— Кончились мои амуры, командир. Теперь, пока к летной работе не вернусь, или пока совсем не спишут, мужское оружие в пирамиду запру. Врачи ведь своего слова не сказали пока.

— Зарекался медведь мед есть…

Самолет прекратил снижаться, выравниваясь перед полосой. Павла ухватилась за торчащую из шпангоута скобу и вовремя. По меркам конца двадцатого и начала двадцать первого века, посадка лайнера тянула примерно на аварийное приземление поперек нескольких железнодорожных путей.

— Спасибо этому дому! Э-э-эй! Кумовья! Благодарствуйте, что довезли и по дороге не угробили. Счастливо вам!

— На здоровье! Захочешь приятно прокатиться, обращайся! Мы завсегда тебе уголок держать будем.

— Спасибо, ребята! Удачи вам. Своего орла берегите!

— Не за что, соседи! И вам удачи. Сами своих пернатых берегите, а то развалятся они от ваших перегрузок. Да, вот еще, мужики! Диспетчеру там скажите, чтобы быстрее нас разгружали. Нам сегодня еще до Одессы слетать надо.

— Ладно, скажем. Ну, пока, мужики.

Аэродром Симферополя особой красотой не поразил. С бетонированными полосами и насквозь застекленными аэровокзалами будущего сравнивать было нечего. Когда-то в 80-х Павла уже была в Крыму. Воздух был тот же. Ароматный и чуть-чуть душноватый. Павла огляделась. В голубой дымке маячили не особо высокие крымские горы. Все было узнаваемо. Те же, что и в ее памяти южные деревья неизвестного ей названия. По травяному покрытию аэродрома на взлет идет утконосый ПС-84, он же "Дуглас", который в войну станет Ли-2. Мимо по дороге ползет арба запряженная в ослика, ее обгоняет легковая машина. В зеленой траве стрекочут, кузнечики или другие какие певцы местной энтомологии. Одним словом – благодать.

— Василий Иваныч, а чего это мы прямо в Саки не сели? — Петровский рассеянно обернулся.

— А, там полосу новую делают. На запасную сейчас только СБ могут садиться. А этого птеродактиля она бы точно не выдержала.

— Понятно. На чем добираться будем?

— Хм. Да автобус туда должен ходить. На крайняк, попутку поймаем.

— Вот такая, с крыльями, пойдет? — Павла указала на выруливающий к старту Р-5.

— Нет, Колун. Хватит с нас с тобой авиационной экзотики! Землей поедем, пока нас какой-нибудь местный орлик не угробил в горах или в море не утопил. Слыхал, как некоторые из них тут бьются? Вот то-то. Покуда здесь перекури, а я зайду с диспетчерами переговорю…

Мотор светлого форда неизвестной модификации сыто урчал. За опущенными боковыми стеклами мелькали деревья и спрятанные за ними аккуратные домики. В окрестной архитектуре преобладали татарские мотивы. Вот машина миновала мечеть с высокими тонкими минаретами, немного попрыгала по ухабам и выскочила на шоссе. Пилоты расслабились, млея от местных красот. По долине Салгира ехать было приятно, май – это самый пик весны, а в Крыму это уже практически авангард лета. Сады по обе стороны дороги услаждали глаз красотой, а нюх своим неповторимым волшебным ароматом. Но вот, красота стала убывать за окнами, и дальше шоссе понеслось через степь. Ехать по крымским дорогам тридцатых годов вообще-то оказалось удовольствием неоднозначным. Вроде и красота вокруг, но местами просто пугающая. Хотя тут и не безумный кавказский серпантин, а преимущественно степи, но пыльные бури не лучшая альтернатива камнепадам. Сильный боковой ветер практически вцепился в машину. Принесенное им пылевое облако стремительно накрыло с головой путников после источника Тобе-Чокрак. Боковые стекла тут же закрыли, но в салоне стало очень душно. К счастью расстояние до цели путешествия было небольшим, всего-то километров сорок. Минут пятнадцать это чудовище гудело и не выпускало добычу, мешая пассажирам нормально дышать. А водителю приходилось вести форд со скоростью беременной черепахи. Наконец, стихия насытилась, и, внезапно ослабив хватку, так же стремительно унеслась дальше.

— Вот, ведь гадина какая! Тьфу! Весь рот и все глаза в песке. И зачем это люди в Крым отдыхать едут? У нас-то в Житомире всяко в мае получше, а Паша?

