Как раз в эти дни был дан приказ о расформировании медицинского управления и штаба и перевода в Ярославль. Началось передвижение, но госпиталь в Беломорске все еще продолжал функционировать, и Александр Александрович, будучи постоянно в разъездах, строго наказывает ежедневно сообщать ему о состоянии раненого Захарова.

«17 ноября… Рано утром приехал в госпиталь. Волнуюсь, вхожу в коридор и по лицам врачей и сестер пытаюсь установить: жив ли мой раненый? Жив! Иду в палату, состояние у него тяжелое, но появляется надежда. Жалуется на боль в сердце. Сделал необходимые назначения…»

«18 ноября. Эту ночь проспал как следует. Песис предлагает ехать в Петрозаводск на хирургическую конференцию ФЭНа. Очень не хочется, жаль бросать оперированного. Утром поехал в госпиталь. Он чувствует себя лучше. Сердце его почти не беспокоит, но тут новая беда — намечается пневмония. Даю точное расписание всех назначений и прошу каждый день телеграфировать мне в Петрозаводск…»

«19 ноября… Наконец получил телефонограмму: «Состояние Захарова на 6 часов вечера 19 ноября: явление левосторонней пневмонии…»

«20 ноября. На совещании вручали ордена. Снова пришла телефонограмма: «Состояние больного Захарова, несмотря на наличие двухсторонней плевропневмонии, лучше. Ночь спал…»

«21 ноября… Вечером пришла телеграмма: «Состояние Захарова значительно лучше — утром 37 градусов, вечером 38 градусов. Дыхание продолжает оставаться болезненным, в легких влажные рассеянные хрипы, пульс 120, ритмичный, рана в хорошем состоянии, сон хороший, появился аппетит».

«22 ноября… Телеграммы о состоянии Захарова почему-то не было».

«23 ноября… О Захарове нет сведений. Неужели умер? У меня все время в памяти его голос во время нашего разговора после операции: «Профессор, милый вы мой!!!» За таких пациентов сам готов жизнь отдать… После операции, когда спрашивал о самочувствии, он отвечал: «Хорошо! Спасибо вам!!» А ведь бывают такие, которых лечишь, а они все говорят: «Так же» или: «Хуже» — и при этом смотрят на тебя так, словно ты виноват в их болезни.

Завтра еду в Беломорск».

«24 ноября. Поезда в Беломорск нет, отменен. Приходится ждать до завтра. Получил телефонограмму о «состоянии здоровья Захарова»: "Наблюдается дальнейшее улучшение. Рана в хорошем состоянии. Пульс 104, ритмичный, пневмония еще держится. 23 ноября произведена блокада по Вишневскому. После блокады наблюдается улучшение самочувствия, температура утром 37,1 градуса».

«26 ноября. Ночь в вагоне спал плохо. Утром смотрел Захарова. Его немного лихорадит, но уже ест и улыбается. Афанасьева где-то достала книгу Джанелидзе о ранениях сердца. Читал ее запоем, прекрасно написана…»

«1 декабря. Прямо с поезда поехал в госпиталь. Захаров чувствует себя хорошо! Пневмония у него почти разошлась».

«6 декабря. Был в госпитале. Сделал Захарову рентгенограмму. Сердце после операции увеличено. Я часто наблюдал это после ранения сердца».

«10 декабря. Пришел приказ мне и Молчанову выехать в Ярославль. В последний раз навестил Захарова, он чувствует себя хорошо. Обменялись адресами. Обещали писать друг другу».

Рассматриваю снимки в газетных вырезках, военных лет, собранных в массивный альбом сыном Александра Александровича — Сашей. И вижу Александра Александровича — худенького, молодого, в валенках, в ушанке и ватнике, прислонившегося к старинному пузатому автомобилю — видимо, трофейному. Такой он здесь скромный, трогательный «очкарик». А внизу подпись: «Профессор А. А. Вишневский, награжденный орденом Ленина за образцовое выполнение боевых заданий…»

А вот шарж художника Пророкова: Александр Александрович в ватнике и ушанке, поверх них — белый халат с красным крестом, за плечами автомат, у пояса две гранаты с привязанными к ним рецептами, гласящими — «белофиннам». Вишневский похож необычайно, внизу подпись: «На операцию». Профессор А. А. Вишневский».

