Убедившись, что им ничто не угрожает, Кероглу устроил на Ченлибеле веселый пир.
Положив бурдюки среди пировавших, виночерпий обходил всех с полной чашей.
Пропустив под черные усы две-три чаши, Кероглу взглянул на ашуга Джунуна.
Рассказывают, что, когда Кероглу смотрел так, ашугу Джунуну не нужны были напоминания. Тотчас, взяв в руки трехструнный саз, он вышел на середину.
Прижав к груди саз и спев две-три песни, ашуг Джунун повернулся лицом к Кероглу. Со всех сторон грянули одобрительные возгласы. Взыграло сердце Кероглу, но, когда он протянул руку к чаше с вином, Нигяр-ханум тяжко вздохнула. Кероглу так и остался с чашей в руке, обернулся и взглянул на сидевшую рядом с ним Нигяр-ханум. Видит, она такая печальная, что и передать нельзя. Черные брови сдвинуты, глаза полны слез, — такое с ней, что только тронь — и она разрыдается.
— Почему ты так печальна, Нигяр-ханум? — спросил Кероглу.
Нигяр-ханум не ответила. Кероглу спросил снова. Слезы застлали голубые глаза Нигяр-ханум и скатились по розовым щекам. Кероглу отставил полную чашу.
Удальцы очень любили Нигяр-ханум, взяло их сомнение, — может быть, Кероглу обидел ее. И они поднялись со своих мест.
— Нигяр-ханум, ничего не скрывай от нас. Ведь не мертвы мы, чтобы спокойно видеть как ты горюешь?
У Нигяр-ханум еще больше защемило сердце, повернулась она лицом к Кероглу и сказала:
Как выразить мою печаль и горе?
Наверное, такого слова нет.
От тяжких вздохов иссушилось сердце.
Кто помнит обо мне? Такого нет.
Как мне следить за домом в Ченлибеле?
Мороз пробрался в душу не к тебе ли?
И из пустой и пыльной колыбели
Ребячьего смешного зова нет.
В предгорьях снег, меня страшат морозы,
Ко мне шипами обернулись розы,
Проходят дни — их круто солят слезы,
А человека мне родного нет.
Оплачете меня, — что в этом проку?
В тоску, как в саван, облеклась до сроку.
Но отомстить за эту рану року —
Средь вас такого удалого нет.
О, Кероглу, ты смел, могуч и зорок,
Ты запер от любых пришельцев горы,
Найди мне средство верное от горя…
Но средства от несчастья злого нет.
Твоих игидов битва ждет большая,
Уедешь ты, останусь вновь одна я.
Уйдет садовник — чахнет сад, сгорая,
А для увядшей розы крова нет.
На каждом склоне роза тут ютится.
Увянут розы — кто на них польстится?
Есть под крылом птенец у каждой птицы,
А у злосчастной дорогого нет.
Ты кликнешь клич — поднимешь пехлеванов,
Дань соберешь и с ханов, и с султанов,
Никто из крепких не уйдет капканов,
Таких отважных и суровых нет.
Любое горе на меня нагрянет,
Бесплодие меня смертельно ранит,
Падет скала — и пыль весь свет затянет,
Глядишь, и уцелевших снова нет.
Нигяр больна печалями своими,
Умру от них, расстанусь с дорогими,
Кто в мире Кероглу воспримет имя?
Потомка нет, бойца второго нет.
Говорят, еще никому не доводилось видеть у Кероглу хоть одну слезинку. Но после слов Нигяр-ханум с ним сделалось такое, что даже ее слезы были забыты.
Не выдержало сердце ашуга Джунуна. Прижал он к груди свой саз и запел:
Слава твоя по земле прошла,
Что ж ты печалишься, Кероглу?
При имени этом дрожат враги,
Что ж ты печалишься, Кероглу?
Игиды полки разбивают в боях,
Стонут враги, их терзает страх,
Падают птицы, бледнеет шах,
Что ж ты печалишься, Кероглу?
В горы страшится войти караван,
Плачет погонщик из дальних стран,
Страхом объят и купец, и хан,
Что ж ты печалишься, Кероглу?
И льва устрашает твой клич боевой,
Трепещут ходкары
[61] перед тобой,
Султаны склоняются головой,
Что ж ты печалишься, Кероглу?
Нету быстрее Гырата коней.
Как Искендер
[62] и с земель, и с морей,
Дань собираешь со всех пашей,
Что ж ты печалишься, Кероглу?
Ты задаешь в Ченлибеле пиры,
Овцы, ягнята — твои дары,
Льется вино наподобье Куры,
Что ж ты печалишься, Кероглу?
Заныла старая рана Кероглу. Взял он у ашуга Джунуна саз, прижал к груди и запел:
Я все тебе скажу, ашуг Джунун.
Глаза мои сейчас, не скрою, плачут.
Нет сына — это значит, нет удач,
А нет удачи — и герои плачут.
Нигяр, моя кудрявая, в тоске
Поникла, подбородок на руке,
И столько боли сжато в кулаке, —
Зовут глаза, ресницы ж горько плачут
Пусть душу мне враги сожгут дотла,
Пускай мне руку злая боль свела,
Но выну меч — и падают тела,
А вражьи главы той порою плачут.
Взыграло сердце, бьется об углы,
Перехлестнули голову валы.
В лесу пожар — и занялись стволы,
Горит сухое, а сырое плачет.
Я, Кероглу. Запомни мой совет:
Слова, как стрелы, облетают свет.
Очаг заглохнет, если сына нет, —
Лишь камни стылые золою плачут.
Ашуг Джунун знал, что у Кероглу не было детей. Рассказывают, раз в юношеские годы попал он в большую переделку в горах Аладжалар-дагы, семь дней и семь ночей оставался окруженным врагами, был на волоске от гибели. И вот от этого ли, но детей у него не было. Теперь ашуг вспомнил об этом.
— Кероглу, — сказал он, — не огорчайся!.. Я твой ашуг. Мир под моими ногами лежит, как гладкое блюдо. Пойду, по-скитаюсь, поброжу, отыщу храброго, как Рустам, и прекрасного, как Юсиф,[63] отрока, и вернусь к тебе. А ты привезешь его и возьмешь к себе в сыновья.
