Читаешь эту запись и думаешь, как еще далеко был Александр Александрович от настоящего мира и отдыха, в то время когда мы все ликовали и праздновали первые мирные дни! А Вишневский в это время оперировал девочку. Она играла с братом на окраине города в бывшей корейской школе, и вдруг произошел взрыв, брат был убит, а у девочки оказалось 13 ран в кишечнике.

«17 мая. У девочки пневмония. Со стороны брюшной полости все как будто бы в порядке. Расследование несчастных случаев показало, что взрыв произошел потому, что дети играли головками зенитных снарядов, брошенных там стоявшими зимой частями.

Очень скучаю по Машеньке и Саше. Война кончилась, а папа все не едет, и им ведь даже не объяснишь, в чем тут дело».

А 18 мая он записывает: «…Слушали радио. В Берлине среди немецкого населения голод. Для организации продовольственного снабжения туда экстренно выезжает Микоян… Ныне лозунг «Убей немца!» заменяется лозунгом «Накорми немца!» — такова наша советская правда».

Три месяца Александр Александрович работает на Дальневосточном фронте, причем здесь ему приходится сталкиваться с сугубо местными заболеваниями — такими, как бери-бери. Наблюдая за больными, он применяет новокаиновую блокаду и с удовлетворением обнаруживает благотворное действие блокады на эту странную болезнь, типичную для мест, где употребляют много рушеного риса. Отсутствие витаминов, содержащихся именно в рисовой кожуре, доводит людей до авитаминоза, следствием которого является паралич. Александр Александрович блокадами снимал у больных отечность и возвращал парализованным способность двигать конечностями. Еще одна победа!

В первых числах сентября начался разгром японской Квантунской армии нашими дальневосточными частями. Разгром, закончившийся полной капитуляцией Японии. С этого момента надо считать военную часть дневника Вишневского законченной. Но Александр Александрович еще целый год находился на службе. И только в феврале 1946 года была сделана последняя запись:

«12 февраля… Сегодня меня принял Е. И. Смирнов и сказал, что после небольшого отдыха мне предстоит командировка в Берлин. И тем не менее на этом я свой дневник заканчиваю…»

Заканчиваю и я эту главу.

Мы сидим с бывшей ассистенткой Александра Александровича, ученицей его отца Анной Марковной Кудрявцевой у меня на даче и беседуем об операциях на сердце. Она сейчас пенсионерка, всю свою молодость и жизнь посвятившая хирургии, в частности, операциям на сердце «синих» детей. Операциям, начало которым дал Александр Александрович.

— Мне в жизни приходилось часто делать эти операции, когда я работала в отделении синюшных детей, — рассказывает Анна Марковна.

Я слушаю ее и думаю о том, что ведь мы, люди, не имеющие отношения к медицине, даже представить себе не можем, сколько детей родятся с сердечной недостаточностью и как мало думают будущие матери о судьбах, которые они сами готовят своим детям.

Анна Марковна рассказывает скупо и точно, и я вдруг отчетливо вспоминаю ее в детском отделении клиники на Большой Серпуховской, окруженную детьми. Была она тогда удивительно грациозной, стройной, с густыми белокурыми волосами, заколотыми на затылке в большой узел, и с серыми — то насмешливыми, то строгими — глазами.

Она необычайно умело вела себя с маленькими пациентами — была с ними терпелива и мягка.

— Мы готовились к операции задолго, — рассказывает Анна Марковна, — ежедневно держали ребенка в кислородной палатке, ведь синюшные дети задыхаются при быстрых движениях. Им нужны ингаляции, нужны укрепляющие сердечную деятельность медикаменты. Они, как и все дети, хотят побегать, поиграть, и вот они в своих полосатых пижамках носятся по коридорам, играют, ссорятся, мирятся, смеются, кричат… Родители с беспокойными лицами, истерзанные ожиданием, сидят возле них, сами готовые отдать жизнь за спасение ребенка.

Но есть страшные случаи — когда мать не хочет возиться с ребенком, больше того, не хочет, чтобы он выжил: он все равно уже будет неполноценным, вот и возись с ним потом всю жизнь!

У меня на руках умирал после операции такой трехлетний малыш. Какое же это страдание! Он просится на руки к матери, а мать не идет. Я старалась как-то отвлечь его, приласкать, взяв на руки. А мать ведь так и не пришла в больницу. Ни разу!

Я прошу Анну Марковну рассказать поподробнее об операциях на сердце синюшных детей.

— Видите ли, — рассказывает она, — есть ведь так называемые «белые пороки», это — дефекты перегородок сердца, и они сравнительно легко устраняются, гораздо сложнее «синие пороки» — с серьезными дефектами. Ну, представьте себе, что у ребенка от рождения смещены аорта и легочная артерия, и от этого кровообращение идет в обратном порядке: там, где обычно проходит артериальная кровь, идет венозная, и наоборот. Надо отключить аорту, отключить легочную артерию и пересадить эти органы, подшив их на положенные для них места. Для этого хирург вскрывает грудную клетку. И хирурги делают это с каждым годом все лучше, ведь техника растет, и то, что было десять лет тому назад, — теперь уже устарело. Раньше хирург оперировал функционирующее сердце, отключая его на короткое мгновение. Сейчас аппараты искусственного кровообращения дают возможность хирургу спокойно во всем разобраться и как следует, тщательнейшим образом устранить порок.

Я не могу скрыть своего восхищения. А Анна Марковна продолжает:

— Сейчас операция начинается с того, что мы вводим наркоз больному ребенку прямо в палате, он даже не знает, что через полчаса он будет на операционном столе. Его принесут туда, вынув из холодной ванны, охлажденного до тридцатиградусной температуры. Потом вводится в трахею через горло трубка для поддержания дыхательного наркоза, а потом начинается самое главное: рассекается грудная кость, раздвигается грудная клетка, и вот оно, сердце! Лежит в рассеченном перикарде это маленькое сердечко, которое будет отключено от кровеносной системы, вскрыто, переделано, приведено в порядок, подшито и уложено на место. Затем грудная клетка зашивается, к сердцу подводят ток, отключив аппарат искусственного кровообращения. А дальше — теплая ванна для пациента и палата, и непрерывное, неустанное внимание, и ожидание, тревога в глазах измученных родителей, тревога у маленьких соседей, тревога у медперсонала. Тревога, тревога, тревога! И ожидание. И свое-то сердце здесь столько перестрадает…

Я вспоминаю, — снова говорит Анна Марковна, — как однажды мы с Александром Александровичем оперировали маленькую девочку. Она была такая трогательная. Мы сделали все возможное, что только было в наших силах, но она все же умерла во время операции. Ничего нельзя было сделать. И мы оба стояли над ней и плакали, словно потеряли какое-то близкое нам, родное существо…

— А как вообще вы пришли к этой специализации — к операциям на сердце?

— Ну, это началось давно. Еще в 1952 году мы ездили в клинику второго мединститута, к профессору Бакулеву, смотреть операции на сердце, когда это еще были первые шаги в этой области. Мы знакомились с новыми методами операций. Работал с нами ассистент Бакулева, опытный и талантливый хирург Мешалкин. Он делился с нами своими методами, приезжал к нам в институт на операции «синих» больных. Заезжал вечерами, чтобы самым тщательным образом проследить за послеоперационным периодом. И не только из чувства ответственности — он вел научные наблюдения.

Много экспериментов проводилось у нас и с животными, для этого имелся целый так называемый «звериный корпус», где содержались собаки, крысы и другие животные.

Я благодарю Анну Марковну за ее рассказ и прощаюсь с ней.

И еще интервью.

О первой пересадке человеческого сердца, сделанной в Советском Союзе именно Александром Александровичем Вишневским, рассказал мне хирург Арнольд Николаевич Кайдаш. И вот что я узнала от него.

Еще в 1968 году Вишневский после длительной тренировки на трупах впервые начал эксперимент по пересадке сердца у животных. Это были операции с подшиванием сердца и различными вариантами подключения дополнительного кровообращения. Знаменательно, что знаменитый хирург из Кейптауна — Христиан Бернар, осуществивший первую пересадку сердца человеку, перед этой операцией приезжал в Советский Союз и наблюдал, как наши врачи-экспериментаторы делают эту операцию на животных.