Сделал выписку из выступления 28 февраля 1826 года в английской палате общин министра торговли М. Хёскиссона:

«Наши шелковые фабрики занимают тысячи детей, которых держат там с 3 часов утра до 10 часов вечера. Сколько они получают в неделю? 1,5 шиллинга, 37 французских су, то есть приблизительно 1,5 су в день за работу 19 часов под наблюдением инспекторов, подгоняющих плетью каждого ребенка, вздумавшего на мгновение перестать работать».

В мартовской газете 1827 года нашел горестное, как стон обреченных, письмо Бирмингемского союза ремесленников-мастеров: «При всей скромности в образе жизни эти рабочие не могут спастись от нищеты, не могут избавиться от лохмотьев и буквально умирают от голода в стране, где имеется избыток продуктов питания». И это Англия — страна, которую почти все нации взяли как образец для подражания, страна, которая гордится богатством своего населения.

Воистину, воскликнет Фурье, «сколько богатства в книгах и сколько бедных в хижинах!».

В Лондоне, по его сведениям, 222 тысячи бедных, Франция идет к тому же: в Париже известно о 86 тысячах бедных, а сколько неизвестных?.. «В Пикардии, между Амьеном, Камбре и Сен-Кантеном крестьяне в своих землянках не имеют постелей: они делают некое подобие из сухих листьев, которые в продолжение зимы превращаются в навоз, наполненный червями, так что при пробуждении отцы и дети вытаскивают их друг у друга из тела. Пища в этих хижинах соответствует мебели. Такова счастливая участь прекрасной Франции».

На это индустриалисты отвечают, что нужно распространить образование, народное обучение. Зачем оно несчастным, которые не имеют куска хлеба? Оно возбудит народ к мятежу. И уже есть тому новейшие примеры.

Фурье был свидетелем, как «безансонское хозяйствование» привело к безработице и волне забастовок. На прядильной мануфактуре в Ульме (близ Руана) забастовка 800 рабочих вылилась в сражение с жандармерией, в помощь которой был двинут батальон королевской гвардии. Весть о казни одного из руководителей — рабочего Рустеля — бурно обсуждали в Париже.

В ноябре 1827 года рабочие кварталы Сен-Дени и Сен-Мартен покрылись баррикадами.

12 февраля 1828 года, после двух лет напряженного труда, Фурье окончил «Новый промышленный и общественный мир». Попытки издать книгу в Париже оказались безрезультатными.

Оно и неудивительно. Издателям нужны громкие имена. Вот если бы Шатобриан стал доказывать, что дважды два пять, то все напечатали бы с радостью. Этот популярный писатель и публицист, выходец из старого дворянства, идеолог дворянско-монархической реакции, оказывал огромное влияние на современников. Его романы идеализировали нравы людей, дышали ненавистью к революционным переворотам, ко всему новому.

В это время из Безансона пришло письмо с приглашением приехать и привезти рукопись: его друзья попытаются издать ее. Ведь был же издан в Безансоне «Трактат об ассоциации». Фурье представлял, как будут недовольны члены безансонского кружка, вновь встретив в рукописи и критику строя Цивилизации, и пресловутый «стиль изобретателя». Но он намеренно не стал поправлять.

В Безансоне по-прежнему собрались в гостиной у Клариссы Вигурэ.

В центре внимания, конечно, он. Ему уже 56 лет. Он полон сил. Большой красивый лоб, орлиный нос, тонкие, обычно сжатые губы, на лице постоянное выражение серьезности и даже некоторой горечи. Собеседников поражал глубокий и пронизывающий взгляд его больших голубых глаз. Когда он выступал против своих врагов, эти глаза становились суровыми. Никогда не видели, чтобы он смеялся или улыбался. Со стороны казалось: он постоянно витает где-то.

На первый взгляд и в особенности для того, кто видел его впервые, это был добряк — и только. Но будучи вовлечен в спор, этот добряк преображался на глазах. Он становился волевым, значительным. Его высокий спокойный лоб казался величественным благодаря обрамлявшим его сединам и запечатлевшейся на нем глубокой думе. Каждый понимал, что перед ним одна из тех сильных натур, общение с которой не только честь, но и труд.

Журналист Андрэ Дебрэ оставил интересное описание Фурье тех лет: «Он был небольшого роста, худощавый, со лбом Сократа; все его необыкновенные способности ума и сердца выражались в чертах его лица. И в безукоризненном контуре головы… В его глазах, где постоянно блестел какой-то решительный, глубоко интеллигентный огонек, где отчаяние непризнанного философа просвечивало сквозь постоянные размышления экономиста, можно было прочесть столько горя, столько настойчивости, столько благородства, что еще прежде, чем узнаешь его ближе, уже нисколько не сомневаешься в его гениальности».

Шарль Пелларэн о его манере говорить вспоминает: «Фурье не обладал блестящим красноречием, но его выражения бывали всегда правильны, точны и энергичны. Ничего придуманного, торжественного, ничего ораторского не было в его приемах; но простота его речи, этот тон добродушия, так поражавший контрастом с величием самой идеи, уверенность, с которой он говорил о результатах своей системы, производили впечатление даже на умы наиболее скептические».

«Дело здесь не в людях, налицо какой-то переворот, причину которого мы не можем постигнуть».

Эту фразу Жан-Жака Руссо Фурье взял эпиграфом к «Новому миру». Книга стала своеобразным ответом Руссо: автор уверен, что именно он, постигнув причины порочности строя Цивилизации, знает пути выхода из него. Только нужно убедить человечество, что именно эти «двадцать четыре зла», подробно рассмотренные в книге, ведут общество к крушению. Двадцать четыре зла… Снова перечень грехов строя Цивилизации…

Политическая централизация превратила столицу в омут, который поглощает богатства страны… Сельское хозяйство в запустении, рушатся устои частной собственности, а сильные мира сего вовлеклись в спекуляцию… Государственная казна, обирая народ, подрывает благосостояние страны. Существующий разврат в судебных учреждениях сделал суд недосягаемым для бедняка… Буква закона становится мертвой для вора-поставщика, укравшего миллионы, его просто объявят мошенником, а бедняка, похитившего кочан капусты, могут присудить к смерти… Невежество политиков вызывает постоянное недовольство населения, приводит общество к расколу, грозит гражданской войной… Все примирились с политическим бесстыдством строя Цивилизации, «когда христианские государства, вступая в соглашения с мусульманами и пиратами, покровительствуют торговле неграми…». Дух спекуляции, неурядицы в области промышленности приводят к кризисам… Положение земледельца неблаговидно: он вынужден продавать урожай за бесценок немедленно после жатвы, чтобы уплатить долги, и находится поэтому в постоянной зависимости от капиталиста… Борьба с торговлей белыми наложницами ведется путем нелепой дипломатической переписки… В обществе укоренились «нравы Тиберия», развился сыск, участились тайные доносы, налицо и падение нравов… Дворянство, мечтая об уничтожении промышленности, стремится восстановить прежнее варварство… Разрушительные войны становятся беспощадными, и варварские обычаи распространяются все сильнее и сильнее…

Так одно за одним мрачной чередой проходят перед читателем лики торжествующего в мире зла. Последним, двадцать четвертым, злом Фурье называет чуму, объединяя в этом слове четыре неизлечимые тогда болезни (чума, лихорадка, тиф и холера), которые нависли над человечеством.

И в заключение: этот «утомленный век, фабрикуя в изобилии конституции и различные политические системы, напоминает белку, прыгающую в своем колесе и ни на палец не продвигающуюся вперед».

Заботы по изданию новой книги снова взяли на себя ученики. Мюирон с удовлетворением отметил, что рукопись своей последовательностью и стройностью изложения в корне отличается от предыдущих. Особую ценность в ней представляют советы по организации фаланстера и устройству общества Гармонии.