— Не догонит, далековато… А белый подымается.

— Где, где? Не вижу…

— Нет, вроде бы лежит…

Потом уже и Слава с доктором перестали что-либо видеть. И выстрелов больше не слышалось.

— Наверно, белого разделывают, — предположил Слава. — Или за недобитым погнались.

— Вдвоем они тушу не дотащат. Тяжеловато.

— Надо подъехать, — сказал Слава. И уже решительно — Да, поехали!

Слава, доктор и Паша быстро переместились в кабину. Трактор поволок сани в направлении терраски, где недавно мирно паслась тройка оленей.

Доехали до первого леска. Слава с доктором снова влезли на крышу кабины, принялись кричать в два голоса;

— Эгэ-гэй!.. О-го-го-о!.. Э-э-э-эй!..

На зов никто не откликался — ни голосом, ни выстрелом. И никто не появлялся из леска. Прождали около часа, время от времени кричали. Никого и ничего!.. Наконец послышались выстрелы — где-то там, откуда трактор повернул к террасе. Слава опять взобрался с биноклем на крышу кабины.

— Фу-ты, черт! Мы к ним, а они от нас! — сообщил он со своего наблюдательного пункта. — Они кругом на болото вышли!..

Трактор развернулся, сани запрыгали по мерзлым кочкам.

…Слушая Володьку и корреспондента, Слава чесал кудрявый затылок, доктор иронически улыбался. А те, красные и упревшие, наперебой рассказывали:

— Я белого первым выстрелом положил. Вижу, он упал. Тут, смотрю, Володя серого подранил, серый в лес кинулся…

— Он мне на мушку плохо лег. Или я взял низковато…

— Ну, думаю, один белый есть, надо другого брать. Другой белый как раз в распадок метнулся…

— Было б время, я б своего догнал. Он по лесу поплутает и загнется.

— Смотрю, распадок валунами забит. А тут еще унты спадают…

— Я ему по ногам врезал. Сколько за ним гнался — а он ушел…

— Мне б в распадок не бежать, а того вторым выстрелом добить…

— Был бы Тимка — как пить дать, не уйти ему! Вот черт, Тимку не взял!..

— Но я-то был уверен, что он готов…

Слава махнул рукой и, не дослушав неудачливых охотников, полез в кабину.

Корреспондент долго не мог успокоиться и простить себе оплошность.

— Вот чертовщина! — сокрушенно говорил он в санях Любушке. — Ведь я думал, раз упал — значит, готов… На кой мне было второго догонять?..

Остаток дня ехали почти без остановок. Лишь один раз остановились поесть. И то, возможно, не остановились бы, если б не наткнулись на голые каркасы из жердей, служившие летом жильем геологам. Геологи давно ушли, сдернув с каркасов брезент и оставив после себя горы пустых консервных банок вперемешку с дырявыми кедами, сапогами без подошв, сопревшими носками, разодранными накомарниками и прочим ненужным хламом. Но мимо этого каркаса и этого хлама нельзя было проехать равнодушно, нельзя было не остановиться и не поглядеть на клочок земли, где недавно жили люди. Ибо этот клочок земли уже не являлся принадлежностью тайги и подступавшего к нему болота, а был обжит Человеком. И другие человеки, завидя его, считали уже своим, не впадая в раздумья, отчего, мол, так происходит, что когда на сиром бездорожье вдруг находишь покинутое жилье и спешишь к нему, то думаешь о нем как о живом существе, связывающем тебя с живыми душами.

Возле покинутых каркасов, чуть поодаль от кучи хлама, развели костер, вскипятили чай. Володька нашел толстый моток новенькой проволоки, отнес его в сани. Корреспондент обнаружил жестяную коробку, полную малокалиберных патронов, забрал ее с собой, сунул в кукуль.

…Слава опять собрался поспать, вскочил на ходу в сани. Влезая в кукуль доктора, он сказал корреспонденту:

— Между прочим, я уточнил: Володька Пашку не трогал.

— Выходит, это я ее разукрасил? — хмыкнул корреспондент.

— Сама разукрасилась. Не хотела его пускать, выскочила за ним в сени и бухнулась в потемках.

— Неправда, — сказала Славе Любушка. — Она сама мне сказала: «Мой муж, если захочет — пусть бьет».

— Это она тебя пугала, чтоб ты Володьку боялась, — засмеялся Слава. — Да ты плюнь, Пашка его ко всем ревнует. Даже к моей тетке цеплялась: о чем, мол, тетка с ним говорила, когда возле магазина стояли?

