Морозов бросил удочку в кусты, метнулся на берег, упал в камышах, отполз в сторону и только тогда поднял голову.

По полю ехала машина!

Судя по басовитому звуку, тяжелая, дизельная, вроде трактора или тягача. До ноздрей долетела вонь горелой солярки. Вонь ударила воспоминаниями, воскресила картины прошлого…

До этого момента Морозов ни разу не видел в новом мире машин на ходу. В Таллинне и окрестностях дороги были завалены ржавыми коробками на продавленных, потрескавшихся колесах. Без электроники, без масла и бензина…

То, что автомобиль может двигаться, казалось сейчас странным. Даже не верилось.

Но по полю однозначно шла техника.

Морозов лежал в камышах, не смея пошевелиться. Сердце бешено билось в груди, ладони вспотели. Очень хотелось вскочить и бежать куда глаза глядят.

Рычание приблизилось. Стало громким. Игорь почувствовал животом, как подрагивает земля под тяжелой машиной.

Вставать он не решился. Морозов понимал, машины сами по себе не ездят. За рулем должен сидеть человек. А с людьми после пережитого в Таллинне Игорю совершенно не хотелось встречаться.

Рык неожиданно утих. Двигатель покряхтел на холостом ходу, а потом фыркнул и совсем смолк. В навалившейся тишине закрякали перепуганные утки.

Игорь сел на корточки и выглянул из зарослей камыша. Обомлел.

В десятке метров от дальнего края пруда стояла большая носатая бандура зеленого цвета. Бронетранспортер. Острая морда, узкие глазницы окон. Из верхнего люка торчал человек. Второй стоял на броне в полный рост и мочился сверху в траву. Оба были одеты в пятнистый зеленый камуфляж.

Вскоре из броневика выбрался еще один военный в танковом шлеме. Спрыгнул на поле и деловито заглянул за колесо. Пнул покрышку.

О чем говорили военные, Игорь не слышал. Но язык узнал: эстонский…

Увы, как и большинство русскоязычных жителей Эстонии, государственного языка он в должной мере не знал. В этом было что-то исключительно неправильное, изумлявшее всех, кто хоть в какой-то мере касался проблем жития за рубежом. Первое, что следовало сделать эмигранту — выучить язык, а уж потом требовать для себя каких- либо прав. Но большинство тех, кто родился в Эстонской республике в советский период, себя эмигрантами, мигрантами и оккупантам и не считали. А потому в общую для всех переселенцев тенденцию не вписывались. Более того, чем жестче становилась политик правительства в отношении «языкового вопроса», тем сильнее чувствовалось противодействие со стороны русскоязычных. И если кто-то и знал эстонский, пользоваться предпочитал русским. В этом была какая-то фронда. Своеобразное пассивное сопротивление властям, которые упорно пытались провести водораздел между гражданами высшего и всех прочих сортов. Хотите нас отделить? Пожалуйста, давайте выроем яму поглубже! В этом на самом деле не было ничего удивительного или странного: обычная человеческая природа. Люди совершенно не терпят насилия над собой, и в знак протеста часто делают глупости… Точно так же поступали и сами эстонцы, в годы, когда они последовательно пытались то онемечить, то русифицировать, то приучить к шведскому, а местами даже к польскому языкам. Сохранение родного языка стало для эстонцев равнозначно сохранению своей культуры. Но! Этот важный исторический урок был начисто забыт властями, которые с удручающим усердием принялись поголовно обэстонивать население…

Игорь сидел в камыше и ни черта не понимал из того, о чем говорили сейчас эстонские военные на бронетранспортера На короткий миг он даже пожалел, что некогда относился к государственному языку как к тупой и бесполезной обязаловке.

Тем временем военный, что ползал под машиной, выбрался, пожал плечами и вполне понятно выругался:

— Perse![3]

Командир проигнорировал комментарий, встал на броне и, приложив руку ко лбу, осмотрел окрестности.

Морозов медленно опустился в траву.

«Откуда у них машина? Откуда топливо?» — билось в голове.

Он снова высунулся. Теперь по броне расхаживал только один военный, до этого справлявший малую нужду. Парню было скучно. Он пинал крышку заднего люка. Через некоторое время крышка распахнулась, из люка высунулся мужик в шлеме, нещадно обложил солдатика последними словами и сунул ему ведро. Ткнул пальцем в сторону пруда.

Парень соскочил в траву и пошел по направлению к Игорю. Морозов снова прижался к земле. По спине пробежал холодок. Ему показалось, что он дышит слишком громко, а сердце бьется так, что слышно за километр. От земли пахло сыростью, на щеку заполз муравей, путаясь в отросшей бороде.

Вскоре послышались чавкающие шаги. Зашуршал тростник. Игорь приподнял голову. Солдат был молод. Форма на нем сидела мешковато, но выглядела целой и совсем не ветхой, как большинство одеяний жителей Таллина. Куртка была перетянута армейским ремнем, на котором болтались фляга и нож. Солдатик аккуратно поправил за спиной автомат и зачерпнул ведром воду. Распрямился, неторопливо огляделся.

У Игоря замерло сердце.

Но военный ничего не заметил, поднял ведро и зашагал обратно.

Вскоре бронетранспортер взревел, развернулся, срывая дерн, и укатил прочь…

Морозов еще некоторое время полежал в камыше, поднялся, нашел удочку и потопал домой. В голове было пусто, на душе погано.

Возле крыльца Игорь остановился. Аккуратно вытер ноги о тряпку, которую положила на пороге Аня. Снял плащ, дал девочке себя расчесать.

Вокруг вились мальчишки, каждый хотел рассказать ему что-то, спросить, просто обняться. Морозов терпеливо слушал, кивал, что- то отвечал, а перед глазами все пыхтела большая, на вид неповоротливая, но очень опасная машина.

И солдаты на броне.

Из сумбура вопросов, страхов и предположений постоянно всплывало глупое: «И больше не нужно бояться человека с ружьем…»

Увы, в нынешние времена бояться человека было нужно. А уж с ружьем…

У солдата был автомат. Наверняка — рабочий. Если уж машина сохранилась…

«Пульки подмочило…» — вспомнился дядя Толя.

— Вот тебе и пульки, — брякнул Игорь. — Вот тебе и подмочило.

— Какие пульки, пап? — тут же спросил вертевшийся рядом Андрюшка.

— Никакие. — Морозов натянуто улыбнулся. — Ты вот что… Позови-ка всех.

Через пять минут весь детский сад собрался вокруг Игоря и замер в ожидании.

— Ребят, мне надо будет уйти на денек-другой. Ничего страшного, просто мне надо посмотреть на наших новых соседей.

— Соседей? — удивился Коля.

— Да. Мне надо к ним сходить и посмотреть, можно ли им доверять. Понятно?

— Ты уходишь, — взволнованно констатировал Андрюшка.

— Нет, — твердо ответил Игорь. — Это только на пару дней. Не больше. Может быть, даже раньше вернусь. А пока вы должны слушаться… — Он обвел детей взглядом и указал на девочку: — Ее.

— Да как ее слушаться, если она не говорит ничего? — возмутился Олег.

— Разберетесь, не первый день уже вместе, — отрезал Игорь. Еда у вас есть. Аня готовить умеет. Со двора ни ногой! Узнаю, что не послушались, в крапиву кину!

— А ты когда… — Андрюшка не договорил, шмыгнул носом.

— Сейчас, — решительно сказал Игорь. — Раньше уйду, раньше вернусь.

Он обнял всех разом. Детские ручонки обхватили шею. В ухо беспокойно засопел Андрюшка.

— Всё. — Игорь поднялся. Прихватил с веревки пару соленых рыбешек, сунул в карман. — Чтоб спать легли вовремя. Я скоро.

Голос предательски дрогнул.

Он пошел, опираясь на свое копье, как на посох. «Страннический», — всплыло в памяти слово отца Андрея…

Игорь направился к пруду, обогнул его по изученной уже дорожке и осторожно подошел к ясно видимым на влажной траве следам бронетранспортера. По ним Морозов предполагал дойти до того мест, откуда выдвигались военные. До базы или воинской части. Нужно было разведать обстановку, чтобы понять: стоит бояться новой силы или нет.

Игорь пошел по четким следам. Шел и размышлял.

Армия — это, как правило, порядок. Армия — это техника, цивилизация, чистая и сухая одежда, медикаменты. Все то, чего ему и детям так не хватает.