Аппендикс мне уже удалили… Да и зачем лишнюю инфекцию в операционную вносить?

Котеночкин не ожидал такого оборота, запнулся, потом принялся энергично убеждать:

— Ну что ты, Саша! Когда ты еще такое увидишь? Тем более сам флагманский медик Петров делает операцию, а он у стола — бог!

При упоминании фамилии Петрова я невольно улыбаюсь. Щупленький человечек, шустренький, с вихрастым, растрепанным пробором на розовенькой голове, оттопыренными ушами и удивительно детскими глазами. Излучение добра. Не обидел бы мухи, ежели бы та не переносила инфекцию. За чистоту и соблюдение санитарных норм борется, не зная устали. Оптимист с хорошо развитым чувством юмора. Очень интересный собеседник, любознательный от природы.

В Африке многим из нас подарили рога антилопы. Ему не подарили. Очень расстроился. Просил, буквально канючил:

— Всем дали роги, мне не дали роги. Дайте мне роги! Менялся на кораллы, рапаны, страусиные яйца… К концу похода собрал в своей каюте восемь разновидностей рогов, чем искренне гордился.

— Эти начальнику медслужбы подарю, эти коллегам в госпитале, эти соседу…

Достал рогами всех так, что ему посулили собственные — после похода. Шутя посулили, но попали в точку. Возвратившись в базу, Петров получил письмо от жены, вернее, уже от бывшей жены. Ушла к другому медику, тоже майору, но сухопутному. Пришел в кают-компанию удивленно-веселый!

— Ну надо же, Володин оказался прав! Не прошло бесследно мое последнее увлечение.

— Неужели теперь не выбросишь? — забросил удочку капитан-лейтенант Асеев, в надежде, что и ему кое-что перепадет.

— Выбросить не выброшу, а дарить буду. Такому подарку цены нет: рога от рогоносца. В этом что-то есть. Обязательно раздарю. Помнить будут.

Но это все еще впереди, а сейчас и майор Петров, и Котеночкин, и Гребенюк — начальник медслужбы корабля — парятся в операционной, решают судьбу старшины Слепенкова.

Я их всех отчетливо представляю: в зеленых халатах, в бахилах, масках. Поход сблизил нас, тем более что продовольственники и медики работают рука об руку. Хочется взглянуть, какие у них сейчас лица. Обычно они весело-ироничные.

Котеночкин наседает:

— Представляешь, тебе предлагают заглянуть вовнутрь человека. Че-ло-ве-ка! А ты еще ломаешься!

— Ну ладно! Если ты так настаиваешь, я иду. Готовь маску и бахилы!

В ответ вежливое напоминание:

— Санитар с баллончиком у входа в холодильные камеры ждет… Уж распорядись там…

Закутали в халат, надели маску, перчатки и бахилы, ввели в операционную. На столе лежит старшина — обычно крикливый и веселый Слепенков, сейчас — бледный с синими губами. Его держит за руки санитар, старшина 1-й статьи Владимирский, и уговаривает, как ребенка:

— Ну потерпи, Слава! Немного осталось. Сейчас зашивать будем!

Петров и Гребенюк, склонившись, колдуют над ним. Котеночкин сидит в стороне, довольный.

Я чуть не выругался. Вот, стервец, ни черта не делает, а квасу ему подавай! Демонстративно развернулся и вышел из операционной. Через десять минут вышли все остальные. Лица довольные, так и сыпят латынью. Еще бы, за весь поход — первая операция. Котеночкин просто светится. Прочитав на моем лице все, что я хотел сказать, он поспешил меня опередить:

— Уважаемые коллеги! Александр Егорович по случаю напряженнейшей работы нашего славного коллектива собственноручно доставил эту бутыль сюда!

И сдернул простынку с запотевшей емкости литров на пятнадцать.

«Ну и жук! — промелькнуло у меня, — И здесь обманул! Ничего себе баллончик!»

Но ничего не поделаешь: пока я соображал, Владимирский и Гребенюк налили в кружки квас, а Петров торжественно произнес:

— Поднимаю этот тост за стоматолога Котеночкина, который сегодня нам просто-напросто утер нос!

Все разом выпили. Я думал, что заслуга Котеночкина состояла в обеспечении медиков квасом, а оказалось все серьезнее. Ни Петров, ни Гребенюк не смогли найти у Слепенкова аппендикс — случай, как говорят врачи, аномальный. Котеночкин каким-то образом отыскал его в минуту. Остальное было делом техники, и стоматолог вполне заслуженно удалился травмировать интенданта просьбами о квасе.

