Он вспомнил свой спор с Акимовым о правах колхозов и тут же решил позвонить ему. Выскочив в коридор к телефону, с ожесточением покрутил ручку, снял трубку, но в ней стояла немота.

Вернувшись в кабинет, он в нетерпении выглянул в окно — что-то долго нет Стенниковой, и увидел подъезжавшего на велосипеде мужа Груни — Михаила Васькова. «Этого зачем сюда несет?» — с неудовольствием подумал он.

С Васьковым он встречался только в официальной обстановке: на сессиях сельсовета, на районных совещаниях. Поэтому появление Васькова в колхозе в разгар рабочего дня вызвало у него тревогу. «Может, до него уже дошла сплетня?»

Он машинально сел за стол, придвинул к себе почту, деловито нахмурился, взял первую попавшуюся в руки бумагу, оказавшуюся инструкцией о выпойке телят. Но сколько ни вчитывался в строчки, содержание их до него не доходило: ждал появления Васькова.

Дверь была открыта, и Васьков, раздвинув портьерки, высунул голову, оглядел кабинет, поблестел стеклами очков и, спросив: «Можно?», шагнул через порог, не дожидаясь ответа.

— Заходи, — пригласил Уфимцев, откладывая инструкцию в сторону.

Васьков поздоровался, снял белую полотняную фуражку, положил на стол, вытащил из кармана платок и вытер им лоб.

— Ну и жарища! — воскликнул он.

Потом снял очки, протер их тем же платком. Очки была небольшие, детские, в белой металлической оправе. И пока протирал их, подслеповато и хитро щурился. Надев очки, сел на стул, еще раз огляделся.

Уфимцеву чудилось в его поведении — в этом непрестанном разглядывании кабинета, в неторопливой возне с очками — что-то не совсем обычное. Он ждал, когда Васьков, удостоверившись, что они одни, обрушится на него с бранью.

— Эти негодяи-связисты, — положив платок в карман, сказал Васьков, — никак линию не исправят... Срочная телефонограмма. Товарищ Пастухов меня попросил съездить.

Он вытянул из нагрудного кармана пропыленного белого кителя сложенную вчетверо бумажку, подал Уфимцеву.

Тот облегченно вздохнул: значит, не знает о сплетне. Мужья, говорят, последними узнают о легкомысленных поступках своих жен.

— Что за телефонограмма, да еще срочная? — спросил он бесстрастным голосом, развертывая бумажку. Разгладив ее ладонью, стал читать.

Да, это, пожалуй, похлеще брани, которую он ждал от Васькова. Сдать дополнительно двадцать тысяч пудов зерна — значит выполнить почти полтора плана. Колхоз опять останется без зернофуража.

— Почему телефонограмму подписал Степочкин? Где Акимов?

— Говорят, на пленум обкома уехал.

Уфимцев поднял голову и словно только сейчас увидел Васькова, его рыжие волосы, веснушки на бледном незагоревшем лице. Васьков курил, спокойно выдувая дым.

— Товарищ Пастухов просил передать, — сказал Васьков, — чтобы правление колхоза сегодня же приняло обязательство. Мне приказано присутствовать и завтра все документы доставить в район.

— Ну, мы с этим разберемся как-нибудь сами, без тебя, товарищ Васьков, — грубо ответил Уфимцев.

— Значит, вы против указания товарища Пастухова?

— Я против того, чтобы ты сидел над моей душой и ждал, когда правление обсудит вопрос о сверхплановой продаже.

— Хорошо, — обиженно сказал, поднимаясь, Васьков. — Я так и доложу товарищу Пастухову.

— Так и доложи.

Васьков поискал, куда ткнуть окурок, и, не найдя пепельницы, смял его в пальцах, надел фуражку и вышел, не простясь.

Вскоре подошла Стенникова.

Уфимцев подал ей телефонограмму. Прочитав ее, Анна Ивановна широко раскрыла глаза, словно не верила прочитанному, но, взглянув на Уфимцева, на его красное от возбуждения лицо, сказала:

— Ну и что? Рекомендация еще не директива. Подсчитаем, решим...

В то время, когда Уфимцев разговаривал с Васьковым, Векшин вел непринужденную беседу с его братом Максимом. Они шли навстречу друг другу, остановились возле школьной ограды.

— Чего несешь? — спросил Векшин, увидев в руках Максима две железные полосы со свежей окалиной.

— Навесы к воротам... Ходил в кузницу, ферму ремонтировать начали.

— А я думал, к своему амбару навесы, — хохотнул Векшин. — Чтобы запирать покрепче.

Максим отвернулся, нахмурился:

— Нечего в нем хранить, в амбаре-то... Мыши и те передохли.

— Да-да... Распорядился твой братец хлебом нынче по-своему. Сколько я ни пробовал убеждать, как об стенку горох... И правленье сагитировал на свою сторону.

— Слыхали, — пробурчал Максим. — Неужели ничего теперь нельзя поправить? Изменить его решение?

— А что сделаешь? — пожал плечами Векшин. — Говорят, выше пупа не прыгнешь, наперед хозяина за стол не сядешь... Пока Егор хозяйничает, он будет свою линию гнуть.

Максим качнулся с ноги на ногу, поставил навесы концами на землю.

— Неужели на него управы нет? А если в район поехать тебе, объяснить там, как у нас дело обстоит?

— В районе говорить — дело бестолковое. У него там друзья.

Векшин оглянулся на школьный двор. Там было пусто, возле стен и у крыльца росла высокая трава, большое одноэтажное здание школы казалось заброшенным.

— Есть такой слух, — понизил он голос, — кто-то из колхозников написал письмо в Москву, говорят, подписи собирает под ним... Вот если колхозники подпишутся, тогда... Ты как, подписал бы такую бумагу?

— А почему нет? — с готовностью ответил Максим. — Я за интересы колхоза не одну — сто бумаг подпишу.

— Ну ладно, заболтался я с тобой, — вдруг заторопился Векшин. — Мне еще на конный двор забежать надо.

Они простились, и Векшин пошел, расплываясь в улыбке, довольный разговором с Максимом.

Он не знал, пишет ли кто-нибудь в колхозе письмо в Москву, сам только сейчас придумал это, чтобы проверить, как Максим отнесется к новости. Оказалось, тот считает письмо в Москву реальным делом. Вот и Максим на его стороне. А в колхозе не один Максим...

Занятый своими мыслями, он чуть не попал под колеса велосипеда Васькова. Когда брякнул звонок, Векшин кинулся к изгороди палисадника.

— Ха-ха-ха! — залился Васьков, спрыгивая с велосипеда. — Не знал я, что ты такой пужливый.

Она сошлись, поздоровались по-приятельски.

— Говорят, в Репьевку на жительство перебираешься? — спросил Векшин.

— Перебираюсь... Осточертело ездить каждый день: четырнадцать километров туда, четырнадцать обратно. Третьи покрышки на велосипеде меняю. Где бы по хозяйству что сделать, а ты ногами педали крутишь.

— А дом на кого оставляешь?

— Мать будет жить... Огород посажен, корова...

— Переезжай, — согласился Векшин. — И работа будет рядом, и жена под боком. Не жди ее, когда домой заявится.

— Так же думаю, — подтвердил охотно Васьков. Он присел на раму велосипеда, достал сигареты. — Еще весной собирался переезжать, да жена: подожди да подожди, увольнения не дают, неудобно самовольно ферму бросать. А на той неделе приезжаю домой, гляжу: узлы связывает, меня торопит, с работы, говорит, ушла...

— Жена твоя правильно решила, уехать ей надо отсюда... Чтобы не было ненужных разговоров.

Васьков вынул сигарету изо рта, уставился на Векшина:

— Каких разговоров?

— Всяких, — уклончиво ответил Векшин. — Председатель у нас молодой, здоровый, как бык, а жена в город уехала... Болтают, что подбирает, где плохо лежит.

Васьков вспомнил, как неприветливо встретил его Уфимцев. «Вот оно, оказывается, в чем тут дело!» Волна давнишней ревности захлестнула его. Он короткими затяжками — раз! раз! — докурил сигарету, бросил окурок под ноги и взялся за руль.