У него пропал аппетит, пропало то хорошее настроение, с которым он садился за стол. Было обидно, что тетя Маша не верит ему. А если бы эта сплетня дошла до Ани?

Он с трудом допил чай, скупо поблагодарил за пирог и ушел.

В конторе колхоза он никого из помощников не застал — время было позднее, все разошлись.

Но не успел открыть дверь кабинета, как в коридоре зазвонил телефон.

«Исправили, наконец, линию», — подумал Уфимцев и вдруг вспомнил Васькова, его обиженные тонкие губы, бегающие глаза за детскими очками. И неожиданно стало жаль, что он вчера накричал на него.

В коридоре было пусто, полутемно. Телефон висел в простенке возле единственного окна, выходящего во двор.

Уфимцев поднял трубку:

— Слушаю.

П а с т у х о в. Здравствуй. Как дела? Как дела с уборкой?

У ф и м ц е в. К уборке приступаем послезавтра, начинаем валить рожь за Кривым увалом. Уборочные машины готовы, тока — тоже, поля обкошены... Вот так обстоят дела, Семен Поликарпович.

П а с т у х о в. Слушай, Уфимцев, затянул ты с началом уборки... Затянул... Весь район косит, только ты ждешь чего-то. Может, уполномоченного ждешь? Так могу прислать, чтобы помог тебе изжить зеленые настроения.

(Голос Пастухова звучал как из-под земли, был глухой и сердитый, чуть слышимый. Уфимцев представил, как Пастухов небрежно держит трубку возле уха, поставив локоть на стол и отвернув недовольное лицо в сторону.)

У ф и м ц е в. Я уже сказал, Семен Поликарпович, послезавтра начинаем косить... А насчет уполномоченного — смотрите, сверху видней. Лучше бы прислали машин, хлеб на элеватор возить. Наши не управятся отвозить зерно от комбайнов. Машин десять надо, минимум.

(Трубка молчала. Кто-то в ней посапывал, сладко чмокал и вдруг явственно произнес: гы-гы-гы и, пошипев, умолк.)

П а с т у х о в. Ладно, машин пять-шесть пришлю, когда зерно пойдет, на большее, не рассчитывай. Изыскивай резервы, организуй круглосуточную работу... Какие приняли обязательства на сверхплановую продажу зерна?

У ф и м ц е в. Сегодня собираем правление...

П а с т у х о в. А почему не собрали вчера?

У ф и м ц е в. Нужно было подсчитать, взвесить свои возможности.

П а с т у х о в. А разве тебе Васьков не передавал, что надо было вчера решить?.. Кстати, почему его из колхоза выгнал? Что за самодурство?

(«Успел, доложил, — подумал Уфимцев и почему-то не обиделся на Васькова. — Когда ему успеть? По телефону, наверно».)

У ф и м ц е в.. Никто его не выгонял... А решать, сколько сдавать сверх плана, будет правление, а не Васьков. Он — лицо постороннее в этих делах, не член колхоза.

П а с т у х о в. Смотри, Уфимцев, много на себя берешь, как бы не надорваться... Ваше обязательство на двадцать тысяч пудов сверхплановой сдачи завтра же должно быть в управлении и в редакции районной газеты. Обратитесь с призывом к другим колхозам района. Посмотрим здесь, может, пошлем его в обком партии, прославим вас на всю область... Хотя, откровенно говоря, ты этого не заслуживаешь.

У ф и м ц е в. Двадцать тысяч пудов мы сдать не в состоянии, Семен Поликарпович.

П а с т у х о в. Чего-чего? Не в состоянии? А сколько же вы в состоянии?

У ф и м ц е в. По нашим подсчетам тысяч десять.

П а с т у х о в. Ты это серьезно говоришь? И знаешь кому говоришь?

У ф и м ц е в. Знаю.

(Трубка опять долго молчала, слышалось лишь какое-то шипение, потрескивание — телефонная линия все еще была не в порядке.)

П а с т у х о в. Тогда вот что, Уфимцев, выезжай в район. Немедленно. Чтобы к трем часам быть в управлении. Понял?

У ф и м ц е в. Чего тут не понять? Буду.

На том конце провода что-то щелкнуло, Уфимцев повесил трубку.

Проселок в райцентре знаком Уфимцеву до мелочей — каждый поворот, каждый мосточек через лог, и он мчался почти не сбавляя хода мотоцикла, не обращая внимания на окружающие поля, перелески, занятый своими мыслями: предстоял нелегкий разговор с Пастуховым. Уфимцев знал тяжелый характер начальника управления и загодя обдумывал варианты ответов, подыскивая наиболее убедительные.

