В Розенхейм он вернулся поздно.

— Почта — пока единственное место, через которое мы сможем выйти на Бера, — сказал Павел. — Ею и занимайся.

На следующий день Франц Штефи передал Шрайэдеру просьбу Павла. Тому захотелось посмотреть на нового обитателя пансиона, прибывшего из самой России.

— Пусть придет завтра, — сказал он.

— В полицию?

Помедлив, Шрайэдер великодушно разрешил привести Павла к себе домой на время сеанса.

Шрайэдер жил в двухэтажной вилле с колоннами, лепным карнизом и высокими окнами в стиле древнегерманской готики. Калитку открыл садовник. Сам Шрайэдер стоял у парадной лестницы, широко расставив ноги и держа руки за спиной. У него было тонкое, похожее на лисье лицо. Франц прибавил прыти и, замерев в нескольких шагах, выкинул руку вперед:

— Хайль Гитлер!

Глядя мимо него, Шрайэдер спросил:

— Это и есть друг вашего Артура с фронта?

Павел выступил вперед, отдал честь по-армейски:

— Великодушно простите меня, я отвлеку ваше внимание на несколько минут, вот мои документы…

Пока Франц устанавливал мольберт, раскладывал кисти и краски, Павел подавал одну бумагу за другой. Натренированным взглядом Шрайэдер просматривал их.

— Чего же вы хотите? — наконец спросил он.

— Остановиться для отдыха в вашем городе, — Павел показал глазами на прошение о временной прописке.

Шрайэдер щелкнул пальцами. Павел догадался: ему понадобилась авторучка. Он достал перламутровый «клемс» и подал Шрайэдеру. В углу прошения появилась надпись:

— Поезжайте в управление и передайте документы этому человеку, — проговорил Шрайэдер таким тоном, будто наградил просителя Рыцарским крестом.

Затем важно прошел к цветам, на фоне которых захотел увековечить себя для потомства. Перед мольбертом, замерев в стойке, как гончая, вытянулся Франц. Шрайэдер кивнул, и кисти Штефи заметались по полотну.

В полицейском управлении Павел отыскал Каппе. Магическое слово «немедленно» сделало капитана расторопным. В Розенхейм, который до войны был одним из провинциальных городов Баварии, теперь прибывало много инвалидов, представителей разных фирм, уполномоченных по рабочей силе, сырьевым ресурсам, активистов из общества «зимней помощи», деятелей церкви, эвакуированных жителей городов, подвергшихся налетам американских и английских бомбардировщиков. Документы пробежали по конвейеру с десятками других с той лишь разницей, что проверялись «немедленно», и их обладателю не пришлось тратить время на ожидание. Вместе со штампом на жительство Каппе выдал карточки на продовольствие, мыло и табак, распределяемые в рейхе по строгим нормам.

Тем временем Йошка съездил на фабрику Ноеля Хохмайстера. Инспектор по найму, лысый старик, страдающий подагрой, просмотрев солдатскую книжку, справку из госпиталя об увольнении из армии по тяжелому ранению, сказал:

— Для устройства на работу нужны еще две рекомендации: одна — от гауарбайтсфюрера[44], другая — от кого-либо из влиятельных рабочих нашего предприятия.

— Не знал, что детские игрушки тоже представляют для рейха военную тайну.

— Мы занимаемся теперь другим делом, — морщась, проговорил старик.

— А какую работу можете предложить?

— У нас нет вакансий шофера. Пойдете разнорабочим. Паек и восемьдесят марок в неделю.

— Я подумаю, — сказал Йошка, забирая документы.

Погребок «Альтказе» был минутах в пяти от фабрики Хохмайстера. Обслуживал он, видимо, здешних рабочих и тех, кто жил поблизости.

Едва Йошка расположился за столиком, как к нему приковылял кельнер в солдатском френче и синих кавалерийских галифе с леями. От кельнера не укрылись награда Железным крестом второй степени, серебряный значок ранения и красно-бордовая ленточка медали «За зимний поход на Восток», которую фронтовики прозвали «мороженым мясом».

— Оттуда, приятель? — спросил кельнер, мотнув головой куда-то в сторону.

— А ты, я вижу, тоже уже свое получил?…

— С добавкой.

— Как так?

— Вместо ноги сделали протез, а где взять половину ягодицы?

