— Дай-ка я поворочаю, — сказал он ей. — Снеси пока свои вещи в палатку.

Взяв рюкзаки и кукуль, Любушка понесла их в палатку, на которую ей прежде указал Данилов. Несколько собак тут же отделились от остальных, с лаем кинулись за ней. Любушка не обращала на них внимания, зная, что лают они просто так, для острастки. И знала, почему именно эти собаки, а не все, бросились за нею, увидев, что она направляется в крайнюю палатку. Значит, эти собаки принадлежат тем, к кому ее поселили.

Вещи она сложила возле палатки, пошла назад к саням, сопровождаемая дерущими глотки собаками. Но как только приблизилась к саням, собаки умолкли, смешались с другими. Все они — рыжие, черные, белые, с лохматой шерстью и гладкие, — вытянув морды, уставились на сани, будто хотели уяснить: а для них привезено что-нибудь или нет?

Когда с мешками покончили, настала очередь делить продукты и товары. У Любушки была тетрадь, а в ней все записано: какие продукты и товары заказывала каждая семья. Список передали ей в конторе, она переписала его в тетрадь, получила по нему в магазине все нужное и по нему же собирались распределять. Первой в списке стояла фамилия Никитова, и Любушка спросила женщин:

— Кто из вас Никитова?

Одна из старух заулыбалась, закивала:

— Я, я!.. Саша Ивановна! — показала старуха на себя рукой. Руки ее были втянуты в рукава широченной телогрейки, и казалось, что у старухи нет кистей.

— Подходите, будете получать, — сказала ей Любушка. И спросила: — Сколько у вас сгущенки? — Ящики со сгущенным молоком находились сверху, Любушка с них и начинала.

— Три ящик, три ящик! — закивала Саша Ивановна и проворно высунула из рукава телогрейки три коричневых пальца, будто опасалась, что ее не поймут.

— Почему — три? — заглянула в тетрадь Любушка. — Вы пять ящиков заказывали.

— Пять, пять! — снова закивала Саша Ивановна и добавила к трем пальцам еще два.

К саням быстро подошел Данилов, отлучавшийся на несколько минут в свою палатку у бугра.

— Не надо товар давать, сперва почта надо, — сказал он Любушке. — Моя жена волнуется.

Любушка уже видела жену Данилова. Несколько раз она выходила из палатки с ребенком на руках и, постояв немного, исчезала. Появлялась она в цветастом платье без рукавов, перевязанная платком — узлом на макушке, как повязывают больные зубы.

— Хорошо, давайте начнем с почты, — согласилась Любушка.

Почты было много — два рогожевых мешка, сразу за полтора месяца. Но раздать ее было минутным делом: в каждом мешке лежало по два бумажных пакета с фамилией адресата. Слава вытряхнул из рогожи пакеты и сам раздал их трем женщинам и Данилову. Женщины и Данилов подхватили пакеты, понесли в палатки. За ними побежали дети, за детьми — собаки. Не прошло и двух минут, как все вернулись к саням.

Любушка сообразила, что выдавать сразу весь товар одной семье неудобно. Ящики с тушенкой стояли в самом низу, консервированные борщи — где-то в середине, сгущенка — сверху, — как тут сразу все достанешь? Она решила отпускать продукты всем подряд и отмечать в тетради, кто сколько и чего берет.

Безденежная торговля пошла быстро. Слава носил ящики к задку саней, Любушка распределяла их, сверяясь с тетрадкой, то и дело говорила:

— Саша Ивановна, вам еще ящик галет!.. Васину два ящика сухарей!.. Здесь борщ, это ваш борщ, берите!.. Нет, это не вам, это сгущенный кофе!..

Женщины подхватывали ящики, несли к своим палаткам, дети, как могли, помогали им. Толстощекий малыш лет пяти, в валенках и надетой задом наперед ушастой шапке, все время подталкивал руками сзади Сашу Ивановну, полагая, видимо, что так ей легче нести груз. Сын Данилова, тоже тугощекий, раскосый мальчонка, поддерживал плечом ящики, которые Данилов носил, привалив себе к боку. При этом мальчик старался шагать пошире, в такт отцовским шагам.

