Если хотите стать знаменитостью, гоните прочь любую мысль о провале. Успех зависит от состояния вашего духа. Ваш успех будет длиться столь долго, сколь долго им будут заняты ваши помыслы.
Заботьтесь о чистоте телесной и духовной. Ваш худший враг — алкоголь. Я ни разу не выпил ни капли спиртного. И в этом заслуга моей матери. Я обещал ей в возрасте восьми лет не притрагиваться к напиткам» и т. д. и т. п.
* «Восхитительный Кричтон» — французское прокатное название фильма «Самец и самка» (1919); «Волжский бурлак» (1925) и «Царь царей» (1926)—картины С. де Милля.— Примеч. ред.
Фэрбэнкс понял, что «слишком незаметен в фильмах с большим количеством статистов и помпезной постановкой» (Альбер Бонно, «Синэ-магазин», 5 марта 1926 года). Он передал Валентино своего «Господина Бокэра» и вновь добился блестящего успеха в фильме «Дон Ку, сын Зорро» (режиссер Доналд Крисп, 1925), где играл и старого идальго и его сына. Молодой калифорниец, прибывший на учебу в Кастилию, давал уроки спорта и верховой езды европейцам. Но фильм не имел того успеха, как «Робин Гуд» или «Багдадский вор»...
Тогда Дуглас прибегнул к цвету в «Черном пирате» (постановка Ола Паркера, 1926), что позволило снять превосходные подводные сцены. Затем он отправился с Мэри Пикфорд в европейское путешествие, и в Париже среди прочих знаменитостей они встретили Жана Ренуара и его друга и сценариста Пьера Лестренгэ. Последний писал («Синэ-магазин», 15 июля 1926 года):
«Тонкие усики, словно ласточкин хвост, оттеняющие рот с великолепными зубами, смех, протянутая рука. Да, это — Дуглас. Он прямо-таки излучает сердечность. Он очень прост и любезен, говорит с простотой и без насмешек.
«Образ жизни в Голливуде уникален для тех, кто любит кино. Здесь атмосфера, которую питают мысли всех народов мира...»
Он смеется... и подталкивает нас к лифту. «Говорят, американцы долговязы, а французы низкорослы. Но вы оба...» Он смеется, поскольку мы с Ренуаром выше его на полголовы».
Его маленький рост поражал всех, кто впервые встречался с ним в жизни. Обычно он выбирал для своих фильмов людей ниже среднего роста и на голову превосходил их. Но он смягчал такое впечатление о себе любезностью и акробатическими проделками, когда принимал гостей у себя дома в Голливуде. Ферри Пизани, который не жаловал Дугласа, злословил: «Дуглас любил хвастаться своими талантами перед гостями. Он как бы изображает ребенка, когда срезает ударом кнута сигару у самых губ ассистента или демонстрирует публике свою гибкость. На самом деле все это — рекламная постановка. За его ребячеством скрывается расчетливый и практичный ум. Горе тому смельчаку, который, приняв
* In: Meunier-Surcouf С. Hollywood au ralenti, p. 127,
81
за чистую монету, вызов Дугласа, захочет доказать свое превосходство» *.
В 1926 году Дуг и Мэри, как их звали во всем мире, находились в апогее славы. Они объехали всю Францию, побывали в Берлине, посетили Италию.
В Берлине Дуг и Мэри увидели «Потемкина» Эйзенштейна, который покорил их. Они приняли официальное приглашение «Совкино» и отправились в СССР. Мэри Пикфорд писала в своих мемуарах:
«Я никогда не забуду нашего путешествия в Россию в 1926 году; как нас предостерегали против этого путешествия; принятые нами предосторожности перед въездом на эту terra incognita Революции; тайные планы бегства на аэроплане, если дело пойдет плохо; опереточные страхи Дугласа — и трогательно-волнующая любовь со стороны народа...
У самой русской границы из нашего вагона вышли все, кроме одного инженера. И мне подумалось: нам предстоит пересечь реку Стикс или какое-то другое препятствие, отрезающее все пути назад. Мы прибыли в Минск в одиннадцать часов вечера. Стояла безлунная ночь. Наш багаж тщательно досмотрели в примитивном здании таможни, напоминавшем мне хижины Крайнего Севера на моей родине, в Канаде...
Мы с Дугласом провели в Москве неделю — неделю, заполненную приемами, встречами, бесконечными празднествами. <—> Однажды вечером Дуглас вернулся в «Метрополь», и его прямо-таки испугала несметная толпа людей, стоявшая у дверей гостиницы. Люди не расходились из-под наших окон с первого же дня приезда. Стоило кому-нибудь уйти, его место занимал другой. Но такого количества, как в тот вечер, не собиралось никогда. Люди не хотели уходить от гостиницы, несмотря на конную милицию, сдерживающую их. Нас звали по именам.