И еще портрет, сделанный художником Титовым: «Бригзрач А. А. Вишневский, награжденный орденом, Отечественной войны 1-й степени». Под портретом приказ от 18 марта 1942 года о награждении Вишневского орденом.

Еще приказ, уже от 1945 года, о присвоении звания генерал-майора медслужбы А. А. Вишневскому.

Приказ о награждении орденом Красного Знамени, еще приказ…

Читаю статьи Александра Александровича, опубликованные в газете «Красная звезда»: «Хирургия на войне», «Доктрина врача» и много других статей. И еще больше статей о нем самом, и в каждой — горячий и заинтересованный разговор о методах Вишневских — о местной анестезии, блокадах, о бальзамической мази…

Я с удовольствием читаю большую статью Емельяна Ярославского «Советская интеллигенция в Великой Отечественной войне», в которой он отдает дань глубокой благодарности армии медицинских работников во главе с известными всему миру академиками и учеными — Бурденко, Орбели, Вишневским. Эта статья о тех, кто самоотверженным трудом своим спасает жизнь тысячам бойцов, возвращая их в строй.

Читаю статьи разных авторов, полные горячей благодарности хирургу Вишневскому и восхищения его операциями, о которых Бурденко сказал так: «Они требуют от хирурга головы ученого, глаз снайпера и рук ювелира».

Читаю и вспоминаю встречу нового, 1945 года, года Победы. Для Александра Александровича встреча эта в Москве прошла как бы незаметно.

«31 декабря. Вечером был у родителей. Чужих никого не было, поужинали и легли спать. За стеной в соседней квартире всю ночь шло веселье».

Мы праздновали первые дни нового года, а в это время Вишневский уже летел из Москвы в Ленинград, а оттуда в Петрозаводск и снова в Ленинград. Он курсирует между городами, оперирует в госпиталях, обследует их работу. Александр Александрович сетует, что в дни, когда началось генеральное наступление, ему приходится мотаться по госпиталям в тылу. «Неужели нам ничего не поручат? — записывает он в дневнике 17 января. — Обидно, что в такое время приходится сидеть в Ярославле…» В Ярославле временно находилось резервное санитарное управление фронта, и никто не знал, куда его направят. Александр Александрович едет в Москву и просит Ефима Ивановича Смирнова отправить его на другой фронт, но все безуспешно — снова Ярославль, и снова ожидание.

«14 февраля. Утром был в клинике. День провел с Сашкой, ему уже необходимо мужское общество. Вечером был в одном доме, где познакомился с писателем Всеволодом Вишневским. Мне очень понравилось, как он рассказывал о героях-матросах, защищавших Ленинград. Так и пахнуло от него «ветрами Балтики». Все заметили возникшую между нами взаимную симпатию, объяснив ее почему-то одинаковой фамилией: и он и я Вишневские. Но ведь мы даже не родственники».

Эту дружбу с Всеволодом Вишневским Александр Александрович хранил до самой смерти писателя.

15 февраля Вишневский выехал обратно в Ярославль, и снова неизвестность, пока наконец не пришел приказ из Москвы отправляться из Ярославля засекреченным выездом, и никто даже уже в поезде не знал, куда: на восток или на запад? А пока наша армия гнала фашистские войска на запад, готовился новый фронт на востоке.

И вот Александра Александровича направляют во Владивосток.

Работа на Дальнем Востоке после горячих лет на передовых Волховского и Ленинградского фронтов мало удовлетворяет Вишневского.

«7 мая… Первый день войны застал меня на пути из Батума в Сухум главным хирургом Закавказского фронта, а последний встречаю на Дальнем Востоке главным хирургом Приморской группы войск. Пополнения все прибывают. Говорят, что эшелоны идут через каждые 30 минут. Конец войны здесь ощущается совсем не так, как мы этого ждали, когда воевали под Киевом, Орлом, Брянском, Ленинградом, под Новгородом, на Свири, в Киркинесе. Очень уж мы далеки от мест, где завершаются эти события».

А вот запись от 13 мая.

«Погода отвратительная. Вечером слушал японскую передачу на русском языке. Токио сообщил, что 9 мая в связи с капитуляцией Германии собрался кабинет министров Японии. Обсуждался вопрос о ходе войны с союзниками, и принято решение продолжить войну «до полного разгрома Америки и Англии». Подумать только, как же жалеют своих людей!»