Именно такое развитие событий может объяснить исключительное место Пифея в шеренге "лжецов", особенно если он действительно добрался до Массалии один. Но и свидетели мало могли помочь ему перед лицом разгневанных купцов и банкиров, вполне способных заподозрить сговор. А то, что он отправился почему-то именно в Скифию, к Танаису, может говорить о его предварительном знакомстве с восточным маршрутом. След этого необыкновенного человека затерялся где-то в необъятных пространствах Скифии…

Дома его ожидали насмешки, но по иронии судьбы именно они дали ему бессмертие. Мало кто помнил, что именно Пифей вычислил наклон эклиптики к экватору (23°49′), зато все знали, что "этот Лжец Пифей…". Суд истории оказался нескорым, но справедливым. Согласно его вердикту, мы называем Пифея одним из выдающихся мореплавателей, астрономов, математиков, географов и историков древности.

Эта книга не имеет начала; не имеет она и конца, как не имеют их вся история человечества и история географических открытий. То, что сегодня считается началом, завтра пересматривается в свете новых находок археологов, новых открытий ученых самых разных специальностей.

Перемещения дат, и порою весьма значительные, — норма в древней истории, и это лишний раз подчеркивает несовершенство наших знаний о юности человечества. Время гибели Критского царства, Троянской войны или основания Карфагена, путешествия аргонавтов или Ганнона — все это известно куда более приблизительно, чем хотелось бы. А ведь это не просто течение времени — это иногда качественно иные ступени цивилизации, разные миры. Что такое двести или пятьсот лет? Мы довольно свободно оперируем такими числами и считаем, что это вполне естественно. Но представим на минуту, что наши потомки станут восстанавливать историю Руси, руководствуясь лишь указаниями былин и летописей и разрозненными материальными памятниками. О каком-нибудь событии или предмете они скажут: "Это примерно 1480-й год". Другие их поправят: "Нет, пожалуй, 1680-й". А третьи будут утверждать: "Это наверняка 1980-й год". Для них это будут сухие числа, одинаковые звенья в длинной цепи Хроноса. Для нас это — Русь Ивана III, Россия Петра I, Страна Советов атомного века и освоения космоса. Вещи несопоставимые. И какую же картину могли бы составить эти гипотетические историки? Вероятно, они утверждали бы, что Русь управлялась боярами, воевала со шведами и время от времени запускала в космос ракеты. Наверняка было бы много споров, гипотез, диссертаций, толстых ученых трактатов. Все они были бы правы — и все неправы, ибо без учета временного фактора нет истории, нет науки, есть лишь исторические эпизоды. Но этого, конечно, не произойдет. На помощь историкам придут многочисленные документы, книги, архивы, где зафиксированы важнейшие события с точностью до секунд (например, запуски космических кораблей).

Трудно сказать, как выглядели бы учебники древней истории, будь в нашем распоряжении фонды Александрийской, Карфагенской, Пергамской и сотен других погибших библиотек. К сожалению, огонь не расстается со своей добычей, и историкам приходится довольствоваться тем, что есть.

Не в лучшем положении и историко- географы. Выражаясь словами Маяковского, здесь "в грамм — добыча, в год — труды". Причин тому несколько.

Отсутствие надежных источников заставляет искать обходные пути, заниматься порою "дешифровкой" туманных намеков и иносказаний, рассеянных у разных авторов, обладавших неодинаковой эрудицией, индивидуальным видением мира и его толкованием, различно относившихся к непроверенным слухам и россказням. А ведь все эти черты присущи и их современным исследователям. Отсюда — множество взаимоисключающих реконструкций карт древней ойкумены, якобы принадлежащих одному и тому же автору. Особенно это относится к Гомеру и Гесиоду — поэтам, а не ученым. Их географические воззрения известны лишь в самых общих чертах, и историко-географы не рискуют вдаваться в детализацию, хотя прекрасно понимают, что отсутствие, например, у Гомера топонима "Тир", а у Геродота — "Рим" не может служить основанием для вывода о том, что этих городов в то время не существовало.

