— Эта птица, которую она только что унесла... — говорила Мэнди.

— А она что, унесла птицу? — спросил Скриппс. — Не отвлекайся.

— Ты когда-то интересовался, что это за птица, — продолжала Мэнди.

— Интересовался, — согласился Скриппс.

— Так вот, это напомнило мне историю про Госса[98] и маркиза Буке, — продолжала Мэнди.

— Расскажи, Мэнди. Расскажи ее, — нетерпеливо попросил Скриппс.

— Мой большой друг, Форд, о котором я тебе уже рассказывала, во время войны оказался в замке маркиза. Его полк был расквартирован неподалеку, и маркиз, один из самых богатых, если не самый богатый человек в Англии, служил в полку Форда рядовым. Однажды вечером Форд сидел в его библиотеке. Это было невероятное место. Стены там были сложены из золотых слитков, облицованных изразцами или чем-то в этом роде. Я уже точно не помню.

— Не важно, продолжай, — поторопил ее Скриппс.

— Так вот, в центре стены, в стеклянном шкафу, там стояло чучело фламинго.

— Знают они толк в оформлении интерьера, эти англичане, — сказал Скриппс.

— Твоя жена ведь была англичанкой, не так ли? — спросила Мэнди.

— Из Озерного края, — ответил Скриппс. — Продолжай свой рассказ.

— Ну так вот, — продолжила Мэнди, — однажды вечером, после мессы, Форд сидел в библиотеке, когда туда вошел дворецкий и сказал: «Маркиз Буке шлет вам свое почтение, сэр, и спрашивает, можно ли ему показать библиотеку своим друзьям, с которыми он сейчас ужинает?». Маркизу позволяли ужинать не в части, а иногда и ночевать в замке. «Конечно», — ответил Форд. И вот в библиотеку входит маркиз в форме рядового в сопровождении сэра Эдмунда Госса и профессора как-его-там — я сейчас не могу вспомнить — из Оксфорда. Госс останавливается перед чучелом фламинго и говорит: «А это что такое, Буке?» — «Это фламинго, сэр Эдмунд», — отвечает маркиз. «Я не так представлял себе фламинго», — замечает Госс. «Разумеется, Госс. Так представлял себе фламинго Господь», — говорит профессор как-его-там. Жаль, что я не могу вспомнить его фамилии.

— Ерунда, это не важно, — сказал Скриппс. Глаза у него блестели. Он наклонился вперед. Что-то стучало у него внутри. Что-то, над чем он был не властен. — Я люблю тебя, Мэнди, — сказал он. — Я люблю тебя. Ты — моя женщина. То, что стучало у него внутри, уже не знало никакого удержу и никак не хотело угомониться.

— Вот и славно, — ответила Мэнди. — Я уже давно знаю, что ты — мой мужчина. Хочешь послушать еще одну историю? Кстати о женщинах.

— Давай, давай, — подбодрил ее Скриппс. — Ты вообще не должна останавливаться. Теперь ты моя женщина.

— Конечно, — согласилась Мэнди. — Эта история о том времени, когда Кнут Гамсун[99] служил кондуктором трамвая в Чикаго.

— Продолжай, Мэнди, — сказал Скриппс. — Ты теперь моя женщина.

Он на разные лады повторил про себя последнюю фразу. Моя женщина. Моя Женщина. Она — моя женщина. Это моя женщина. Моя женщина. Однако почему-то он не испытывал удовлетворения. Где-то как-то должно было быть что-то еще. Что-то другое. Моя женщина. Теперь эти слова казались пустоватыми. Как он ни старался прогнать гротескный образ индеанки, молча входящей в столовую, тот все время стоял у него перед глазами. Эта скво. Она не носила одежды, потому что не любила ее. Выносливая, не боящаяся ночного зимнего холода. И чего только не приносит с собой весна. Мэнди говорила. Мэнди беспрерывно говорила. Мэнди рассказывает свои истории. Уже поздно, а Мэнди все говорит. Теперь она — его женщина. Он — ее мужчина. Но ее ли? Перед мысленным взором Скриппса стоит образ скво. Скво, безо всякого предупреждения входящая в столовую. Скво, которую грубо вышвыривают на холод. А Мэнди все говорит. Делится своими литературными воспоминаниями. Рассказывает подлинные истории. Во всяком случае, звучат они правдоподобно. Но достаточно ли этого? Скриппс не уверен. Она была его женщиной. Но как долго? Скриппс не знал. Мэнди говорит и говорит. Скриппс слушает. Но мысли его витают далеко. Далеко. Где они витают? Где-то там, в ночи. Где-то там, в ночи.

Петоски. Ночь. Далеко за полночь. В столовой горит свет. Город спит под северной луной. К северу колея железной дороги G.R. & I. бежит далеко-далеко, на самый север. Холодные рельсы простираются на север к Макинау-сити и Сент-Игнасу. Холодно шагать по ним в этот ночной час.

