— Товарищи офицеры, сегодня экипаж доел последний килограмм мороженой рыбы, пора либо переходить на консервы, либо ловить с юта на ходу свежую.

Все понимающе улыбнулись и с сожалением посмотрели на меня. Несмотря на то что тетрадь у нас все вроде бы сходилось, спокойствия не было. А вдруг что-то не учитываю, вдруг чего-то не догрузили, вдруг при проверке обнаружится недостача или избыток?

Устраивать подсчет и перевешивать сейчас немыслимо — кладовые все еще основательно забиты. Поэтому стараемся следить, чтобы все шло по закону: положено — отдай. И только после ревизии немного успокоился. Командир назначил комиссию — проверить состояние дел в службе снабжения. Председатель комиссии капитан Гребенюк — начальник с медслужбы корабля. Высокий человек с четко очерченным носом и тонкими губами, Основателен, в движениях быстр, ходит стремительно. Санчасть содержит в идеальном порядке. Все время копается в оборудовании, что-то совершенствует. Еще находясь в заводе, насобирал кучу всевозможных агрегатов, аппаратов, механизмов. Сейчас в походе потихоньку устанавливает их «для использования в оздоровлении личного состава». Человек по натуре веселый, но в работе — сама сосредоточенность.

Так же основательно, как и за свое заведование, принялся за ревизию службы снабжения. Я, честно говоря, в душе побаивался, хотя каюты наши рядом, и мы часто коротаем вечера.

Четыре дня шла проверка, четыре дня Бобровский был сама предупредительность. Но постепенно, когда становилось ясно, что в целом за службой особой недостачи нет, его плечи разворачивались все шире и шире, а голос делался громче. Когда был готов акт проверки, согласно которому на корабле в излишестве оказалось несколько тонн муки (уже оформленной как сэкономленный продукт) и не хватало четырех килограммов мяса, он совсем развеселился. Хвалил себя везде, где мог. В конце концов помощник командира не выдержал и напомнил:

— Подожди, придем на базу, там еще проверочка будет.

Но Бобровский парировал:

— После Гребенюка мне личный ревизор адмирала флота не страшен.

И протопал на ют, смешно косолапя загорелыми ногами.

Лежим в дрейфе. Заправляемся с танкера. На горизонте сначала появился дымок, потом дым, чуть позже контуры корабля. Быстро сокращается расстояние. И вот уже виден идущий полным ходом гражданский танкер. Из суперогромных. Идет со стороны солнца, поэтому флага пока не разглядеть. Вдруг чей-то возглас:

— Ребята, наш!

И точно, на полном ходу проходит мимо советский танкер современнейшей конструкции, водоизмещением тысяч восемьдесят. Красота! На корме родной флаг, своя «советская труба».

— У-p-pa! — пилотки вверх, старпом не выдержал, дал команду приветствовать гудками. Наши прошли, не сбавляя хода, красиво, четко отсалютовав флагом и тифоном. На палубе тоже машут руками. Приятно.

Темный низ и ослепительно белый верх. Красота обводов и линий. Аляповато-серыми пятнами смотрятся на верхней палубе два глухо задраенных катера — спасательные. Катера огнестойкие. Могут идти по горящему морю, и люди в них не пострадают в случае катастрофы, оттого и терпят эту дисгармонию моряки, обычно столь ревностно относящиеся к внешнему виду корабля.

Восьмое марта. Каждый припас кое-что к этому дню. На столе шампанское — поднять бокалы за любимых женщин. Весь поход хранили игристое чудо-вино; через ворох дней рождений, через Новый год пронесли, но до Восьмого марта продержались и холостые лейтенанты, и солидные отцы семейств. Под тосты за женщин прошли границу Тихого и Индийского океанов.

После походного Восьмого марта написал сестре: «Если хочешь всю жизнь быть мадонной, богиней, просто любимой, выходи замуж за моряка, геолога, полярника. Словом, за того, кому судьба или воля начальства дают возможность остановиться, поразмышлять о смысле жизни, подумать о ее величестве женщине».

Самое дорогое в море — письма. Письма в армии всегда желанны, но в море, когда месяцами не видишь земли, — особенно.

