— А знаете ли вы, что делает птичка, чтобы прокормить свои карандаши?

Я молчала.

— Эх, мадемуазель Тестю, она покидает гнездо…

Он выдержал паузу, чтобы я могла проглотить эту новость.

Голос его посуровел. Это был момент истины. Развязка истории.

Своей второй, свободной рукой он вытащил стирку и тоже спрятал ее за спиной.

— Да, мадемуазель Тестю, мать оставляет птенцов одних в гнезде, чтобы самой добывать пищу. Она больше не может их защитить, как того требует природа. Она отправляется на охоту.

Он смотрел на меня. Это был очень важный момент.

— Птенцы беспомощны. Они чувствуют себя совсем беззащитными.

Я смотрю на свою ногу на педали газа.

Сегодня я обула красивые красные туфли.

Опаздываю, и у меня нет уважительной причины.

Вместо того чтобы собираться на ужин с друзьями, я писала картину.

Да, я рисовала в своей уютной гостиной, окруженная кисточками и тюбиками с акварелью.

Я писала картину, которая никогда не будет висеть на стене, настолько она бездарна.

Когда мой парень ее увидит, он даже не возьмет в руки дрель, чтобы уродовать стену в квартире ради этой мазни.

Когда я оторвала глаза от своего творения, часы на видеомагнитофоне показывали 21:45.

На час позже, чем я рассчитывала.

Я тут же вскочила. Заметалась по комнате, по коридору, по всей квартире, пытаясь наверстать потерянное время.

Я даже была готова поставить крест на принятии душа, чтобы ускорить сборы, но тут увидела себя в зеркале.

Меня осенило: разумеется, моя картина будет безобразной мазней, если я ее пишу в таком виде.

Я была по уши в краске.

Тут же начала стирать ее с рук, ног, ушей, локтей…

Я так старалась, что, выйдя из душа, была вся розовая.

Едва высушив волосы, кинулась в гардеробную.

Напрасно я металась в разные стороны, минуты все равно бежали быстрее меня. Выбор одежды окончательно усугубил мое опоздание.

Я уже не знала, что делать, чтобы задержать бег скачущих на циферблате стрелок.

Туфли…

Я смотрела на туфли, стоявшие в ряд на полу гардеробной комнаты.

Золотистые?

Нет. Слишком блестят. Для этого вечера они не подходили.

Красные?

Да, пожалуй… Красные.

Итак, я выбрала туфли, джинсы. Не хватало только майки или рубашки, или… в общем, мне не хватало верха. Не могла же я выйти без верха!

Серый? Или синий?

Иногда это настоящая головоломка! Я была в отчаянии. Меня бесит, когда одежда начинает своевольничать.

Я спешила. Все было против меня.

Разглядывала майки. Я видела их все перед собой, но это не помогало. Боже, пусть покажется хоть одна подходящая! Мне хотелось на них заорать.

Нужно было остановиться хоть на какой-нибудь. Подгоняемая временем, решила выбрать наугад.

Я провела рукой по полкам…

Схватила!

Все. Назад дороги нет. Никаких сожалений. Слишком поздно. Нужно было думать раньше.

Оказалось, я схватила хаки.

Майка цвета хаки. Джинсы. Красные туфли.

Если у кого-нибудь есть претензии, пусть выскажется сразу.

Поскольку возражений не последовало, я решила, что выбрала правильно.

Моя мама всегда говорила: «Молчание — знак согласия». Я всегда считала иначе: иногда короткая меткая фраза может заткнуть кого угодно.

Никто не протестовал. Значит, хаки.

Браслет. Кольцо. В уши уже вдеты красные шарики.

Как они подходят к моим туфлям!

Я натянула плащ и посмотрела, какой адрес — ресторан находился в центре Парижа.

Этим вечером я совершила подвиг, ведь умирала от страха при мысли о том, что надо выходить из дома.

Если бы смелость могла измеряться силой противостоящего ей страха, если бы она имела количественное выражение, если бы можно было судить о смелости по страху, который ты должна преодолеть, то я объявила бы себя самой смелой девушкой в мире.