«Ну что же, Котеночкин есть Котеночкин!» — как о чем-то само собой разумеющемся подумал я, вглядываясь в добродушное лицо бородача.

До службы Котеночкин закончил Ленинградский педиатрический институт, лечил зубы у детей в Петергофе, потом был призван на три года. Служить ему осталось три месяца и двенадцать дней.

Балагур, весельчак. В море удалил зуб у адмирала, который от анестезии отказался: не переносит новокаина. Котеночкин своими шуточками довел адмирала до слепой ярости. Адмирал желал только одного — выбраться побыстрее из кресла и вплотную заняться стоматологом. Забыв про боль, пациент выражал чувства вращающимися глазами. Убедившись, что адмирал доведен до состояния, заменяющего анестезию, Котеночкин в мгновение ока удалил зуб. Флагман только застонал, как раненый зверь. Ярость ушла вместе с болью. Адмирал оценил находчивость стоматолога. Поставил в пример на совещании. После этого Котеночкин отпустил бороду и перестал замечать старпома, который явно страдал оттого, что «целый офицер» не несет никакой вахты. Когда нападки старпома становились особенно агрессивными, Котеночкин в кают-компании задавал вопрос:

— Товарищ капитан третьего ранга, а вдруг и вам новокаин не показан?

Моргун мгновенно успокаивался на неделю. Стало быть, опять Котеночкин на высоте. Молодец, Женя!

Так уж повелось, что во всех книгах о море самым тяжелым местом на корабле — во время похода в южные моря — называется машинное отделение. Но, по-моему, нигде не написано о том, что немногим уступает ему в этом камбуз.

Зимой, на Севере, на камбузе хорошо, тепло, сквозняки только донимают. Но летом, да еще в тропиках, когда в тени плюс тридцать пять, придумать что-нибудь хуже сложно. А ведь кок должен нести вахту обязательно в халате и колпаке.

Зной, духота, жара, к котлам и печам не подойти. Вытяжную и вдувную вентиляцию включать просто нет смысла.

Единственное, что более или менее спасает — душ, да и то помогает мало, так как температура воды за бортом двадцать восемь градусов по Цельсию. Но коки ничего, держатся. Даже улыбаются. Однажды, во время снятия пробы пищи, я предложил установить вахту по два часа, но моряки только улыбнулись:

— Ничего, товарищ лейтенант, это не самое худшее, выдюжим.

Мы посмотрели друг на друга, улыбнулись понимающе и пошли заниматься своими делами: я докладывать командиру о готовности обеда, коки — к котлам и плитам.

Вчера вечером чуть не объявили пожарную тревогу.

Во время стоянки в Африке мичман Колесов купил тигровую мазь. Хранил до очередного приступа радикулита. Тот не заставил себя долго ждать. Колесов всей пятерней стал растирать мазь по спине. В это время по коридору отсека шел Бобровский, он-то и услышал захлебывающийся визг:

— Горить!.. Горить!..

Где горит? Что горит? Крики слышны из каюты Колесова. Толкнул дверь — закрыто. Вышиб плечом. На койке корчится мичман и блажит дурным голосом:

— Ой, ой! Не могу! Горить!.. Горить!.. Ой, горить!..

Оказалось, спина горит. Петя тут же его «пожарником» и окрестил.

Все идет нормально: служба делает свое дело, никаких жалоб на питание, работают сапожная и портновская мастерские, парикмахерская. Почти уверенно чувствую себя в роли вахтенного офицера. Но напряжение есть. С подъема до отбоя. Внутреннее беспокойство вошло в меня со шмякающими ударами коробов с мороженой рыбой, выбрасываемых в волны Восточно-Китайского моря, и поселилось в душе прочно — похоже, до конца похода. И хотя капитан-лейтенант Вересов утверждает, что все будет нормально, «по нулям», от этого легче не становится. Шутка ли — столько рыбы загублено.

Вот почему после того злополучного дня, когда мичман Бобровский ворвался в мою каюту без своей амбарной книги, скрупулезно слежу за книгой расхода продовольствия. Постепенно остаток свежей рыбы растворяется в набегающих сутодачах, но червь сомнения точит душу. Поймут ли моряки, не обижены ли питанием? Каждый день, хотя и не обязан это делать, обхожу весь корабль во время приема пищи. Везде слышно одно: «Нормалек». От этого становится немного легче, но стоит остаться одному, как приходят сомнения. Прав ли? Имею ли право поступать таким образом — использовать жару для погашения чужих ошибок? И вот настал внутренне желанный день. На плавбазе «Амгунь» по книгам учета не осталось ни одного килограмма свежемороженой рыбы. Вересов по такому поводу пошутил в кают-компании: