорила Евдокия Терентьевна, поглаживая скатерть.

— А я это чувствовал, Евдокия Терентьевна, — с полным ртом ответил Андрей Сергеевич. Он посмотрел на хозяйку и понял, почему так осведомлен был о его приезде Владлен. Озорно ей подмигнул: — И сразу побежала в партком докладывать?

— Нужон-то ты там кому-то, чтобы о тебе докладывать! Мимоходом рассказала о тебе Владлену Петровичу, это верно.

— Так разве ж я возражаю?

— Вот так-то вот, гостенек наш дорогой! — Евдокия Терентьевна наполнила рюмки. — А теперь буду за твое здоровье пить. Будь здоров, Андрей Сергеич!

— Будьте здоровы и вы, Евдокия Терентьевна! Если бы вы только знали, как мне приятно все это! Никак не ожидал. Такое гостеприимство…

— И вовсе ничего особенного. Нешто здесь нелюди живут? Такие же трудящие, как и везде. А раз ты с ними, то и они к тебе всей душой.

— Я всегда был с ними, Евдокия Терентьевна.

— А вот в клуб тебя послушать я нарочно ходила.

— Ну и как? — не переставая жевать, спросил Андрей Сергеевич.

Евдокия Терентьевна ела мало и задумчиво.

— Поверила. Послушала тебя и поняла: зря сомневалась. На людях человек, если того пуще хотеть будет, а обмануть не сможет. Ну, как ты там, в дальних-то краях? Помыкался, поди, пока в жизни определился?

Потекла задушевная, доверительная беседа. Светила стосвечовая лампочка, сверкала скатерть. За столом было хорошо, уютно. Так продолжалось, пока Андрей Сергеевич не коснулся своих семейных дел.

— Хорошо ли хоть женился?

— Хорошо, — подумав, ответил Андрей Сергеевич. — Жена у меня твердая женщина, обо мне заботится. Кажется, чуть-чуть даже лишнего… — Он засмеялся, вспомнив, что уехал из Читы почти тайком. — Понимаешь, Евдокия Терентьевна, никак не хотела отпускать меня сюда. «Родина твоя никуда не убежит, а сердце тебе надо лечить. Поедем в санаторий, на Тихий океан». Мы туда каждый год ездим, все равно что здешние — в Крым. А на этот раз я решил: не поеду в санаторий. Сюда надо. Мне уж наш дом начал ночами сниться. Подождал я, пока она укатила со своими студентами в совхоз на прополку, получил отпуск — и сюда. А путевка — пустяки, продаст, охотников много…

Он самодовольно похохатывал, и смех был уже немного пьяный. Евдокия Терентьевна, наоборот, помрачнела. Андрей Сергеевич осекся, заметив, как неприязненно она его рассматривала.

— Чему радуешься-то? Обидел женщину и радуешься. Все вы, мужики, одинаковые, только о себе и думы. Сколько ты с ней прожил?

— Серебряную в прошлом году отметили.

— Вот видишь. Четверть века с человеком прожил — взял да и наплевал в душу. Она, поди, и знать не знает, куда ты подевался.

— Я записку оставил.

— Что ей твоя записка!

Крепко уперев локти в стол, Евдокия Терентьевна сердито отчитывала гостя. Он слушал ее без обиды и не в силах был сказать что-нибудь в ответ, потому что и в самом деле был кругом виноват. Он мог подождать жену, никакого значения не имело, выедет ли он днем позже или днем раньше. Но он знал, что с появлением Ирины опять начнутся уговоры и возражения и потому уехал до возвращения Ирины. Попросту говоря — бежал…

И все эти дни он не раз представлял себе запорошенную пылью квартиру, пропыленную записку на столе. Вот вернулась Ирина из совхоза. Сбросила в прихожей брезентовый плащ и, одетая в старомодный, очень широкий лыжный костюм, прошла в комнату, прочла записку. Устало присела на тахту и долго рассматривала свои загорелые, погрубевшие руки невидящими глазами. Конечно, обидел он ее до самого сердца, до мозга костей…

— Что же теперь делать? — растерянно спросил Андрей Сергеевич.

— А ты ей телеграмму отбей. Так и так, мол, извиняюсь, ошибочка получилась…

— Вот именно — отбить телеграмму. Только где это можно сделать? Вероятно, надо ехать на машиностроительный завод или даже в старый город.

— Совсем нас за дремучих медведей считаешь. Почта-то рядом, в двух шагах. За минуту дойдешь.

И снова Андрей Сергеевич был на ночной улице поселка. За бетонной дорогой в индивидуальных домах ни одного освещенного окна — там уже давно спят. Плафон, подвешенный на сосну у автобусной остановки, не качался — ни ветерка, ни дуновения: тихо. И потому очень хорошо было слышно, как где-то далеко женские голоса выводили: