Троица вышагивала по замерзшим улицам Петоски. Теперь они двигались целенаправленно. En route[91], у Гюисманса[92] есть такой роман. Было бы интересно научиться читать по-французски. Надо будет когда-нибудь попробовать. В Париже есть улица, названная в честь Гюисманса. Недалеко от того места, где жила Гертруда Стайн, сразу за углом. О, вот это была женщина! И к чему привели ее эксперименты со словом? Что от них осталось? Все это было в Париже. Ах, Париж! Как далеко он теперь от Парижа. Утренний Париж. Вечерний Париж. Ночной Париж. Снова утренний Париж. А может еще быть и дневной Париж. Почему бы и нет? Йоги Джонсон шагал вперед. Его мозг никогда не отдыхал.

Все трое шагают вперед. Руки тех, у кого они есть, сцеплены. Что-то свело этих троих вместе. Война? Судьба? Обстоятельства? Или то была чистая случайность? Эти вопросы теснились в голове Йоги Джонсона, выталкивая друг друга. Мозг его устал. В последнее время он слишком много думает. Они идут молча. Потом, внезапно, останавливаются.

Маленький индеец смотрит вверх, на вывеску. Она ярко сияет в ночи над замерзшими окнами столовой: «ИСКУС — НА ВСЯКИЙ ВКУС».

— Поглядим на их искус, — ухмыльнулся маленький индеец.

— В столовой белых людей отличные бифштексы на косточке, — ухмыльнулся большой индеец. — Поверь краснокожему брату. — Индейцы в нерешительности топтались на пороге. Большой повернулся к Йоги: — У белого вождя есть доллары?

— Да, деньги у меня есть, — ответил Йоги. Он был готов к этому вопросу. Не поворачивать же обратно. — Я угощаю, ребята.

— Белый вождь — благородной породы, — довольно крякнул высокий индеец.

— Белый вождь — человек с золотым сердцем, — согласился маленький.

— Вы бы на моем месте поступили точно так же, — скромно возразил Йоги. Не исключено, что это была правда. Он, конечно, рисковал. Однажды в Париже он тоже рискнул. И Стив Броди[93] рисковал. По крайней мере так говорят. Люди по всему миру рискуют каждый день. В Китае рискуют китайцы. В Африке — африканцы. В Египте — египтяне. В Польше — поляки. В России — русские. В Ирландии — ирландцы. В Армении...

— Армяне не рискуют, — спокойно сказал высокий индеец. Он облек в слова сомнения Йоги. Неглупые они люди, эти краснокожие ребята.

— Даже в регби?

— Краснокожий брат думает, что нет, — сказал индеец. В его интонации Йоги послышалась убежденность. Кем были эти индейцы? Что-то за всем этим крылось. Они вошли в столовую.

Однажды днем, когда я дошел как раз до этого места в своем повествовании, к нам домой пришел мистер Ф. Скотт Фицджеральд[94] и, пробыв довольно долго, вдруг уселся в камин[95] и не желал (или, может быть, не мог, читатель?) встать и позволить этому самому камину, пожирая что-нибудь другое, поддерживать тепло в комнате. Я знаю, читатель, что о таких вещах предпочитают не писать в книгах, но они тем не менее случаются, и только вообразите себе, какое значение они имеют для таких парней, как мы с вами, причастных к литературе. Если вам покажется, что эта часть повествования не так хороша, как могла бы быть, помните, читатель, что изо дня в день по всему миру происходят подобные вещи. Нужно ли добавлять, читатель, что я испытываю глубочайшее уважение к мистеру Фицджеральду и буду первым, кто бросится его защищать, если кто-нибудь посмеет нападать на него! Это касается и вас, читатель, хотя мне ужасно неприятно говорить об этом вот так, открыто, рискуя порушить ту дружбу, что сложилась между нами.

