Его большие мягкие глаза снова смотрели на меня с симпатией и нежностью. Затем Ричард проговорил:

— Думаю, они оценили по достоинству такого секретаря. Им в общем-то тоже повезло.

Я вспыхнула, услышав его слова.

— О, я не могу с тобой согласиться. Временами со мной бывает невыносимо трудно. Мистер Диксон-Род сам мне говорил об этом. Я иногда раздражаю его и других тем, что «прячусь в свою раковину». Он так называет это.

— Бедная девочка, — вздохнул Ричард. — Окружающий мир не может позволить, чтобы кто-то взял и спрятался от него в раковину. Он пытается настигнуть и наказать этих отшельников.

Я вдруг почувствовала в его словах горечь, и мне показалось, что они относятся и к нему самому тоже. Немного помолчав, Ричард сказал:

— Я думаю, что тебе необходим свой собственный дом, Розалинда. Каждый человек должен иметь место, где он мог бы укрыться от внешнего мира, прийти и просто отдохнуть, оставить все проблемы за дверью. Это особенно важно для таких чувствительных натур, как ты.

С этим, разумеется, трудно было не согласиться. Он хорошо понимал меня. А вот Китс Диксон-Род, добрейшая душа, считала по-другому. Ей казалось, что мне, наоборот, не следует оставаться в одиночестве, что мне просто необходимо постоянно находиться среди людей.

— Какой бы дом мог тебе понравиться? — продолжал Ричард с воодушевлением. — Догадываюсь, что не современная фешенебельная квартира или большой особняк! Наверное, какая-нибудь одинокая хижина в Альпах или избушка где-нибудь у реки, а может, полуразвалившийся старинный замок в Испании. Я прав?

— Совершенно верно. — Я рассмеялась. — Но я бы не стала возражать даже против комнаты где-нибудь. Там бы я могла поставить на полки все свои книги, повесить картины, и еще мне бы хотелось иметь хороший граммофон и мои любимые записи.

— Ты снова напомнила мне о моей дочери! — засмеялся он. — Я просто слышал ее голос, когда ты говорила о «хороших записях». Думаю, Розалинда, тебе бы очень понравилась наша музыкальная комната в Ракесли… Там у меня отличный электрический граммофон и концертный рояль «Стейнвэй». Мне еще не встречался инструмент с лучшим звучанием, чем этот.

Я поинтересовалась, кто же играет на этом замечательном «Стейнвэе». Ричард ответил, что играет он сам и Роберта тоже берет уроки музыки.

После его слов я замолчала, и вот так же, не проронив ни одного слова, мы медленно прошли через Кенсингтон-Гарденс и миновали Альберт-Гейт. Постепенно начинало темнеть. Опять все кончалось. Мне нельзя больше с ним встречаться. Мне не следует с ним больше встречаться. Он всегда будет принадлежать своей дочери, о которой он говорил с такой любовью и нежностью, он всегда будет принадлежать своей жене, имя которой ему даже не хотелось произносить.

Потом на углу улицы он поднял руку, чтобы остановить такси. Когда оно подъехало, Ричард сказал:

— Я отвезу тебя на Уимпол-стрит, а потом поеду в клуб, у меня там назначена встреча.

Я села на заднее сиденье машины, чувствуя себя совсем маленькой и несчастной, какой-то совсем другой, не такой как раньше. Ричард посмотрел на меня, его брови озабоченно сомкнулись на переносице, какие-то мысли явно не давали ему покоя. Затем он сказал:

— Спасибо тебе за этот чудесный день. Ты даже не представляешь, как для меня это много значило.

— Мне тоже все очень понравилось, — спокойно ответила я. — И большое спасибо за все.

Наконец такси подъехало к особняку Диксон-Родов. Мы вышли из машины. Как мрачно и одиноко мне будет сегодня в этом доме. Я повернулась к Ричарду и, стараясь не выдать своих чувств, спокойно сказала:

— Что ж, огромное спасибо. До свидания.

Он приподнял свою шляпу, а затем вдруг протянул руку и быстро схватил меня за кисть. Я внезапно ощутила, как его пальцы крепко сжимают мое запястье. Мне показалось, что меня поразил удар тока. Думаю, мое лицо сделалось смертельно бледным, но в сгустившихся сумерках Ричард вряд ли заметил это. Улицы Лондона уже погрузились в фиолетово-желтый полумрак. Но мне вдруг стало понятно, что та проблема, которая беспокоила его всю дорогу от Кенсингтона, как-то разрешилась в его голове. Лицо Ричарда вдруг просветлело, и он сказал:

— Завтра я уезжаю по делам в Париж, но через день-два вернусь. Мне можно снова позвонить тебе? Возможно, тебе захочется сходить еще на какой-нибудь концерт или балет. А хочешь, мы сходим в театр? Если ты, конечно, не возражаешь против общества старого измученного бизнесмена.

Последние слова он произнес со смехом.

И вдруг я почувствовала, как мое настроение поднялось. И не просто поднялось, взметнулось вверх, на самый пик. Более счастливой ощущать себя было просто невозможно. Все снова хорошо. Я весело ответила:

— Отлично. Мне совсем не скучно ходить с тобой куда-нибудь. Как ты можешь сомневаться в этом?

— Эти слова будут расценены как подкуп и лесть, — усмехнулся он.

— Нет, в самом деле! Ты совсем не старый. Ты ведь точно такой же, как и я.

— Десять лет в возрасте — большая разница. Это ведь прежде всего разница в жизненном опыте, — продолжал хитро улыбаться Ричард.

Я улыбнулась в ответ. Мы смотрели друг на друга, чувствуя необыкновенную близость. Это казалось таким естественным, мы понимали друг друга без слов, без долгих и нудных объяснений, убеждений, внушений. Мы одинаково ощущали и мыслили. И ничто, ни разница в возрасте, ни различие в социальном положении, ни что-либо другое, не мешало нам.

— До свидания, — проговорила я, — и… и еще раз спасибо, Ричард.

Я с трудом проговорила его имя, внезапно охваченная приступом робости. Затем вдруг осознала, что он все еще крепко сжимает мою руку. Осторожно высвободившись, я сделала шаг назад. Он сказал:

— До свидания, Розалинда. Береги себя. Я скоро вернусь.

Он уехал, но я знала, что снова увижу его. Ричард сам хотел видеть меня.

Теперь моя жизнь целиком состояла из ожидания звонков Ричарда. Стоило мне услышать его голос, как меня охватывала безумная радость, которую я изо всех сил старалась скрыть. Я, разумеется, понимала, что он ко мне ничего подобного не может чувствовать. Возможно, его даже удивляла моя любовь. Но мне было уже достаточно того, что я просто могла видеть его и разговаривать с ним. И надо сказать, что мы в то время встречались довольно часто.

После концерта мы отправлялись перекусить в какой-нибудь ресторан. Либо в «Савой», либо в «Айви», туда, где обычно собиралась театральная публика и литературная элита. Именно после «Жизели» Ричард рассказал мне о своем знакомстве и дружбе с Ирой Варенски, описал замок, где жила эта теперь уже пожилая балерина.

Разумеется, его рассказ произвел на меня сильное впечатление. Ричард умел несколькими фразами создать такую полную и ясную картину, что слушатель мог без труда представить себе все то, о чем он говорил. Он пообещал, что как-нибудь мы обязательно съездим туда вместе.

Я смутилась:

— О, она, наверное, удивительная женщина.

Ричард задумчиво посмотрел на меня. Затем сказал:

— Она самое изящное и грациозное существо, которое я когда-либо видел. С ней даже сейчас вряд ли кто-нибудь сравнится. Ведь дело совсем не в красоте внешней формы, хотя и это немаловажно, вся суть в том, чем эта форма наполнена. Только сила эмоций, душевная красота, умение глубоко чувствовать делают танец балерины настоящим искусством.

Когда мы расстались с Ричардом после балета, я все еще продолжала думать над его словами. И чувствовала зависть к этой Ире Варенски. О, как я завидовала ей! Она уже никогда не уйдет из его жизни! Она часть жизни Ричарда!

Но как бы то ни было, наши отношения становились прочнее, Ричард регулярно приезжал ко мне на Уимпол-стрит. Вся моя жизнь изменилась. Я была невероятно счастлива.

Я любила его, любила совершенно бескорыстно, не ожидая от него ничего взамен. Порой я даже подозревала, что он вообще ничего не чувствует ко мне. Я для Ричарда просто друг, с которым ему было не так одиноко. Да, у нас много общего, но это еще не повод для любви.