Молодая женщина, у которой Данилов поселил Любушку, и Саша Ивановна сами носили продукты, а старухе, одетой в вельветовое платье, меховую безрукавку и поношенную солдатскую шапку, вышел помогать Володька. Любушка поняла, что старуха — мать Паши. У нее был самый малый заказ, а у Саши Ивановны самый большой. Щупленькая Саша Ивановна так проворно бегала с грузом, что успевала отнести к своей, самой дальней палатке ящик и вернуться, в то время как Данилов еще только подходил к своей, самой ближней палатке. Саша Ивановна получала заказ пастуха Никитова. Пашина мать — заказ пастуха Васина. В Любушкиной тетрадке против каждой фамилии стояли важные пометки, на какую сумму выдано товара, сколько рублей вычтено за товар из заработка, сколько денег должен совхоз пастуху, сколько пастух задолжал совхозу. Так вот, против фамилии Саши Ивановны в графе «задолженность» стояла кругленькая сумма, а против фамилии Васина — прочерк. Пашиному отчиму причиталось от совхоза немало денег, а муж проворной Саши Ивановны крепко задолжал совхозу.

Любушка заглянула еще в одну графу — «колич. членов семьи». У Пашиного отчима в семье числилось двое, а у Саши Ивановны — трое.

«Зачем она столько набирает на троих?» — удивилась Любушка.

За крупной раздачей последовала мелкая: спички, соль, мыло, чай… Сани порожнели на глазах. Правда, предстояло раздать еще немало промтоваров. А из продуктов остались только масло, виноград, арбуз и вино. Масло было в целом куске — двадцать пять килограммов. Разделили его просто: Данилов принес длинный нож, разрезал кусок на четыре части — раз вдоль, раз поперек! Хотел то же самое проделать с арбузом, но замерзший арбуз сразу дал под ножом кривизну, доли получились далеко не равные. Данилов поглядел на кривые четвертушки с беловатой, недозрелой, смерзшейся мякотью и взял себе самую малую часть. Виноград тоже остекленел на морозе, свинцовые ягоды постукивали друг о дружку. Виноград делили миской. Саша Ивановна сняла с головы шерстяной платок, подставила под миску. Молодая женщина тоже унесла виноград в платке, а Данилов — в подоле телогрейки.

С вином было совсем просто. В двух канистрах вместилось ровно двадцать литров — по канистре на две палатки. Первую канистру почти одновременно ухватили за ручку молодая женщина и Пашина мать. И, цепко держа ее, понесли от саней. Другую столь же проворно потянула к себе Саша Ивановна. Данилов подхватил канистру снизу, будто хотел помочь Саше Ивановне, но как-то так крутанул канистру, что Саша Ивановна отпустила ее.

— Неси ведро, будем разливать, — сказал ей Данилов, уходя с канистрой к своей палатке.

Саша Ивановна быстренько засеменила от саней, подталкиваемая сзади тугощеким, раскосым малышом и сопровождаемая десятком разномастных собак. За Сашей Ивановной неотступно следовали два полугодовалых олешка.

Когда дело дошло до промтоваров, за поворотом низкой сопочки послышался звон колокольчиков. Дзинь-динь — и тихо… Дзинь-динь — и умолкло… В долину медленно входило оленье стадо. Впереди не спеша вышагивали два вожака — черный и белый. Оба приземистые, раздутые в боках, с широкими, как лопасти, рогами, с колокольчиками на толстых бородатых шеях. Стадо тихо, очень тихо вливалось в долину и растекалось по ней. Если бы не перезвон колокольчиков, можно было и не услышать, что к палаткам подходит более двух тысяч оленей. Олени быстро заполнили долину и залегли во мху.

Возле саней появились новые лица: низенький щуплый мужчина в телогрейке и ватных брюках и другой мужчина — преклонных лет, в торбасах и ватных брюках. У пожилого на плечи свисали седые, совершенно белые волосы. Он был русский, и Любушка сразу догадалась, что это Пашин отчим — Васин. И сразу же стало ясно, что низенький — муж молодой женщины: по тому, как он подхватил ватное одеяло, поданное ей Любушкой.

Промтовары, ввиду легкого веса, убывали с саней быстрее. Но и тут больше трудилась Саша Ивановна. Она, как бурундучок, сновала от саней к палатке, унося то одно, то другое. По-видимому, мужем ее был тот самый пастух, что отправился за бараном, коль скоро он не явился вместе с оленями.

Подавая Саше Ивановне увесистые тючки — двадцать метров бязи, пятнадцать ситца, — Любушка опять-таки с недоумением подумала, зачем ей столько материи.