Перечитав эту главу, читатель, я пришел к выводу, что она не так уж дурна. Вам она может понравиться. Я надеюсь, что понравится. А если она вам, читатель, понравится, равно как и остальная книга, не расскажете ли вы о ней своим друзьям и не попробуете ли уговорить их купить ее так же, как купили ее вы? Я имею всего двадцать центов с каждого проданного экземпляра, и хотя двадцать центов в наше время не бог весть какие деньги, в совокупности получится некая сумма, если будет продано две-три сотни тысяч экземпляров. А они будут проданы, если всем книга понравится так же, как нравится она вам, читатель, и мне. И кстати: я вовсе не для красного словца сказал, что буду рад прочесть все, что вы напишете. Это не было пустым трепом. Приносите, и мы вместе будем разбирать ваши сочинения. Если вы захотите, я даже перепишу за вас кое-какие куски. И я вовсе не имел в виду какую бы то ни было критику. А если вам что-то не понравится в моей книге, просто напишите об этом Джонатану Кейпу[96] на его домашний адрес. Они изменят все, что вы захотите. Или, если вы предпочитаете, я сам внесу изменения. Вы же знаете, читатель, как я к вам отношусь. И вы ведь не рассердились и не расстроились из-за того, что я сказал про Скотта Фицджеральда, правда? Надеюсь, что нет. А теперь я собираюсь писать следующую главу. Мистер Фицджеральд ушел, а мистер Дос Пассос уехал в Англию, и я могу вам пообещать, что это будет превосходная глава. Во всяком случае, она будет хороша настолько, насколько это в моих силах. А насколько именно это может быть хорошо, мы с вами, читатель, оба знаем по отзывам, которые печатаются на обложках моих книг, не так ли?

Столовая. Теперь они все в столовой. Одни не видят других. Все сосредоточены на своих. Краснокожие мужчины на краснокожих мужчинах. Белые мужчины — на белых мужчинах или белых женщинах. Краснокожих женщин здесь нет. Неужели никаких скво[97] больше вообще не существует? Неужели Америка лишилась своих скво? Вдруг через дверь, которую она сама открыла, в столовую входит скво. На ней — лишь пара стоптанных мокасин. На спине — заплечная сумка с ребенком. У ног — собака хаски.

— Не смотрите! — закричал коммивояжер женщинам у стойки.

— Эй! Выпроводите ее отсюда! — закричал хозяин столовой.

Повар-негр грубо выталкивает скво на улицу. Все слышат, как она падает в снег. Ее хаски лает.

— Господи! К чему это все приведет? — Скриппс О’Нил вытер салфеткой испарину со лба.

Индейцы наблюдали за происшествием с бесстрастными лицами. Йоги Джонсон был не в силах пошевелиться. Официантки закрыли лица салфетками или тем, что попалось под руку. Миссис Скриппс заслонилась журналом «Американ меркьюри». Потрясенный Скриппс О’Нил чуть не лишился чувств. Когда скво вошла в столовую, что-то всколыхнулось у него внутри, какое-то смутное первозданное чувство.

— Интересно, откуда взялась эта скво? — спросил коммивояжер.

— Это моя скво, — сказал маленький индеец.

— Боже праведный! Парень, неужели ты не мог ее одеть? — сдавленно произнес Скриппс О’Нил. В его голосе слышался неподдельный ужас.

— Ее не любить одежда, — объяснил маленький индеец. — Ее — лесной индеанка.

Йоги Джонсон не слушал. Что-то внутри у него надломилось. Что-то с треском оборвалось, когда скво вошла в столовую. Это было совершенно новое чувство. Чувство, которое, как он считал, покинуло его навсегда. Было утрачено. Безвозвратно. Ушло навек. Теперь он понял, что ошибался. Теперь он снова был в порядке. По чистой случайности он обрел его вновь. А если бы эта скво не вошла в столовую? Он бы так и пребывал в заблуждении. Какие черные мысли теснились тогда в его голове! Он был на грани самоубийства. Самоуничтожения. Был готов убить себя. Прямо здесь, в столовой. Какую чудовищную ошибку он мог совершить! Теперь это ему ясно. Как нелепо он мог загубить свою жизнь. Убить себя. А теперь пусть наступает весна. Пусть она приходит. Он ждет ее теперь с нетерпением. Пусть приходит весна. Он готов к встрече с ней.