Однажды узнал о вакансии служащего в одной из американских фирм. Предложение было заманчивым, хотя первое время будут платить 1000 франков в год, но потом обещали 1500. Мысль навсегда переехать в Париж снова захватила его: денежные дела в Лионе поправились, но там ему катастрофически не хватало информации. Притом он был по-прежнему уверен, что «кандидата» можно найти только в Париже. Да и новую книгу издать здесь будет легче. Но до конца февраля, связанный обязательствами с лионским торговым домом, Фурье никаких решений не принимал.

В письме Мюирону из Парижа от 18 февраля 1826 года сетовал:

«Надеюсь работу окончить не в марте, а в апреле, так как писать приходится только по утрам и то до 9 часов».

В эти месяцы он занимается составлением проекта строительства артиллерийской школы в Безансоне. Предложение местных властей увлекло его. В одном из писем Мюирону он разъясняет, что не следует повторять прежних ошибок безансонцев относительно застройки города, нужно точно рассчитать, где что лучше всего построить. Он предлагает возвести казармы этой школы на месте ботанического сада, так как там больше земли. Определяет, где построить манеж и лазарет и каких размеров, где амбары для фуража и удобрений.

В очередном письме Мюирону сообщил, что «планы им уже подготовлены, но он их задержал, так как не располагал оказией, чтобы отправить без расходов…». От времени выполнения проекта сохранилась объемистая переписка. В одном из писем Фурье просит Мюирона: «…я позабыл дать точные расчеты улицы Нёв и улицы Траверз. Мои 6 шагов не могут заполнить 30 футов. То же самое на улице Перрон. Я проверил своды Пале-Рояля, которые составляют 9 футов и 10 дюймов…»

В нескольких посланиях он просит Мюирона измерить точно в шагах расстояние от улицы Нёв до Кордегардии, от правого дерева большой аллеи Шамер до стены Госпиталя. Ему требуется точность даже в числе линий посаженных там деревьев на восток от большой аллеи.

«5 апреля 1826 г.

Вы удивляетесь, что я ничего не говорю о нашем большом деле? Это не оттого, что мой труд не подвигался вперед: теперь я на тридцатой главе из всех 36, но мне придется работать в том доме, куда я поступлю 1 мая, с 10 часов утра до 5 дня, за что я, может быть, и получать буду в самый первый год 1200 франков…»

С переходом в новую торговую контору мало что изменилось в его жизненном укладе. Успевал сделать кое-что для новой книги только за счет того, что вставал рано. Писал много, размеренно, с точностью машины.

В дневнике сохранилась запись: «Сегодня я написал 20 страниц моей книги». Вскоре сообщил Мюирону:

«Мне осталось 5 глав, чтобы дать анализ строя Цивилизации…»

А 12 июня 1826 года писал ему же:

«Я много работал в эти дни, но не для себя. Наконец, начиная с сегодняшнего дня, я могу привести в порядок таблицу развития Цивилизации. Я хочу в последних главах дать анализ более развернутый, чем в «Трактате об ассоциации».

Он мог не спать несколько ночей подряд, обдумывая какой-либо вопрос, касающийся его возлюбленных гармонийцев. Большую статью мог написать за один вечер. Неважно, что статья скорее всего не будет напечатана.

Он постоянно погружен в свои мысли и потому страшно рассеян. Пишет Мюирону, что в один из дней двадцать раз возвращался домой за забытыми платком или бумагой. Утром и вечером у него обязательные прогулки. Можно пойти направо от площади Согласия, чтобы оказаться в зелени Елисейских полей, понаблюдать, как любители новостей обсуждают политические проблемы. Они устраивают или переустраивают государства, обсуждают финансовые возможности государей, перебрасывают армии о севера на юг. Каждый уверен в правильности только его истины. От Люксембургского дворца идут две прекрасные улицы — Пале-Рояль и Тюильри, а возле Тюильрийского дворца Фурье ежедневно наблюдает смену караула. О галерее с колоннадой Луврского дворца Фурье в «Новом мире» напишет, что при строительстве фаланстера она должна послужить образцом улицы-галереи. Пол ее будет обогреваться, чтобы в зимние времена можно было, не одеваясь, переходить из здания в здание.

