— Приветствую, Иван Петрович.

— Какого числа прибудут?!

— Количество людей в той комиссии, и какие у них будут полномочия?!

— Безопасность здесь на границе я им обеспечу! Вот только на поездки к соседям я для них больше пары отделений охраны выделить-то не смогу.

— Да понял я!

— Что?! А почему не самолетом?!

— Тогда, я прошу перед отправкой комиссии, продублировать этот приказ телеграфом. Во избежание… Да, да! Я все отлично понимаю.

— Я предупрежу особый отдел 1-й армейской, но вы и сами их предупредите.

— Я вас понял. Всего доброго, Иван Петрович.

Часовые за дверью уже давно привыкли к изобилию тайн вокруг их патрона, и просто не обращали внимания на сверхсекретные слова звучавшие из-за стенки. А вот их начальнику на несколько дней добавилось мигрени в и без того уставшую от всякой всячины голову.

Танкистов бригады Яковлева осталось в строю едва половина. Они бились отчаянно и несмотря на потери смогли глубоко вклиниться в японские порядки. Часть сгоревших машин уже осталась далеко позади на просторных северных и западных склонах плоскогорья. Оставшиеся смогли прорваться к окопам противника и давили вражеские орудия и пулеметные точки. Поредевшие роты броневиков БА-10 огнем своих сорокапяток и пулеметов все еще расстреливали последних из бросающихся с противотанковыми минами японских солдат. От ударов сосредоточенной на обратных скатов японской артиллерии, то и дело вставали разрывы почти у самого борта. Корректировщики японцев умели корректировать огонь. У раздавленной гусеницами танков передовой японской батареи билась в судорогах смертельно раненая лошадь.

Сумерки спустились на плоскогорье, но бой не прекратился. Советско-монгольские части медленно выдавливали озверело обороняющихся японцев к реке. По единственному понтонному мосту уже била советско-монгольская артиллерия. Била часто, вот только никак не могла в него попасть. Со стороны реки летел самолет, внимательно оглядывая начинающие тонуть в сумеречных тенях землю. Над восточным склоном плоскогорья он снизился и снова быстро набрал высоту. Внизу японские солдаты и офицеры уже поняли, что самолет несет опознавательные знаки советских ВВС. По незваному гостю стеганули скупые пулеметные очереди. Р-10 выполнил маневр уклонения и ушел на территорию Маньчжурии. Снова наступила напряженная тишина ожидания. Для кого-то тишина надежды, а для кого-то и тишина отчаяния.

Плеск воды в реке почти не слышен. По тонкой соломинке наплавного моста устало топают отступающие колонны сынов Ямато. Техники нет, по мосту с ранеными на носилках отходят еще недавно победоносные полки, сокрушившие недавно жалкие позиции местных скотоводов, но не выдержавшие безумных атак длинноносы варваров. Берега почти затихли. Эта тишина ворочается засыпающим медведем, то и дело взрыкивающим во сне шумом моторов и злыми короткими перестрелками. Луны не видно за декадентскими кляксами облачности, лишь в мутных водах реки то и дело отражаются шипящие бенгальские огни осветительных ракет. Солдаты идут по мосту. Им сегодня повезло, штаб армии принял решение первыми выводить остатки этого полка. Со стороны плоскогорья этот отход прикрывают несколько таких же измотанных полков. И тем полкам, в отличие от счастливчиков, завтра снова придется стоять под ураганом тяжелых снарядов, а потом встречать последними шестовыми минами и снарядами новую лавину большевистских стальных колесниц. Сейчас солдаты этих полков видят сны. Они спят, заслонившись от ожидающей рассвета смерти чахлой цепочкой сдвоенных наблюдательных постов. Война никуда не исчезла, но редкие ночные выстрелы не мешают спать усталым солдатам императора. Кто знает, что там будет завтра. Может быть завтра все и закончится, и тогда крылья Великой Богини навсегда заслонят солнце от глаз воинов Страны Восходящего Солнца. Кто знает… Солдатам не нужно думать на войне. Им прикажут лечь спать, и они не проснутся до окрика унтер-офицера. Прикажут умереть, и этот приказ будет выполнен так же точно и без колебаний. Солдаты верят, что командир всегда знает, что им нужно делать. Лишь иногда, глядя на несущуюся на них лязгающую окровавленными гусеницами, и плюющуюся огнем стальную машину, они теряют голову, и забывают, что они солдаты, но ненадолго. А сейчас они спят. Сегодня им не до ночных атак. За последние ночи они несколько раз бросались на врага укрытые доспехами мрака. Один раз они застали гайдзинов и скотоводов врасплох, а в другие ночи раз за разом их трескуче встречали несущиеся светлячки трассирующих очередей. Противник учился воевать ночью, и уже не был легкой добычей. Из последних ночных атак не вернулись самые смелые, в живых остались самые осторожные и везучие. С вечера противник затих, а из воинов Ямато почти некому было идти в новую ночную атаку, и командир приказал отдыхать. Команда отдана, и теперь им нужно успеть отобрать у войны хоть несколько часов отдыха перед утренним боем …