Задумавшись, он влетел в Репьевку на большой скорости и опомнился лишь, когда из-под колес с криком полетели куры. Проезжая мимо сельсовета — большого двухэтажного дома с каменной лавкой внизу, неожиданно вспомнил Груню. Как она тут? Еще не простила ему обиды?

Выехав за село, он стал более внимательным, смотрел по сторонам, вглядывался в репьевские поля, сравнивал их со своими. И у репьевцев урожай нынче неплохой, но не чета большеполянскому. Уфимцев знал, что такой урожай — редкость для Репьевки. Колхоз давно числится «в отстающих», похоже, в районе на него махнули рукой, как на безнадежный, дают ему много — и денег, и семян, и кормов на зиму, а берут мало: нечего...

Неожиданно на дорогу из-за кустов вывернула большая соловая лошадь, запряженная в ходок. На облучке сидела конюх репьевского колхоза Матрена Смородина, или попросту Мотя, как ее звали все, хотя она была уже в годах. А в ходке дремал, развалясь, сам председатель колхоза Петряков.

Уфимцев чудом не налетел на них, ему удалось свернуть, вломиться в кусты, поцарапав себе лицо. Мотя перепугалась, закричала: «Тпру-у», высоко вскинув вожжи. Проснулся и Петряков, схватился за края короба, закрутил головой, пока не увидел в кустах Уфимцева.

— Ты чего туда заехал? — спросил он, посмеиваясь.

Петряков узкоплеч, рыхловат, в желтой выгоревшей рубахе и в широкой, как зонт, кепке.

Уфимцев вывел мотоцикл, подошел и вначале подал руку Моте.

— Как, Мотя, жизнь?

— Живем, чо нам? — ответила та, засмущавшись, отворачивая лицо.

— Замуж еще не вышла?

— Вон чо! — она хихикнула, шлепнула себя по ляжкам, не выпуская из рук вожжей. — Какая невеста нашлась!

В колхозах вокруг Репьевки давно знали Мотю — единственную конюха-женщину на весь район. Знали о ее трудолюбии и о давнем желании выйти замуж, — война унесла женихов, так и не дав ей счастья семейной жизни. Теперь, если верить пословице, пришел конец бабьему веку Моти, а она по-прежнему не теряла надежды выйти замуж: а вдруг кто-нибудь овдовеет, или разведется, или окажется, что приезжему одинокому человеку некуда приклонить голову, — вот и вспомнят, что живет в Репьевке Матрена Смородина, женщина еще в силе. Зная безобидный характер Моти, мужики и бабы иногда подшучивали над ней, она беззлобно отговаривалась, сама смеялась вместе с ними.

Уфимцев поздоровался с Петряковым, сказал, что у него есть разговор к нему. Тот неохотно вылез из ходка. Они отошли немного, сели в тень под кустом.

— Слушай, — вполголоса сказал Уфимцев, оглядываясь на Мотю, — в район тебя не вызывали?

— Зачем? — заинтересовался Петряков и выглянул из-под кепки.

— Ну, например, по поводу сдачи сверхпланового зерна.

— Вот чудак-человек! — рассмеялся Петряков. — Я не знаю, как план выполнить, а он — сверх плана. Из каких ресурсов?

— А план большой?

— Да не пожалели. — И он назвал цифру, такую же, как и в «Больших Полянах». — А урожай — видел какой?

— Не прибедняйся, — ответил Уфимцев. — Урожай хороший. И на план хватит, и продать есть от чего, чтобы в кошельке зазвенело.

Уфимцев сказал еще, что, судя по урожаю, Репьевскому колхозу занизили план зернопоставок, но Петряков замахал на него руками, стал доказывать, что урожай хороший только от дороги, а дальше — ладно, если семена возьмут. Они заспорили, заговорили о полях, о почвах, об урожае, о недостатке техники для уборки и о многих других вещах, о которых председатели обычно не забывают ни днем, ни ночью.

— К уборке приступили?

— Начали вчера, — ответил Петряков.

— Ну, бывай здоров, — Уфимцев пожал ему руку.

В коридоре производственного управления его встретила относительная пустота: не было обычной толкотни наезжавших из колхозов и совхозов представителей, не бегали специалисты из комнаты в комнату, молчали телефоны, — началась уборка, и большинство работников управления уехало в поля.