«Наташе я не скажу, как укрощал мину», — решил Кесарев.

Он вышел на городскую улицу, там, на пригорке, Верин дом. В окнах горит свет, значит, она дома...

И все же Кесарев после колебаний решил зайти к ней. «Только на час, а потом домой».

Стучал в дверь, а у самого в груди трепетало сердце. А когда увидел Веру на пороге, шагнул к ней, схватил обеими руками и крепко прижал к себе. Губы прошептали:

— Веруся, моя дорогая, я так к тебе торопился...

Она не отстранилась, тихо сказала:

— Вот мученик мой, ну, ладно, заходи в комнату...

Она помогла ему снять мокрую шинель, спросила:

— Ты откуда?

— С того света, Вера... — Он тут же прилег на диван и, глядя на нее, продолжал: — Скляров говорил как-то, что человек не умом живет, а сердцем. А я не согласен: ум делает человека сильным, дает ему все, что надо. А сердце... Нет, сердце порой обманчиво, ох как обманчиво.

— Не выдумывай, — усмехнулась Вера. Она встала, выключила в прихожей свет, а в спальне включила ночник. — Сердце, оно никогда не обманет человека.

— А вот и неправда, — возразил Кесарев. — Еще час назад я в мыслях жалел Наташу, даже решил не заходить сегодня к тебе. А вышло по-другому. Увидел в окнах свет, и сердце затрепетало, как рыбешка в сети. Ноги сами понесли к дому. — Он помолчал. — Сегодня я был наедине со смертью. Веришь, а?

Она присела к нему, наклонилась к его лицу и поцеловала.

— Я, кажется, тоже не могу без тебя. А про смерть ты, пожалуйста, не придумывай. Скажи, что спешишь, но приехал ко мне. Я и так тебя пожалею.

«Не поверила, — взгрустнул он. — А Наташа не такая...»

Сергей проснулся на рассвете. На душе было пусто и зябко. Из кармана кителя, висевшего на спинке стула, он достал папиросы и закурил. Тихо, чтобы не разбудить Веру, подошел к окну. На дворе стоял мглистый туман, сквозь его серую пелену тускло просматривалось море — какое-то серое, как застывший свинец. «Погода тихая, значит, уйдем в море», — подумал он и стал одеваться. Ему не хотелось будить Веру. Надо тихо уйти, чтобы она не слышала.

Сергей отошел от окна, загасил папиросу.

«А все же я подлый... — подумал он. — Наташа небось думает, что я на корабле. А вдруг?.. Нет, она не станет наводить справки».

Кесарев надел китель.

Проснулась Вера. Кажется, она давно не спала.

— Сережа, милый... Ты что, уходишь?

Он присел к ней на диван, и глядя в ее черные, как сажа, глаза, сказал:

— Там меня ждут, — Сергей нагнулся к ней и поцеловал в мягкие губы.

— Я люблю тебя, Сережа, — сказала она серьезно, без улыбки. — Теперь ты понял свою ошибку?

— Нет, объясни, пожалуйста.

Она встала, набросила на себя коричневый халат, и теперь ее светло-розовое лицо с тонкими дужками черных бровей стало одухотворенным. Каштановые волосы упали на плечи. Высокая, стройная, она была красива, словно сошла с картины художника.

— Ты сам потерял меня, и то что сейчас рядом со мной — моя милость. Да, да, Сережа, жизнь штука коварная! — И она погрозила ему пальцем.

— Ты знаешь, я не ищу в жизни проторенной дороги, — возразил он ей. — Я сам делаю свою тропинку в жизни. Ты извини, но я сам делаю. — Кесарев чему-то усмехнулся. — Странная ты, Вера. Вчера, когда мы сидели в ресторане, ты ко мне не была внимательна, а все поглядывала на соседний стол. Там сидел капитан первого ранга, и ты не спускала с него глаз. Он что, твой знакомый?

Она кокетливо отбросила со лба волосы.

— А ты наблюдательный...

— Кто он? — вновь спросил Кесарев.

Вера сказала, что видела его впервые и что он не дурен собой. Чем-то похож на ее мужа.

— Давай вернемся на пять лет назад... — Она взяла папиросу, зажгла спичку. — Помнишь, как все случилось? Меня пригласил на танец Борис Алмазов. А ты? Ты стал ревновать... Ты ведь ушел тогда, а он проводил меня. Ты наутро уехал и даже не простился со мной. Что мне оставалось делать?

Кесарев усмехнулся.

— И ты поспешила выйти замуж...

Она тяжко вздохнула.