В отчаянии Дуглас схватил в охапку американского корреспондента, говорившего по-русски, и вытащил его на балкон третьего этажа. Он объяснил толпе, что я плохо себя чувствую — истинная правда — и нуждаюсь в отдыхе, поскольку через несколько часов мы покидаем Москву.
Когда люди выслушали его, они начали аплодировать, и я никогда не забуду этих аплодисментов. Тысячи русских женщин, мужчин и детей, сгрудившихся перед гостиницей, хлопали в ладоши, не касаясь их и не производя ни звука. Затем, соблюдая глубочайшую тишину, они удалились» *.
Во время триумфальной поездки их принимали коронованные особы, их самих встречали как государей. Но когда они вернулись в Голливуд, пик их славы был уже пройден. «Таучо» (режиссер Ричард Джонс, 1928) оказался полным провалом, и Леон Муссинак с необычной суровостью раскритиковал фильм:
«Два или три раза в этом фильме, невероятно глупом по существу и весьма посредственном по форме, несколько удачных акробатических трюков Дугласа Фэрбэнкса напомнили нам удивительные трюки «Знака Зорро». Это хорошо, но не может оправдать кадры, которые можно приравнять разве что к самым отвратительным и плоским богоспасительным штучкам Сеи-Сюльписа и Лурда. Фильм недостоин Дугласа Фэрбэнкса.
Кажется невозможным, чтобы актер, подаривший нам живые черно-белые арабески, снятые Фрэдом Нибло («Знак Зорро».— Ж. С), разочаровал нас и уступил без всякой борьбы давлению американской кинематографии, в которой он выступает со всех точек зрения хозяином своей продукции.
«Гаучо» потакает недавно сформированным вкусам американцев к воспитательным и поучительным приключениям. <\..> Это история Бернадетты или Святой Терезы де Лизье, адаптированная для условной Калифорнии. В ней налицо все элементы мелодрамы. <../> Пластика кадров строится на использовании папье-маше и мелкого трюкачества для провинциальных воскресных школ, где до сих пор играют репертуар «добрых братьев». Дуглас почти несносен в главной роли — Шатле,— созданной не для него. <—> Да здравствует Зорро!» **
Сценарий фильма написан самим Фэрбэнксом (его настоящее имя — Дуглас Элтон Ульман) под псевдонимом Элтон Томас.
«Юной пастушке (Люп Велес) является Дева Мария и указывает ей чудесный источник... «Пастушка находит умирающего человека и кропит ему лоб волшебной водой. Тот возвращается к жизни. Присутствующие начинают креститься. Строится часовня. Со всех концов мира стекаются паломники, больные, несущие богатые дары.
* Pickford М. Sunshine and Shadow, p. 275. ** Moussinac L. Panoramique du cinema. Paris, 1929, p. 47,
С ростом популярности святилища появляется легенда, что город с целебным источником накопил несметные богатства»*. Злодей Руис (Густав фон Сейфёртиц) покоряет чудодейственный город. Но его изгоняет Гаучо (Дуглас Фэрбэнкс). Случается так, что от одного из больных он заражается проказой. Его спасает чудотворная вода источника, пастушка обращает его в свою веру и выходит за него замуж».
Дуглас Фэрбэнкс так объяснял выбор сюжета: «Когда я вернулся в Соединенные Штаты (после путешествия по Европе в 1926 году), я находился под сильнейшим впечатлением от России и Лурда. Удивительное • смешение веры и какого-то рыцарства. Затем мне пришлось побывать в Мексике и столкнуться с теми же ощущениями... Из них и родился «Гаучо» **.
Фильм потерпел полный провал. Наступила эра звукового и «говорящего» кино, и Дуглас Фэрбэнкс уступил первое место другим. Как и Мэри, которую обрекли на вечные роли девочек, ему, почти пятидесятилетнему мужчине, пришлось остаться первым любовником спортивного вида. Он сделал попытку изменить свою творческую судьбу, сыграв д'Артаньяна, так сказать, «двадцать лет спустя», и Алэн Дуэн поставил для него «Железную маску» (1929), куда вошли эпизоды из самых разных романов Дюма-отца. Прекрасно смонтированный фильм был звуковым, с «говорящими» прологом и эпилогом. Костюмы и декорации для него изготавливали под наблюдением старого французского художника-академиста Мориса Лелуара ***, но коммерческая судьба фильма оказалась плачевной.