Нежданно-негаданно, словно на голову свалившееся наследство — огромный старый дом — резко изменило жизнь двух очаровательных сестер. Новое знакомство, начавшееся со ссоры, постепенно перерастает в сердечную привязанность, а потом в большую любовь…

Дэн Берк, единственный таксист на весь Эрдвар, лениво наблюдал за суетливой толпой встречающих поезд из Дублина, высматривая подходящего пассажира. Из нескольких человек, беспомощно озиравшихся на перроне, его наметанный взгляд сразу остановился на элегантно одетой девушке, не обремененной багажом. «То, что надо», — решил Дэн и направился к ней.

Когда же он услышал, что ей надо в Талбор, в пяти милях от станции, а затем назад, в Эрдвар, то почти впихнул ее в машину, не оставляя шанса передумать. Он и не подозревал, что Бриджит Хэйр более чем устраивала подобная бесцеремонность, поскольку, если не считать обшарпанного интерьера такси, грозившего нанести непоправимый урон ее лучшему костюму, это разом решало все проблемы: до сих пор она не имела ни малейшего представления о том, как будет передвигаться по такому захолустью.

Ход машины полностью соответствовал ее внешнему виду, и пока она, надсадно кряхтя и фыркая, ползла к Талбору, Дэн с явным одобрением рассматривал свою пассажирку в зеркальце заднего обзора.

Эта англичанка (а то, что она именно англичанка, он понял сразу, едва она заговорила) выглядела просто восхитительно: серые загадочные глаза, словно скалы Лу-Талла в дождь, каштановые локоны, обрамляющие свежее, почти девичье лицо, румянец на щеках, мягкий, немного нервный рот… короче говоря, мысли Дэна приобретали безнадежно поэтический оттенок. Он болтал, обращая ее внимание на дорожные знаки, на прелестные, типично ирландские домики, на Дублинский залив, подмигивавший им сквозь ветви деревьев, и, наконец, даже осмелился заявить о своей непоколебимой уверенности в том, что в жилах такой красавицы не может не течь хоть капли ирландской крови.

Она со смехом признала, что ее отец был ирландцем, но она родилась в Англии и это ее первый приезд в Эйре[1]. За разговором она и не заметила, как пролетело время, и чуть не вскрикнула от удивления, когда машина резко остановилась на главной улице Талбора.

— Приехали, мисс, — повернулся к ней Дэн. — Вот в этом-то доме и скончался в прошлом месяце ваш дядюшка.

Бриджит взглянула на дом, мысленно сравнивая его грязно-серую штукатурку, кружевные занавеси на окнах и давно не крашенные стены с восторженным описанием, данным ей дублинским поверенным покойного дяди.

— Да, похоже, это он и есть, — вздохнула она и открыла дверцу.

Дэн тоже вышел из машины и спросил:

— Постучать в дверь?

— Не стоит, дом пуст, — ответила Бриджит, вынимая из сумочки связку ключей.

— Вы уверены? Судя по занавескам и тому, что сквозь них видно, там живут. Я-то думал, вы приехали навестить семью вашего родственника.

Бриджит покачала головой:

— Нет. Дядя оставил дом мне, и я здесь лишь затем, чтобы осмотреть его, перед тем как продать. — Она взглянула на часы: — Сколько у меня времени до обратного поезда в Дублин?

— Час с небольшим. Вас подождать?

— Да, пожалуйста. — Она посмотрела, как неохотно он направился назад к машине, и, чувствуя, что ему страшно хотелось бы составить ей компанию, достала из сумочки деньги и добавила: — Кажется, в начале улицы есть отель? Поезжайте пока туда, перекусите, а потом возвращайтесь за мной.

Дэн, молча, кивнул, взял деньги и уехал, а Бриджит подошла к двери и, справившись с внезапной дрожью в руках, вставила ключ в замочную скважину. Дом… Теперь у нее есть свой собственный, самый настоящий дом, пусть даже такой допотопный, да еще и в невероятной глуши.

Она никак не могла понять, с какой стати дядя Вильям, который ее даже ни разу не видел, решил завещать его ей. От отца она слышала, что дядя был чем-то вроде черной овцы в их семейном стаде, и еще в молодости эмигрировал в Новую Зеландию. О его возвращении в Эйре несколько лет назад стало известно только теперь, со слов поверенного. Он осел в Талборе и поселился в этом доме вместе с пожилой экономкой и своим другом, профессором каких-то там наук. А потом, совершенно неожиданно, отписал дом со всей обстановкой «своей старшей племяннице Бриджит Хэйр», к полной растерянности последней, ломавшей теперь голову над тем, как лучше распорядиться свалившимся с неба наследством.