На самом же деле большей трусихи, чем я, не только сама не встречала, но даже и не слыхивала о такой.

Фразу «я мыслю — следовательно, я существую» можно дополнить: я боюсь — значит, я храбрая.

Машина была припаркована внизу у дома.

— Вчера мне повезло, нашла свободное место перед домом, — сказала я себе громким голосом, чтобы усмирить трясущиеся руки, открывавшие массивную бронированную дверь квартиры.

Конечно же, у меня не получилось спокойно дойти до машины, но, по крайней мере, я добралась до нее благополучно.

«Тебе страшно, тебе страшно… Ты боишься всего, но не того, что будешь выглядеть смешной!» — много раз говорил мне мой парень. Он мне говорил это сквозь сжатые зубы, недовольный моим поведением. Сам он, конечно, не боялся ничего, кроме как показаться смешным. Ему действительно не нравилась моя привычка бежать ночью по улице, подняв руку. Это его раздражает настолько, что он становится просто комком нервов. Когда я бегу по улице подняв руку, мой парень нарочно замедляет шаг. Из-за этого мне становится еще страшнее, и я бегу еще быстрее и размахиваю обеими руками, чтобы он поспешил. При исполнении в нормальном темпе мои мельтешащие жесты означали бы: поторопись.

Когда мне страшно, я все делаю быстрее.

Я показываю ему «поторопись» гораздо быстрее, чем нужно. А в итоге напрасно машу руками.

Ему просто на это наплевать.

Он никогда не торопится. Ему даже доставляет удовольствие идти как можно медленнее. Это меня никогда не успокаивало. Бывают вечера, когда я размахиваю руками так сильно, что он удивляется, как это я не взлетаю.

Было бы лучше не махать ему, но это сильнее меня. Мне кажется, что рука сама это делает.

— А зачем ты поднимаешь вторую руку? — спрашивал он меня много раз.

Я поднимаю вторую руку, когда бегу ночью к машине, потому что держу в ней брелок с дистанционным управлением, открывающим дверцы. Как только я выхожу ночью на улицу, тут же поднимаю руку и изо всех сил жму на кнопку. Начинают мигать фары, и я знаю, что могу сразу оказаться в машине. Поэтому я и бегу с поднятой рукой, чтобы не стоять потом перед закрытой дверцей.

Я объясняла это своему парню с десяток раз, но он так ничего и не понял. Он считает, что все это глупость и что я вовсе не выигрываю время всеми этими манипуляциями. Я не знаю, выигрываю я время или теряю, верно лишь одно: в машине я всегда оказываюсь раньше него.

Этим вечером я так быстро бежала по улице, что вряд ли кто-нибудь смог бы запомнить, как я выгляжу.

Уф!

Я в машине, дверцы заперты.

Машина у меня длинная, черная, очень быстрая, с турбодизелем. В салоне держится неприятный запах: я как-то выкурила в ней четыре сигареты, не открыв окон.

Итак, у меня ужин с друзьями в ресторане. Мы договорились на полдесятого.

Я опаздываю часа на два.

Нелегко сегодня вечером далось мне рисование.

А было бы здорово — вот так приехать позже назначенного времени, и чтобы никто даже не пошутил, что ты заставила себя ждать два часа. Я часто являюсь последней. Так, как я, больше никто не опаздывает.

Подъехав к ресторану, я не нашла свободного места для парковки. Перегонщика возле ресторана тоже не наблюдалось. Лишь полицейский стоял на посту у какого-то государственного учреждения. Проезжая мимо в двенадцатый раз, я, поравнявшись с ним, приоткрыла окно в машине, выпустив на улицу запах курева.

Тонким, нежным и хрупким голоском я сказала:

— Добрый вечер, господин полицейский! Не подскажете, где можно припарковаться, но не слишком далеко?

Я надеялась на милосердие полицейского. На этой длинной улице не было ни одного припаркованного автомобиля, за исключением машин дипломатов. Здесь хватило бы места для пятнадцати таких машин, как моя.

Конечно же, он сделает для меня исключение. Он поймет, насколько я легко ранима, и не захочет повышать мне давление, он присмотрит и за моим автомобилем.