— Неужели мы так скоро лишимся общества полковника Говарда? — спросила Кэтрин, с ласковым и просительным видом приближаясь к своему опекуну. — Я знаю, вы скоро забываете горячие слова, какие я иной раз допускаю в наших маленьких спорах, и не расстанетесь с нами в гневе, не отведав даже нашего кофе.

Старик при этом неожиданном обращении обернулся к ней и внимательно ее выслушал. Когда она замолкла, он ответил ей с большой мягкостью в голосе:

— А! Негодная! Вы знаете меня слишком хорошо, чтобы сомневаться в моем прощении. Но долг зовет меня, и я не могу пренебречь им даже ради улыбки молоденькой девушки. Да-да, дитя мое, вы тоже дочь весьма храброго и достойного моряка, но слишком далеко заходите в своей привязанности к этой профессии, мисс Плауден, да, слишком далеко!

Кэтрин, возможно, немного покраснела, но легкая улыбка, скользнувшая по ее полному раскаяния лицу, придала ее чертам лукавый вид. Она притронулась к рукаву опекуна, чтобы задержать его, и сказала:

— Но почему все же вы покидаете нас, полковник Говард? Мы уже давно не видели вас в нашей обители, а ведь вы знаете — мы считаем вас отцом. Подождите — и скоро вы, вероятно, сможете считать себя и нашим духовником.

— Я уже знаю твои грехи, дитя! — сказал почтенный полковник, бессознательно уступая ее усилиям и возвращаясь на место. — На душе твоей страшный грех возмущения против твоего короля, глубоко укоренившееся пристрастие к морской воде и большое неуважение к советам и пожеланиям старика, которому воля твоего отца и закон поручили опекать тебя и твое состояние.

— Нет-нет, последнего греха на мне нет, дорогой сэр! — воскликнула Кэтрин. — Я никогда не пренебрегла ни единым вашим словом насчет того глупого дела… Не присядешь ли ты снова, Сесилия? Полковник Говард согласен выпить с нами кофе.

— Но вы забыли о трех арестованных, о честном Ките и нашем уважаемом госте, капитане Борроуклифе.

— Пусть честный Кит, если ему угодно, останется здесь, а капитану Борроуклифу можно послать приглашение присоединиться к нам. Мне, как женщине, любопытно увидеть этого офицера. Что же касается тех трех человек… — Она замолчала, будто на минуту задумалась, а потом продолжала, словно осененная самой естественной мыслью: — Да, этих людей тоже можно привести сюда и здесь допросить. Кто знает… быть может, они потерпели крушение во время последней бури и более нуждаются в нашем участии и помощи, чем заслуживают ваших подозрений.

— Благородная мысль мисс Плауден, несомненно, найдет отклик у всех, кто обитает на этом суровом берегу, — сказала Элис Данскомб. — Я видела много печальных крушений на скрытых мелях, когда дул слабый ветер по сравнению со вчерашней бурей. Войны и ненадежные времена вместе со злыми страстями человеческими погубили многих из тех, кто знал проходы между здешними рифами. Некоторые из этих людей были способны даже, как я слышала, пройти Чертовы Клещи в самую темную ночь. Но сейчас все они сошли со сцены: одних скосила смерть, другие, что еще более печально, были осуждены на изгнание из страны своих отцов.

— Вероятно, большинство из них ушло на войну, ибо ваши воспоминания должны быть совсем недавними, мисс Элис, — сказал старик. — И, так как многие из них занимались контрабандой, страна в некоторой степени вознаграждена за их прежние деяния их нынешними услугами и в то же время, к счастью, избавлена от их присутствия. Ах, сударыня, у нас славный государственный организм! В нем все так удачно уравновешено, как в теле здорового человека, пищеварительные органы которого сами очищаются своими усилиями.

При этих словах полковника бледные черты лица Элис Данскомб покрылись легким румянцем.

— Возможно, среди них были люди, которые не уважали законов страны; такие всегда встречаются. Но были и другие, быть может виновные в ином, но не причастные к этому постыдному ремеслу и все же умевшие находить проходы, скрытые волнами от глаз обыкновенных смертных, с такой же легкостью, с какой вы могли бы найти дорогу среди залов и галерей аббатства, когда полуденное солнце бросает свои лучи на флюгеры и высокие печные трубы.

