Как хорошо, что аукционный дом заказал коллективный абонемент для всех своих сотрудников! Библиотекарь отдела справочной литературы уже ждала Дрю, отложив в сторону требуемые «Клейма на русских золотых и серебряных изделиях». Ленора восприняла известие о пропаже справочника совершенно спокойно. Она сказала, что имеющейся информации вполне достаточно и не стоит особо усердствовать. Но Дрю с ней не согласилась… Книга была большого формата, тяжелая, квадратная, в толстом блестящем переплете, напоминающем кафельную плитку. В читальном зале двое пожилых мужчин в твидовых пиджаках и галстуках-бабочках читали периодику и даже не взглянули на Дрю. Она уселась в жесткое, обтянутое кожей кресло. Ее переполнял оптимизм. Если янтарные украшения передавались в семье мужа Нины Ревской из поколения в поколение, она сможет приблизительно определить время изготовления и покупки драгоценностей. В таком случае, если повезет… Впрочем, Дрю не была уверена, что бывшая балерина сказала ей всю правду. То, что старушка, с одной стороны, утверждала, что драгоценности — часть семейных реликвий Ельсиных, а с другой, не помнила ничего об их происхождении, заставляло сомневаться в ее искренности. Не впервой ее клиенты давали противоречивую информацию.

Открыв содержание, Дрю просмотрела страницу и нашла в конце списка таблицу «Городские гербы до 1899 года». Две страницы изображений городских гербов, начиная от Астрахани (неправдоподобно пышная корона, парящая над кривым восточным мечом) и заканчивая Житомиром[18] (три башни, похожие скорее на праздничный торт с тремя свечами). Качество изображений оставляло желать лучшего, что и следовало ожидать от копий, сделанных на золоте и серебре клейм. На гербе Иркутска похожий на кота зверь держал в зубах какую-то дохлятину, а на казанском гербе красовалось нечто в короне, похожее на утку. С 1677 года у Москвы сменилось около десятка гербов, но почти на всех был изображен всадник с мечом в руке. Одни всадники «смотрели» направо, другие — налево, но ни один не походил на клеймо с числом 84 на застежке браслета Нины Ревской. (Клейма на золотых сережках стерлись так, что разобрать их не представлялось возможным.)

Дрю оторвалась от книги, пытаясь представить, как выглядела Москва тех лет. Не то чтобы она знала, как выглядит современная столица России, но страстное желание съездить в эту страну уже давно мучило ее. Россия была родиной ее дедушки с материнской стороны. Жаль, что мама его не помнит. Он умер вскоре после ее рождения. Два года, которые бабушка Рита прожила с этим человеком, стали счастливейшими в ее жизни.

Дрю любила слушать бабушкины рассказы и живо представляла себе события прошлого, словно видела их на экране кинотеатра.

Рите тогда было около тридцати лет. Она все еще не вышла замуж, жила в Хельсинки и работала лаборантом. Когда предоставлялась такая возможность, молодая женщина ездила в родную деревню проведать родных. Она исправно играла роль почтительной старшей дочери, стараясь не обращать внимания на отношение родителей, которые считали ее нетерпеливой, немного странной девушкой, еще красивой, но уже недостаточно юной для деревенских женихов. Даже прежние товарищи по играм относились к Рите настороженно.

Стоял теплый весенний день. Забрав письма и газеты на почте, она возвращалась домой. Недавно прошел дождь, и грунтовая дорога превратилась в жидкое месиво. По обочине медленно брел пожилой на вид человек.

Высунувшись из окна автомобиля, Рита крикнула незнакомцу:

— Подвезти?

Человек оглянулся, и Рита поняла, что ошиблась. Мужчина оказался гораздо моложе, чем она сначала подумала. Впрочем, он сутулился, а одежда его представляла собой настоящее тряпье. Он остановился и непонимающе уставился на Риту.

— Ваши ботинки все в грязи. Залазьте сюда! — крикнула она и хлопнула ладонью по пустующему сиденью.

На лице мужчины отразилось удивление, потом его губы расползлись в широкой щербатой улыбке: у него не хватало нескольких нижних зубов. Улыбка словно омолодила его лицо, и он превратился в юного старичка. Незнакомец быстро забрался в машину. От него пахло тяжелой работой и долго нестиранной одеждой, а еще… влажной листвой и свежескошенным сеном. Эти запахи Рита любила. По ним она тосковала в городе. Должно быть, незнакомец провел ночь под открытым небом.