— А в Саратове, товарищ полковник, и вовсе хорошо. — "Я теперь патриотом своей новой малой Родины стану. Вешайтесь сами, кто против Саратова чего лишнего скажет, а не то я помогу. О! Первый кандидат уже появился".

— Чего?! Язык твой бесстыжий, Колун! Это у нас под Тулой, вот там я понимаю. Там да-а-а, хорошо. Но в Саратове!? И чего у вас там интересного-то есть?

— Там, Иваныч, есть то, чего под Тулой никогда не будет, если правительство страны на это денег не выделит?

"Осторожнее надо шутить. Вон уже водитель оглядывается. А рядом сосед молодой военинженер, аж брови нахмурил, пытается вспомнить, что там у нас в Саратове водится".

— Ты, Паша, ври, да не завирайся! Мы хотя б к Москве поближе! А Саратов твой, в хрен знает какой глуши стоит. И, на что это такое, что у вас в Саратове есть, тулякам правительство денег пожалеет?!

— Это, Иваныч… всего-навсего главная достопримечательность Советского Союза…

— Чего?!

— Командир, сделай, пожалуйста, лицо попроще, а то не выдержу, а у меня сердце слабое и давление вон никуда не годится. Да это же я про великую русскую реку Волгу-матушку.

Раздавшийся со всех посадочных мест автомобиля гомерический хохот не утихал минуты три.

— Ну, Колун! Ну, уморил, засранец! Хотя, чтоб ты знал, наша Упа это правый приток Оки, почти что Волги.

— То-то, что почти.

— Слушай, Павка! А зачем тебе, балаболка ты этакая, звено?! Давай, может, по комиссарской линии двигай. Сперва тебя комсоргом полка сделаем. Потом в политучилище направим. Окончишь получишь батальонного комиссара, а там и к Ильичу под руку поставим. А?

— Угум.

"Ильич, это наверное полковой комиссар Вершинин. Еще имя бы его узнать. "С" это может быть и Сергей и Степан, и Савва, и Савелий, и Савватей. Стоп. Ты еще, эрудитка, Соломона вспомни. А Иванычу своя идея-то как понравилась. Вон, как разошелся, ухарь".

— А что? На митингах ты у нас уже выступал. Язык у тебя уже и так, как помело. Это раз. Работу летную ты не понаслышке знаешь. Воевал, и сбитые у тебя есть. Это два. Награда скоро появится. Это три. Да еще и новатор, идеи разные рождаешь. Это четыре. Ну и, если уж во время вылета полка на авиабазу вражьи бомберы нападут, то ты и сам с дежурным звеном аэродром защитишь. И всех гадов разгромишь, да в землю загонишь. А между вылетами народ в тонус речами приведешь. А, Паша?

— Нет, товарищ комполка. На митингах выступать и без меня есть кому. Да и не трави ты мне, Иваныч, душу. Я ведь сейчас, словно витязь на распутье. Вроде что-то успел уже, да не доделал, вроде куда-то спешил, да недоехал. Летел-летел, и в поломанный дорожный указатель уперся.

— Да, ладно тебе. Не грусти, старлей. Вот, доедем, я тебя в грязелечебницу определю. Говорят те, кто там бывал все лет на десять молодеют.

— Что-то мне, Иваныч, обратно в школу са-авсем неохота.

— Пашка, хватит смешить меня. Сидишь с лицом похоронным, а сам юморишь, как клоун в цирке. Эх ты, артист…

Наконец, взгляду открылась железнодорожная станция Саки. Военинженер, коротко простившись, покинул попутчиков. В тени каких-то складов снова наблюдались несколько длинноухих представителей крымской экзотической фауны. Мимо, устроив пробку на пересекаемых дорогах, проехала колонна ЗИСовских грузовиков с щебенкой и с асфальтом. Горячий смолянистый запах перебил все другие фимиамы.

— Этих, наверное, для ремонта здешней полосы нагнали. Так, сейчас на часах девять сорок. Времени у нас полно.

— Иваныч, а ты сам-то, куда двинешь когда доберемся?

— Да мне, Колун, много куда надо. Тебя, болезного, на обследование вон определить. Потом в штаб авиабазы документы завезти, и доложиться. Потом в четвертую школу воздушного боя зайти, с их начальством пообщаться. Ну и потом уже можно будет топать в гостиницу устраиваться. Мне ведь тут все равно дня три пробыть придется. В понедельник, наверное улечу.