— Это была моя ошибка. Я просто увлеклась Борисом. Лгать тебе не стану — я не любила его. Я просто увлеклась.

— Да, не любила?

— Не веришь? — Она хохотнула. — Детей-то у нас нет? А вот ты поторопился... Что, любишь Наташу?

— Кажется, люблю...

Она громко засмеялась:

— Любишь, да? А чего тогда со мной?

— И тебя люблю...

Она заглянула ему в лицо.

— Тогда не торопись на корабль... Сколько на часах?

— Пять...

Она прижалась к нему, дохнула в лицо.

— Поцелуй меня...

Сергей встал, сказал жестко:

— Я ухожу. К подъему флага надо быть на корабле. Я еще ни разу не опаздывал. Быть на корабле вовремя — это святость. — Он тронул ее за плечо. — Послушай, а твой отец ни о чем не догадывается?

— Куда уж ему? Он без ума от своего судна. Как же — капитан! А вот мой Алмазов только штурман.

— Ты сказала — мой?

Она устало зевнула.

— Так, по привычке. — И решительно добавила: — Я не люблю его. Он мягкий характером, безвольный какой-то, тихоня, что ли, а я таких терпеть не могу. Вот ты — да. Решительный, волевой. Я уверена, что, если бы тебя застал Алмазов, он бы стал извиняться...

— Ты выдумщица...

— Он обманул мои надежды, я разочаровалась в нем, хотя мой отец души в нем не чает. Знаешь, как он сказал о Борисе? «Алмазову можно доверить судно». В его понятии судно это прежде люди, экипаж, а не сама железная посудина... Чаю согреть?

— Не надо, — Сергей, не торопясь, застегивал на кителе пуговицы.

— Завтра тебя ждать?

— У Наташи будет педсовет. — Сергей заколебался. — Нет, не приду. Я просто устал. Очень устал. И потом Скляров... Знаешь, он очень строгий, наш командир. Даже порой жестокий. Я боюсь его...

Кесарев взял на вешалке фуражку и неожиданно увидел на стене новую фотокарточку. Отец Веры капитан «Горбуши» Серов стоял в обнимку с кем-то на берегу моря.

— Кто это? — спросил Сергей.

— Друг отца, Савчук. Они вместе воевали. Он живет в Москве. Днями прислал письмо. Кстати, он как и ты, минер.

«Это тот конструктор мин, о котором мне рассказывал Петр Грачев», — подумал Кесарев.

У двери Сергей остановился. Вера подошла к нему, уткнулась лицом в шинель. В ее глазах заблестели слезы.

— Что это за жизнь, а? Любишь человека и прячешься от чужих глаз. Это ли счастье? Кажется, я больше этого не вынесу. Вот вернется отец с промысла, и я скажу, что... — Она умолкла.

Кесарев ласково прижал ее к себе.

— Не надо говорить отцу. Не надо. Ты думаешь, что мне легко? Боль на душе, как будто там тяжелая рана. И Наташа... У меня такое чувство, что я брошу ее.

Брови у Веры дрогнули.

— А сын? Ему ведь уже пять лет... И потом, чего спешить? Я же этого не требую! Ох, Сергей, ты можешь натворить всяких глупостей...

Это его взорвало.

— Я же люблю тебя!

— Надо уметь прятать в себе эту любовь, — возразила она. — Ты понял? Не торопись. Поживем — увидим...

Кесарев шел на корабль угрюмый и то, что, не был всю ночь дома, угнетало его. Он не собирался идти к Вере, он шел домой. Он так и доложил командиру, что будет дома. «А вдруг меня вызывали на корабль?» — мелькнула мысль, но Сергей тут же отбросил ее прочь. Он шел через сопку. На кустах можжевельника блестела роса. Туман над бухтой почти разошелся, по-прежнему было зябко. Из-за густо-синего горизонта выкатилось ярко-оранжевое солнце. Над бухтой кричали чайки. На память Кесареву пришли слова Веры: «Что это за жизнь? Любишь человека и прячешься от чужих глаз...»

И еще: «Будь твоей женой, я бы ни за что не согласилась, чтобы ты плавал на корабле. Я бы не перенесла разлуку...»

Сейчас Кесарев подумал:

«А как же Борис? Ведь он тоже плавает, и она не протестует, даже наоборот, рада... Странно, весьма странно...»

Еще издали Кесарев увидел на палубе Склярова и с огорчением подумал о том, что некстати пришел, надо было подождать, когда он уйдет. Но причал был пуст, и Скляров уже заметил Кесарева, потому что, покуривая, поджидал его у трапа.