Самолет комэска неспешно рисовал растянутый знак бесконечности, высоко над настороженно затихшим районом вражеской переправы. Комэск снова как и много лет назад вылетел на разведку. Последние полтора года он усиленно воспитывал из себя истребителя, но шесть лет назад Горелкин начинал свою летную карьеру в НКВД с надежного как трехлинейка Мосина разведчика Р-5. Первый среди равных, этот шедевр типично-смешанной конструкции Поликарпова мог вперегрузку поднимать до двадцати пяти пудов бомб, и если нужно мог обогнать гиганта ТБ-1, оснащенного двумя такими же моторами М-17. Впрочем за скоростью молодой пилот НКВД тогда совсем не гнался. В то время ему нравились вот такие долгие разведывательные полеты. В том же 33-м уже появились самолеты разгонявшиеся до трех сотен верст в час, а его «орлица» неторопливо кружила на двухстах. Этот фанерный крейсер конечно можно было разогнать и на сотню быстрее, но уже в пикировании. Да и не стоило этого делать, потому что на такой скорости пилоту слышался детский плач в свисте расчалок коробки. Машина, всегда послушная и приятная в управлении, начинала дрожать и словно бы жаловалась своему хозяину на боли в своем фанерно-полотняном теле. А Иван любил свою зелено-голубую красавицу и старался не мучать её без нужды. Тогда ему нравилось просто летать. В далекой дымке искать взглядом неуловимый горизонт, высматривать под крыльями Р-5, спрятанные от глаз разведчика военные тайны. Купаться в перекрученном ветром мокром тумане облаков и, немного погодя, согреваться в лучах такого близкого и ласкового солнца. Да и могли ли казаться долгими эти четыре с половиной часа поднебесного одиночества для человека, влюбленного в баюкающую его своими струями голубую бесконечность? Для него эти часы казались бесконечно малой величиной, стремящейся к исчезновению. Даже головоломные задания по второй специальности и захватывающая временами дух оперативная работа, не способны были затмить эту страстную небесную любовь…

Так было шесть лет назад. Сейчас чекист временно и условно пониженный в звании до капитана ВВС безмолвно ненавидел самолет, на котором он летел. Сегодня, второй раз за всю эту командировку он вылетел на Р-10. Аппарат был ему хорошо знаком, за последний год на нем приходилось много летать в отдельных пограничных эскадрильях. Новый самолет-разведчик был на голову совершеннее своего предка Р-5, мог летать быстрее, дальше и выше. Опытные экземпляры Р-10 с мощными моторами перегоняли любые истребители-бипланы. Увы, в этом вылете пилоту он казался чахлой вороной с побитыми градом крыльями. А вылетел комэск этой ночью, раньше других пилотов эскадрильи, совсем не для развлечения. И дело у него сегодня было не менее важное, чем у его подчиненных, вот только пальцы, лежащие на штурвале в этот раз не имели права трогать гашетки крыльевых ШКАСов и нажимать кнопки сброса. Зато остальных пилотов эскадрильи этой ночью ожидали все прелести штурмового налета на позиции противника. И как бы ни раздражала комэска придуманная заместилем новая реинкарнация ИП-1, ему все же очень хотелось сейчас быть в кабине блиндированного «Кирасира». Ведь тогда он бы знал, что может сделать хоть что-то осязаемое. Да хотя бы маневром отвлечь на себя зенитки от поврежденной машины другого пилота. Или загасить пулеметным огнем и мелкими АО, огневые точки, не дающие подняться десанту. Но на этот раз права на все это у него не было. До самого утра его элегантная «десятка» должна была как проклятая висеть над районом операции и координировать работу других. Высматривать признаки концентрации вражеских резервов. Оценивать результаты работы бомберов. Слушать их радиопереговоры и иногда вклиниваться в них, сообщая новые данные. Высматривать в том аду, что сейчас разверзнется по обе стороны переправы, нервные броски теней штурмовиков, периодически подавая им команды ракетами. Наводить по радио лидируемую таким же Р-10 группу И-14 для сосредоточенного удара по наиболее опасным очагам сопротивления. Сообщать пилотам ТБ-3 обстановку к моменту выброски. Аппарат комэска был заправлен топливом под пробку основных и подвесных топливных баков. И на тех же самых двухстах километрах в час мог висеть над районом целых шесть часов. Вот только все это летное изобилие совсем не радовало комэска.