— По-моему, он без прав ездит, — сказал корреспондент. — Судя по тому, как потеряли водило. Учишь его, что ли?

— А почему не научить, раз хочет? Ездит без прав — поедет с правами, — ответил Слава, скрываясь в кукуле.

Но он так и не уснул. Поворочался-поворочался, вылез из кукуля, побежал в кабину.

И снова навалился черный вечер, затем черная, безлунная ночь в чуть приметном свечении морозных звезд. И снова впереди трактора шел с чадящим факелом Володька. Только сопки больше не переваливали — ехали по ровному, если ровным считать вспучившееся мерзлыми кочками болото.

А на рассвете навстречу трактору вынеслась оленья упряжка с Даниловым на нартах. Все поспрыгивали на землю, окружили Данилова — мужчину средних лет, в телогрейке, в торбасах, без шапки, кривоногого и широколицего.

Данилов до ушей улыбался, выставляя клыкастые прокуренные зубы, всем подавал руку:

— Драстуй, доктор!.. Драстуй, Пашка!.. Драстуй, Володька!.. Драстуй, Славик!.. Так ты наш зоотехник? Драстуй, зоотехник!.. Ай, как хорошо, что едешь!.. Я на сопка был, трактор слышал… Почта большой идет? У кого почта?

— Почта у меня, — ответила Любушка, — Вам три письма есть. И всем есть письма.

— Ай, как хорошо! — еще больше возрадовался Данилов. — Месяц почта нет, жена плачет: «Не знаю, как мой сын техникум живет, не знаю, как учится». Плохо, когда женщина плачет!

— Как ее здоровье? — спросил доктор.

— Хорошо здоровье, — ответил Данилов.

— Зажило ухо? — удивился доктор.

— Ухо болит, нарыв большой стал, — сказал ему Данилов. И Любушке: — Давай почта, я вперед поеду, жену успокою.

— Почта под мешками, сейчас не достать, — ответила Любушка.

— Ну, хорошо. Ну, поехал, — сказал Данилов. — За болото лево повернуть, там два сопка будет, мы там стоим. Часа два поедете. Мы ждать будем: рыбу жарить, мясо варить. Водку везете?

— Нет, только вино вермут, — ответила Любушка.

— Хорошо вино вермут, — улыбался Данилов. — Я вперед поехал.

Пара крепких, упитанных оленей легко подхватила нарты и унесла Данилова, оставив в морозном воздухе тонкий звон колокольчиков.

Данилов исчез так же внезапно, как и появился.

В зеленой мшистой долине посреди двух невысоких зеленых сопочек стояли четыре брезентовые палатки. Три протянулись друг за дружкой, одна отскочила за бугор. Из палаток торчали железные трубы, пыхкали дымом.

Остановились возле той, что за бугром. Данилов сразу распорядился, где кому жить.

— Доктор у меня будет, зоотехник туда пойдет, — показывал он на палатки. — Ты туда, Пашка, — свой мама…

Любушка тут же сказала Данилову, что сегодня праздник — День работников сельского хозяйства, что надо бы всем собраться, поговорить о празднике и немножко о делах.

— Как не соберемся, как не поговорим? — отвечал ей Данилов. — К Егору пойдем, там палатка большой. А сейчас как соберешь? Сейчас Николай и Васин в стаде, Егор за бараном в сопка пошел.

— Да сейчас и не надо, сейчас я буду товары отпускать, — ответила Любушка. — Зовите всех, пусть все идут получать.

Однако звать никого не требовалось — «все» уже были возле саней: три женщины — одна молодая и две старые, с десяток мальчишек пяти — семи лет, штук тридцать собак, сбежавшихся ото всех палаток, и два молоденьких олешка с короткими твердыми рожками.

Корреспондент, доктор, Володька с Пашей и Слава сразу же забрали из саней свое имущество и разошлись по палаткам. А Любушка осталась распоряжаться привезенным грузом.

Сначала, чтобы расчистить подступы к ящикам, нужно было освободить сани от мешков с кормом и солью-лизунцом для оленей. Данилов, единственный здесь мужчина, охотно взялся ей помогать. Он хватал за чуприну мешки, легко сбрасывал их на землю, оттаскивал подальше от саней. Любушка подтягивала к нему мешки. Мешки были тяжелые, и Любушка сбросила с себя стеганку, а потом и верхний, более толстый свитер. Женщины, дети и даже собаки молча наблюдали за разгрузкой. Затем в санях появился Слава, отстранил Любушку от мешков.