— Без этого прожить можно, а вот без шнапса и пива… — Йошка извлек из бумажника продуктовую карточку и деньги. — Пусть побегает твой напарник. Мы же хлопнем по рюмочке за фронтовые наши дела. Я плачу.

Кельнер воровато оглянулся, понизил голос:

— С этим сейчас строго, но сообразим…

Он прохромал к стойке, что-то шепнул толстяку, тот, приподнявшись на цыпочки, посмотрел на Йошку и скрылся в подсобке.

Йошка стал разглядывать людей в пивной. Больше было стариков. Они, наверное, помнили Ноеля Хохмайстера, когда тот еще строил свой «Пилигрим». Были и малолетки непризывного возраста, которые либо заканчивали гимназию, либо числились в командах «Трудового фронта». В дальнем углу обосновалась компания вояк-отпускников в серо-голубых авиационных куртках.

Подошел кельнер с подносом, опустил на стол две литровые фаянсовые кружки крепкого портера, тарелки с зельцем и темную бутылку с наклейкой рейнвейна. Рюмки с ловкостью фокусника он выдернул из-под фартука, пододвинул стул и, скособочившись, сел.

— Плохо на свадьбе сидеть с невестой, — хохотнул Йошка.

— У меня уже двое малышей. Ханна сразу наградила двойней, — похвастался кельнер, оживившись перед выпивкой.

В бутылке оказался настоящий шнапс. Выпили за жизнь, за конец войны, за Ханну, за маленьких Гансика и Йоста… Скоро Йошка узнал о кельнере все: и что зовут его Хуго, и что получает он пенсию по ранению, но в нынешние времена приходится подрабатывать, так как толстяк за стойкой, чтоб у него лопнули потроха, его тесть и жмот, и о том, где начал войну и где кончил — в деревне Чуриково под Малоярославцем…

— А ведь я был каменотесом! — вздохнул Хуго и потянулся к бутылке.

— Ты знаешь здесь всех выпивох?

— За исключением фронтовиков в углу, назову каждого. — От выпитого кельнер побледнел немного, но глаза оставались трезвыми.

— Не знаешь ли ты Фехнера?…

— Ахима? Как же! Будет здесь ровно в семь и выпьет не менее двух литров пива.

— У него отец… — Йошка наморщил лоб, как бы пытаясь вспомнить имя.

— Вальтер? Так он погиб под Истрой не то в ноябре, не то в декабре сорок первого…

— В ноябре. А где он служил раньше?

— Как где? В нашем восьмом Баварском округе, потом его услали в Россию и оттуда пришел «постэнгель»[45]. Геройски погиб за великую Германию… Ну, ты знаешь такие штучки.

— Письма от товарищей Вальтера Ахим не получал?

— По-моему, нет.

— Может, не сказал?

— Ну, об этом бы знали все. Ахим не из молчунов.

— Как же так?! Мы писали Ахиму всем отделением! Вальтер погиб на наших глазах, когда мы попали под огонь «русских органов»[46], — растерянно пробормотал Йошка.

— Вы небось так душещипательно описали его смерть, что цензура не выдержала слез и выбросила письмо в корзину.

— Возможно. Но мы рассказали, как было.

— Если ты хочешь увидеть Ахима, приходи в семь. Я оставлю столик.

Хуго отрезал в продовольственных карточках ровно столько талончиков, сколько стоил обед. Взял деньги за выпивку. Сдачу положил перед Йошкой.

Тут Йошка решил попросить Хуго еще об одном одолжении:

— Нет ли у тебя на примете порядочного ювелира?

— Ха! Как же! Найдешь среди этих пройдох честных людей!

— И все же придется… В России раздобыл кое-что, хочу продать.

— Сейчас колечки и камешки упали в цене. Наши ребята тащат их со всех концов мира, — не то с осуждением, не то с завистью проговорил Хуго. — Запиши адрес одного кровососа. Его зовут Карл Зейштейн.

Йошка на пачке сигарет записал улицу и дом, где жил ювелир, и распрощался с кельнером.

Чтобы скоротать время до вечера, он поехал в городской парк, сел под тень распустившейся липы. Из аллейки выпорхнула похожая на птичку старушка с букетом подснежников и прощебетала фразу, которая примерно звучала так: «Ну а что же мы купим сегодня?» Йошка развел руками — до цветов ли бедному отпускнику?!