Кивнув головой, мужчина с сильнейшим акцентом произнес:

— Спасибо.

Значит, он не глухой, а просто иностранец. Несмотря на множество морщин, избороздивших его лицо, незнакомец показался Рите красивым.

— Видно, несладко вам пришлось в жизни, — сказала она.

Незнакомец беспомощно улыбнулся.

— Я плохо… финский… — словно извиняясь, пожал он плечами. — Русский…

Русский. Враг. Ритин дядя погиб в Зимнюю войну[19].

Но этот человек совсем не походил на врага. Бедолага! Рита заговорила по-английски. Этот язык она изучала в школе и добилась определенных успехов. Мужчина не понял. Возможно, он беженец… жертва преследований… Тогда ему довелось немало пройти, прежде чем он добрался сюда.

Подкрепляя свои слова отчаянной жестикуляцией, Рита на финском языке попыталась выяснить у незнакомца, откуда он появился на обочине проложенной через лес грунтовой дороги.

Мужчина, поняв ее, «нарисовал» в воздухе рельсы и постарался воспроизвести паровозный гудок. Когда Рита произнесла: «Поезд?» — незнакомец согласно закивал: «Да, поезд». Но больше ничего ей выяснить не удалось. Когда она попыталась узнать причину его поездки, мужчина лишь покачал головой и сказал:

— Я очень грязный… Извините…

Рита отвезла его домой и накормила. Поев, мужчина, казалось, помолодел еще больше. Теперь ему можно было дать не более сорока пяти лет. Даже его редкие волосы оказались не седыми, а лишь затронутыми сединой.

Позже в тот же день Рита пошла в хлев кастрировать молодых подсвинков. За время жизни в городе она несколько подзабыла, как это делается, но вспомнила, как только взяла в руки инструмент. Подсвинки оказались шустрыми, и женщина сначала боялась, что незнакомец окажется не на высоте, заслышав истошный поросячий визг. Зря боялась. Он, оказывается, вырос в деревне и был знаком с этой процедурой. Он сам вызвался ей помочь и действовал очень уверенно. Только позже Рита подумала, что с ее стороны приглашать незнакомца на кастрацию было невежливо. Этот человек и сам был в некотором смысле «кастрирован» жизнью.

Рита приготовила ужин и пригласила его. Мужчину звали Трофим. Он недостаточно знал финский язык, чтобы рассказать, откуда прибыл в их края, но у Риты было хорошее воображение… Несмотря на возражения родителей, она предложила Трофиму остаться на ночь. Он выкупался, побрился и переоделся в одежду Ритиного брата, который сейчас жил в Турку. Штаны висели на Трофиме мешком, рукава не застегнутой на груди рубашки развевались, словно паруса. После бритья лицо его раскраснелось и выражало высшую степень удовольствия. Так началось то, что Рита про себя назвала «перерождением» Трофима.

— Лицо человека из народа, — бывало, говаривала бабушка. — Красивое, но грубоватое. Ему никогда не везло в жизни.

«Перерождение» Трофима продолжилось вечером за ужином. Все своеобразие его личности открывалось медленно, постепенно, как появляются из земли древние кости под кисточкой терпеливого палеонтолога.

Трофим был веселым. Он умел шутить, даже не зная финского языка. Рита удивлялась, что после всего, что пришлось, судя по всему, пережить этому человеку за последнее время, он не утратил способности смеяться. Вскоре Рита и ее родители уже хохотали до слез.

Рита забрала Трофима с собой в город: ему все равно некуда было идти. Через неделю Трофим нашел работу на бутылочной фабрике. Прошло довольно много времени, прежде чем он впервые поцеловал Риту. Это случилось неожиданно. Трофим вернулся вечером с работы и вдруг обнял ее…

Один из пожилых мужчин громко откашлялся. Вздрогнув, Дрю вспомнила, где она и зачем пришла, и углубилась в просмотр квадратного фолианта, лежащего на коленях. Гербы городов. Отыскав герб Москвы, она принялась внимательно изучать, как тот видоизменялся с ходом времени. 1783… 1846… А-а, вот! Клеймо с застежек на янтарных драгоценностях: число 84 — слева, повернутый налево всадник — справа. Вон оно!