Другая трудность прямо противоположна. При взгляде на географический указатель к Страбону, от обилия топонимов кружится голова, но отыскать многие из них на современной карте — дело более безнадежное, чем найти жилище Эола. Скрупулезное описание побережий сведено на нет бесчисленными изменениями береговой линии, а мелких городов и поселений — двадцативековой деятельностью человека.

Вдобавок ко всему этому древние авторы сплошь и рядом по-разному называют одни и те же объекты и имена, воспринимаемые большей частью на слух от людей разных национальностей и образования.

В первом случае исследователь оказывается в положении, как если бы ему пришлось реконструировать карту Древней Руси, руководствуясь указаниями былин; в другом — составлять карту Европы, пользуясь чрезмерно подробными, но узконаправленными мемуарами полководца времени второй мировой войны; в третьем — получить представление, например, о Полинезии, выслушивая путешествовавших там китайца, англичанина и бушмена — людей с разным языком, разным видением мира, разным уровнем и направленностью образования. Именно так, большей частью по слухам, писали свои сочинения Геродот, Плиний и многие другие. Таков был метод работы древних. Если верить, например, Страбону (33, С 58), острова Фарос и Тир были превращены землетрясением (!) в полуострова. А между тем Фарос никогда не был полуостровом, а лишь соединялся с материком шоссейным мостом Гептастадионом, чья средняя часть лежала на ранее сооруженной короткой дамбе, разделявшей гавани Эвност и Большую и оставлявшей свободные проходы у материка и острова (их перегораживали цепями в случае опасности, как это делали и во многих других гаванях, например карфагенской). Тир же превратил в полуостров в 332 г. до н. э. Александр Македонский, не сумев захватить его штурмом с моря. Возможно, Страбон об этом попросту не знал, но зато знали Плутарх, Арриан и другие. Кому же верить, чьими текстами руководствоваться в своих поисках и построениях?

И все же относиться с пренебрежением к свидетельствам древних авторов не следует, даже если они и кажутся иногда легендарными. Стало уже общим местом ссылаться при этом на Шлимана, поверившего Гомеру и нашедшего Трою и Микены, и на Эванса, раскопавшего столицу легендарного Миноса. Но можно привести и более свежий пример, не успевший еще занять место в учебниках.

Нетрудно представить себе общественный резонанс, когда в 1972 г. итальянский археолог, профессор римского Института античной топографии Паоло Соммела объявил, что он обнаружил могилу прародителя римлян (а следовательно, и своего собственного) — Энея, такого же легендарного, как Минос или Ээт.

В своих поисках Соммела руководствовался подробными описаниями местности Дионисием Галикарнасским, земляком Геродота. Он выделил три основные посылки Дионисия.

1. Эней со своими спутниками высадился на берегу Тирренского моря вблизи города Кумы, у устья какой-то реки.

Соммела обследует окрестности Неаполя и севернее Торваяники, при впадении в море р. Фоссоди, находит следы древнего жертвенника. Только следы — потому что на этом же месте в V в. до н. э., во времена республики, был воздвигнут новый жертвенник, заменивший разрушенный старый. Тот факт, что несмотря на непрерывные войны римляне нашли время для восстановления алтаря, говорит о его высоком религиозном авторитете.

2. Царь Латин Сильвий дал Энею место для строительства города в 24 стадиях от побережья.

Соммела отсчитывает 4262 метров от Пратика-дель-Маре — и находит руины древнейшего города с множеством святилищ.

3. Передав свою власть Асканию, Эней вознесся на небо (Дионисий приводит другой вариант легенды: тело Энея было пущено по течению реки в соответствии с обычаями латинов). Значит, не может быть и его захоронения. Но непременно должны быть алтарь и символическая могила на том месте, где Эней распрощался с этим миром. И они должны быть где-то неподалеку от Альба-Лонги — столицы Энея.