Ходит корабль по морю, решает свои задачи, течет обычная жизнь, все размеренно и ясно.

И вдруг из БЧ-4 как молния — ПИСЬМА! И начинается новый отсчет времени. До письма. А потом после письма…

Сначала, едва успев распечатать, письма «глотают». Побыстрей узнать самое главное — все ли в порядке, все ли живы, здоровы. Потом вникают основательно — читают, перечитывают, изучают почерк, интонации, пытаясь представить, где и как были написаны эти строчки.

А если кому-то повезло и его первый раз в жизни назвали в письме дорогим и любимым человеком, то даже молодые, отнюдь не сентиментальные люди впервые узнают вкус мужской слезы.

Стало известно, что будет встречный корабль. Что на нем? Письма или только газеты и журналы? Будут ли письма? Это волнует всех — от матроса до адмирала. Через два часа поступило уточнение — идет большой десантный корабль, везет для нас кое-какие грузы. И — письма!

И вот долгожданный день. Утром, после приборки, замаячили антенны БКД. Потом показался и весь он — большой, чистенький, неуклюжий, но ходкий — бодро режет волну.

Делаем разворот, подходим правым бортом. Хотели подойти левым, но десантники энергично запротестовали — они так привыкли, так им удобнее. Ну чего ж, подошли правым. А у нас на корме шлюпбалка для вывалки трапа лет десять уже не проворачивается: замерла под углом сорок пять градусов к борту — и так это аккуратненько прошлась по борту десантовоза. Скрежет, треск — леер лопнул, как бамбук, И диалог старпомов. Наш дипломатично напомнил:

— Мы ведь говорили — левым бортом. Слушать надо старших, все-таки из больших морей идем!

На БКД промолчали. Но письма уже на борту!

Во время рандеву всегда найдутся грузы, которые необходимо передать друг другу. Но прежде всего письма. Едва подошли, как вахтенный офицер, упреждая доклад на полсекунды, спросил по громкоговорящей:

— На борту ли письма?

— Письма на борту!

Потому как море всяким бывает, и приказы тоже разные поступить могут — неизвестно, сколько рядышком простоим. Но история не знает ни одного случая, чтобы встретились корабли и не передали почту. Бывало так, что документы на передачу груза не успевали оформить, груз частично успевали выбрать, хлеб не весь принимали, но никто не припомнит такого, чтобы встретились и не успели передать почту.

Сергеев получил целый ворох писем: от мамы, друзей и три от Алены. Три хороших и теплых письма. И в каждом вопросы и просьбы писать чаще. Чувство огромной, переливающейся через край радости охватило его. Он и предположить не мог, что три простых слова: «пожалуйста, пиши чаще» — станут началом нити, которая приведет его белой июньской ночью в аэропорт Пулково, а еще через месяц, во Дворец бракосочетаний на набережной Красного Флота.

— Погиб интендант, — скажет старпом — и кают-компания дружно согласится, а замполит вручит ордер и ключи от квартиры. А пока лучшей наградой за поход стали три простых слова: «пожалуйста, пиши чаще».

Яркие краски кончились. Серо. Дождь. Ветер. Качка. В тропиках одна мысль о брюках и рубашке казалась пыткой — неужели каждый день надевать придется? Но чем выше на север, тем плотнее стали одеваться. Сначала простые брюки, потом и шерстяные надели. И жарко не было.

Милях в тридцати земля. Над водой летают фрегаты. С океана суденышко — маленькая и изящная яхта. Впечатление такое, что ей тоже грустновато. К вечеру раскачало. Ночью спокойные пологие валы. Крен до тридцати двух градусов; медленное, без рева ветра и шума волн, раскачивание и дождь действуют на нервы. Изредка, словно тяжелый вдох, проходит вдоль борта волна. Настороженная дремота, но не сон. В пять утра пришел Котеночкин:

— Саня, выдавай жилет!

Спасательный то есть. Весь поход не вспоминал про это индивидуальное спасательное средство. Видно, и у него раскачались нервы.

Впервые за четыре месяца услышали «Маяк». Слушали все.