Вечером, когда Париж сияет огнями, когда отработавший люд высыпает на улицы, возвращался из своей конторы и Фурье. Кажется, что в городе нет дома, где первый этаж не был бы предназначен для ресторанов или магазинов. Это центр столицы, город банков и бирж, ресторанов, театров и винных погребков.

Однако его прогулки в рабочие кварталы Сен-Дени и Сен-Мартен открывали совершенно другие картины. Множество чрезвычайно узких и грязных улиц, дворы-колодцы, куда никогда не проникают солнечные лучи. Обиталища полуголодного трудового люда и не по возрасту сморщенные лица детей, обреченных зачастую на преждевременную смерть.

После одной из прогулок он запишет, что в таких больших городах, как Париж, и даже в меньших, как Лион или Руан, дети являются жертвами антисанитарных условий; их умирает там в 8 раз больше, чем в здоровых деревенских условиях. Циркуляция воздуха преграждается узкими дворами, и смерть уносит семь детей из восьми, а между тем в деревнях Нормандии умирает из восьми один ребенок…

Первые два месяца 1827 года были для Фурье предельно напряженными. В магазине — наплыв товаров, никак не выкроить свободной минутки. Работа над «Новым миром» продвигалась медленно еще и потому, что пришлось изменить план пяти глав. Приступив к редактированию, он находит много ошибок и фактов, которые требовали уточнения. Несколько раз почти заново переделывал предисловие.

В «Новом промышленном мире» в отличие от предыдущих книг Фурье особенно ярко отразит состояние Франции середины 20-х годов. В процессе писания он осмысляет самые свежие события политического и экономического характера. А они следуют одно за другим как никогда густо.

Одним из тяжелых последствий экономического строя Цивилизации он считает промышленное производство, существующее без определенного плана, без согласования с общественным потреблением. Было очевидно, что в стране производится количество продуктов без всякой гарантии для производителя. Труженики получают долю за свой труд, и в результате в тех странах, где больше производится товаров, больше нищих и нуждающихся, чем в странах, где производство находится на первоначальной ступени. Составленная Фурье таблица показала, что по мере увеличения национальных богатств доля бедных отнюдь не увеличивается пропорционально накоплению и что это накопление идет только в пользу богатых классов.

Незримая логика фактов помогала делать выводы. Банкротства и скопление товаров на рынках оказались следствием чрезмерного наплыва товаров. К этому присоединилось то, что скупщики и спекулянты, которых почему-то экономисты называют чуть ли не гениями, на самом деле болтуны, авантюристы и преступники. Они сговариваются со своими агентами, придерживают у себя запасы товаров, тем самым приводят к их дороговизне.

Например, недавно скупщики хлопчатой бумаги Нью-Йорка, Филадельфии, Балтиморы договорились о ценах со своими агентами в Ливерпуле, Лондоне, Париже, Гавре, но когда в Египте урожай оказался чрезмерно обильным и цены упали, то американские и европейские хищники стали задыхаться от изобилия продуктов. Настал кризис от изобилия. Последовал ряд банкротств. В то же время газеты проходили мимо истинных причин такого положения вещей.

В 1825–1826 годах первый крупный циклический экономический кризис привел к полному расстройству торговли и промышленности страны.

Фурье отметил, что «политическая экономия была сбита с толку кризисом от избытка 1826 года». Важность такого определения кризиса впоследствии оценит Маркс: «Характер этих кризисов выражен до такой степени ярко, что Фурье уловил суть всех этих кризисов, назвав первый из них… кризисом от изобилия»[22].

Дублинские журналы за 1826 год писали: «В народе свирепствуют эпидемии; больные, которых привозят в больницы, выздоравливают после того, как им дают поесть». По этому поводу Фурье заметит: «Голод — вот их болезнь, раз больному стоит поесть, чтобы выздороветь. Не думайте, что болезнью этой заражаются богатые: лорд-мэр и архиепископ Дублина заболеют не от голода, а скорее от несварения желудка».