Пройдя через холл, она оказалась перед рядом дверей в просторные комнаты, кажущиеся немного меньше своих истинных размеров из-за массивной старинной мебели. Открыв последнюю дверь справа, Бриджит сразу поняла, что это кабинет.

Но чей? Дяди? Не похоже. Скорее, того профессора. Но почему тогда он бросил здесь столько своих вещей?

Это показалось ей очень странным. Более того, комната выглядела так, словно ею продолжали пользоваться, хотя во всех остальных царило запустение, а на кухне витал сладковатый запах давно не топленного очага. Здесь же повсюду были следы недавнего присутствия человека: занавеси на окнах и застекленной двери, ведущей на веранду, небрежно отдернуты; на заваленном бумагами столе — чисто мужской беспорядок: пишущая машинка без крышки, с торчащим из нее листом бумаги; трубка, щедро усыпавшая зеленое сукно столешницы остывшим пеплом; книги, книги, книги… а на одной из полок — маленький фотоаппарат, в котором Бриджит тут же признала кошмарно дорогую «Лейку».

Подойдя к двери в сад, она не нашла в своей связке нужного ключа. «Ну и Бог с ней, — решила она, — закрыта, так закрыта, не стану же я ее ломать! Лучше задернуть шторы и убрать «Лейку» подальше от любопытных глаз…».

Бриджит нашла футляр от фотоаппарата, вытащила из-под горы книг на полу крышку от пишущей машинки и хотела уже водрузить ее на место, когда грохот сзади заставил ее обернуться: книги рассыпались и валялись теперь в полном беспорядке, усеяв все вокруг закладками. Бриджит принялась наугад вкладывать их назад, и тут ей попался объемистый том ирландских баллад, из которого торчал уголок какой-то записки. Она машинально раскрыла его и прочла четыре выведенных карандашом, слова: «Милая Тера! Тот вечер…».

Всего четыре слова, но Бриджит почудилось в них нечто такое, что сразу отбило у нее охоту приводить бумаги в порядок. Этот изрядно потрепанный сборник баллад явно сменил немало владельцев, и вовсе не обязательно, что дядя или его друг-профессор имели какое-то отношение к начатому и забытому письму, однако когда-то существовала некая девушка, и тот, кто обращался к ней «милая Тера», наверняка не захотел бы, чтобы его послание, пусть даже и неоконченное, попало в чужие руки.

Наверху было еще шесть комнат и ванная, из которой тянуло холодом. Окна фронтона выходили на центральную улицу; на ее противоположной стороне красовалась вывеска «Магазины О'Хэнлона», а ниже — маленькая табличка, извещавшая, что заведение закрыто на ланч. Бриджит усмехнулась: в Ирландии ланч мог длиться бесконечно. Но вид на сад, открывавшийся из других окон, наполнил сердце девушки чувством, близким к восторгу. Сад был прекрасен в своей дикости и запущенности, а за низенькой стеной, отделявшей его от внешнего мира, виднелись вдалеке серебряная полоса реки и несколько домиков на берегу; фермер загонял во двор лениво мычащих коров, вокруг с лаем бегала собака, дым костра поднимался вверх, к блеклому февральскому небу… «А здесь хорошо, — внезапно поняла Бриджит. — Дженни здесь понравится. Вот только…»

Мирный пейзаж за окном потерял свою четкость, мысли девушки снова вернулись к несчастьям сестры. Рентген показал застарелую болезнь легких, слишком запущенную, чтобы поддаваться быстрому лечению. Когда медики вынесли этот приговор, Бриджит и Дженни, ее сестра, появившаяся на свет двумя годами позже нее, впервые в жизни расстались, и Дженни отправилась в санаторий на побережье Кента. Там-то ее врач и заявил Бриджит: «Никогда, ни при каких условиях ваша сестра не должна возвращаться к своей работе в оркестре. Сейчас ей необходимо жить на свежем воздухе, два года как минимум, где-нибудь в горах или на берегу моря. Отдых, простая деревенская пища и режим, да-да, режим всегда и во всем — вот мой рецепт!».