На север от замерзшего северного городка по рельсам, бок о бок, шагает пара. Это Йоги Джонсон идет со своей скво. На ходу Йоги молча сбрасывает с себя одежду и расшвыривает вдоль дороги. В конце концов он оказывается только в стоптанных башмаках рабочего насосной фабрики. Йоги Джонсон, голый, под луной, идет на север рядом со своей скво. Скво вышагивает рядом с ним. На спине, в заплечном лубяном коробе, она несет дитя. Йоги пытается взять у нее дитя, он его понесет. Хаски скулит и лижет Йоги Джонсону лодыжки. Нет, скво сама понесет младенца. Они идут все дальше. На север. В северную ночь.

Позади их двигаются еще две фигуры. Резко очерченные в лунном свете. Это два индейца. Те самые лесные индейцы. Они наклоняются и собирают одежду, которую разбросал Йоги Джонсон. Время от времени они что-то бормочут друг другу, неслышно ступая в лунном свете. Их острый глаз не пропускает ни одного выброшенного предмета одежды. Когда последний предмет оказывается подобранным, они поднимают головы и видят впереди себя в лунном свете две фигуры. Индейцы выпрямляются. Они изучают подобранную одежду.

— Белый вождь — франт, — замечает высокий индеец, держа в вытянутой руке рубашку с вышитой монограммой.

— Белому вождю скоро станет холодновато, — замечает маленький индеец. Он передает высокому индейцу куртку. Высокий индеец сворачивает всю одежду, все выброшенные предметы одежды, в тюк, и они поворачивают назад, к городу.

— Сохранить вещи для белого вождя или продать Армии спасения, что лучше? — спрашивает индеец-коротышка.

— Лучше продать Армии спасения, — усмехается высокий индеец. — Белый вождь, скорее всего, не вернется.

— Белый вождь вернется, — усмехается маленький индеец.

— Все равно лучше продать их Армии спасения, — усмехается высокий индеец. — Белому вождю в любом случае понадобится новая одежда, когда придет весна.

Пока они шли вдоль железнодорожной насыпи обратно в город, воздух, похоже, стал теплеть. Теперь индейцы чувствуют беспокойство. Сквозь тамариски и кедры, растущие вдоль полотна, дует теплый ветер. Сугробы вдоль насыпи начинают таять. Что-то закопошилось внутри у индейцев. Какая-то тревога. Какое-то странное языческое волнение. Дует теплый ветер. Высокий индеец останавливается, слюнит палец и поднимает его вверх. Маленький наблюдает.

— Чинук? — спрашивает он.

— Сто процентов чинук, — говорит высокий индеец. Они ускоряют шаг, направляясь в город. Теперь луна едва проглядывает сквозь облака, принесенные теплым ветром.

— Надо добраться до города, пока не началась заваруха, — усмехается высокий индеец.

— Краснокожие братья должны уже быть в строю, — нервно ухмыляется маленький индеец.

— На фабрике уже никого нет, — ухмыляется высокий индеец.

— Лучше нам поторопиться.

Дует теплый ветер. Индейцы ощущают странное томление. Они знают, чего им хочется. Весна наконец приходит в замороженный северный городок. Двое индейцев поспешно шагают по железнодорожному полотну.

Итак, читатель, как вам это понравилось? Мне понадобилось десять дней, чтобы написать это. Стоила овчинка выделки? Осталось только одно место, которое я хотел бы прояснить. Помните, это то место, где немолодая официантка Даяна рассказывает, как она потеряла в Париже свою мать и, проснувшись наутро по приезде, обнаружила в материнском номере французского генерала? Я подумал, что вам, бы может, было бы интересно узнать объяснение этого происшествия. На самом деле случилось так, что ее мать ночью внезапно заболела бубонной чумой, врач, которого немедленно вызвали, поставил диагноз и уведомил власти. На следующий день предстояло открытие Всемирной выставки, и только вообразите себе, как сказалось бы на этом событии известие о бубонной чуме, если бы оно дошло до публики. Поэтому французские власти предпочли, чтобы женщина просто исчезла. К утру она умерла. Генерала, которого призвали под знамена и который улегся в ту самую постель, в которой еще недавно лежала больная, я всегда считал отчаянно храбрым человеком. Впрочем, он, кажется, владел немалым пакетом акций Всемирной выставки. Так или иначе, читатель, эта таинственная история всегда представлялась мне отличным готовым рассказом, и я знаю, что вы предпочли бы получить ее объяснение непосредственно от меня, нежели видеть его искусственно вставленным в текст, где ему на самом деле не место. Однако забавно, как хитроумно французская полиция замяла инцидент и как быстро она разыскала владельца парикмахерского салона и извозчика. О чем свидетельствует эта история, так это о том, что, когда путешествуешь в одиночку или даже вместе с матушкой, нужно быть чрезвычайно осмотрительным. Надеюсь, нет ничего противозаконного в том, что я это рассказал, но я чувствовал себя обязанным, читатель, представить вам объяснение. Я не верю в долгие прощания, как не верю и в долгие браки, поэтому просто говорю вам: прощайте, читатель, желаю вам успехов и предоставляю отныне самому себе.