— Не хотите ли вы, полковник Говард, чтобы мы допросили этих трех человек и выяснили, не принадлежат ли они к числу таких одаренных лоцманов? — спросил Кристофер Диллон, который, не участвуя в разговоре, чувствовал себя неловко и тем не менее едва ли считал необходимым скрывать свое презрение к Элис. — Может быть, мы выведаем у них такие сведения, которые помогут нам начертить карту побережья и тем заслужить одобрение лордов адмиралтейства.

Мисс Говард залилась краской, услышав этот незаслуженный выпад по адресу кроткой и скромной гостьи. Она встала и с видом явного неудовольствия обратилась к своему родственнику:

— Если бы мистер Диллон уважал желания полковника Говарда, уже известные со слов моей кузины, нам не пришлось бы, по крайней мере, обвинять себя в том, что мы без надобности задерживаем людей, быть может, более несчастных, чем виновных.

С этими словами Сесилия прошла по комнате и села подле Элис Данскомб, с которой начала беседовать мягким, успокаивающим тоном. Мистер Диллон почтительно поклонился и, окончательно убедившись, что полковник Говард намерен выслушать арестованных в этой комнате, удалился выполнить поручение, втайне радуясь, что затворничеству обеих сестер, по-видимому, приходит конец и что он сможет чаще видеться с гордой красавицей, благосклонности которой он до сих пор так тщетно добивался.

— Кристофер — толковый, усердный и вообще достойный молодой человек, — сказал полковник, когда затворилась дверь, — и я надеюсь дожить до того времени, когда увижу его облаченным в мантию. Я говорю, конечно, в переносном смысле, а не в буквальном, ибо не очень приятно ходить в мехах под знойным солнцем Каролины. Я надеюсь, министры его величества посоветуются со мной, когда будут производиться новые назначения в усмиренные колонии, поэтому он может всецело положиться на меня, а я уже не премину замолвить за него доброе слово. Разве он не будет замечательным украшением независимого суда, мисс Плауден?

— Я должна, сэр, воспользоваться его же осторожными правилами и сначала выслушать присяжных, а потом уже решать, — ответила, поджав губы, Кэтрин. — Но слушайте! — Молодая девушка изменилась в лице и устремила лихорадочно горящий взор на дверь. — Однако он не терял времени! Я слышу, к нам приближаются тяжелые шаги.

— А! Это, конечно, он. Правосудие, чтобы его признали совершенным, должно быть быстрым и решительным, как барабанная дробь военного трибунала. Вот, кстати, орган законности, под сенью которого всякий счастлив был бы жить. Если бы министров его величества можно было убедить ввести в восставших колониях…

— Прислушаемся! — прервала его Кэтрин голосом, выдававшим ее глубокую тревогу. — Они уже близко!

Приближавшиеся шаги действительно были слышны так ясно, что это заставило полковника отложить изложение своего плана управления укрощенными колониями. Длинная низкая галерея была вымощена каменными плитами, и поэтому шаги двигавшихся по ней людей звучали все громче и громче, пока, наконец, тихий стук в дверь не известил об их прибытии. Полковник Говард поднялся с видом человека, которому надлежит играть главную роль в предстоящем допросе, пригласил всех войти. Сесилия и Элис Данскомб равнодушно смотрели на отворившуюся дверь; их мало волновало то, что должно было произойти, но Кэтрин одним взглядом рассмотрела каждого из вошедших. Глубоко и судорожно вздохнув, она откинулась на спинку дивана, в ее глазах снова появилось игривое выражение, и она начала даже вполголоса напевать какую-то бравурную мелодию.

Первым вошел Диллон, за ним капитан Борроуклиф, который уже твердо держался на ногах. Глаза его, раньше отупело смотревшие перед собой, теперь вновь обрели осмысленное выражение. Одним словом, что-то явно заставило его собраться с мыслями, хотя он, быть может, еще не совсем протрезвел. Прочие оставались пока в галерее. Мистер Диллон подвел Борроуклифа к полковнику, а тот, в свою очередь, представил его дамам.