— Чего только по этому ящику не наслушаешься, — сказал Штолленберг, вращая ручку настройки большого радиофонографа, который стоял рядом с диваном Хейне.

— Да, я люблю послушать хорошую музыку. А ты, полагаю, интересуешься новостями спорта.

— Ну, не такой уж я примитивный человек, — сказал Штолленберг.

Хейне поставил пластинку — сцену смерти царя из оперы «Борис Годунов» в исполнении Шаляпина. Мусоргский был его любимым композитором — таким восхитительно простонародным.

— Чья это картина? — спросил Тайхман.

— Это Рембрандт, «Мужчина в золотом шлеме». Оригинал находится в Музее кайзера Фридриха в Берлине. Но это хорошая копия.

— Я в этом не очень разбираюсь. А это кто?

— Шопенгауэр.

— Твои кактусы совсем запаршивели. Их надо полить.

— Что-что?

— Кактусы у тебя запаршивели, не видишь, что ли?

— А… Вполне возможно. Я в этом ничего не понимаю, — произнес Хейне.

Они написали заявления. В качестве рекомендующих лиц Тайхман и Штолленберг назвали отца Хейне, министра и адмирала Редера.

— Его-то они точно не спросят, — заявил Хейне.

— Но они потребуют документы об образовании.

— А ты напиши: «Высланы».

— Но они же их никогда не получат.

— Знаю. Но ты все равно можешь это спокойно написать. В войну у них хватает других забот. А этому министру надо подсуетиться, если он хочет, чтобы его сынок стал доктором.

— Здесь говорится, что для подачи заявления тебе должно быть семнадцать лет, — сказал Тайхман, — а мне еще только шестнадцать.

— Об этом позаботится министр, — заявил Хейне. — Ты выглядишь на все двадцать.

— А мы получим первоклассную рекомендацию от нашего селедочного капитана; прямо сейчас ее и напишем, — заявил Штолленберг.

Внизу кто-то заиграл на фисгармонии, затем послышалось пение: «А теперь отдохните, все леса, поля и города, весь мир погружается в сон…»

Хейне спустился в кладовую и вернулся с тремя бутылками божоле. Они начали пить и, когда завыли сирены воздушной тревоги, ничего не услышали. Люди внизу тоже продолжали петь, как ни в чем не бывало.

— Ария царя слишком длинная, — сказал Тайхман. — Я помню ее еще с детства.

— У тебя, должно быть, очень хорошая память.

— Давайте его выключим. Я поставлю другую пластинку.

— Поставь что-нибудь приличное.

— Нет, лучше неприличное.

Хейне поставил маленькую пластинку и прибавил звук. Голос девушки пел: «Что ты делаешь со своей коленкой, дорогой Ганс…»

— Схожу-ка я за Молли, — сказал Хейне.

Девушка выпила с ними за компанию. Она была в строгом черном платье и белом фартуке. Когда пение внизу возобновилось, Хейне поставил пластинку с танцевальной музыкой, и Молли пошла танцевать. Движения ее были неуклюжими и неуверенными; вскоре она растянулась на полу, но даже не ушиблась в своих многочисленных одежках. Когда она поднялась и потянулась за новой рюмкой, Хейне произнес:

— Тебе уже хватит, лучше потанцуй еще, это тебя отрезвит.

Тогда она задрала юбку и стала изображать балерину, но все время падала. Штолленберг не мог оторвать от нее глаз. Хейне курил сигареты и равнодушно наблюдал, как Молли встает, падает, снова встает и снова падает. Когда она шлепнулась особенно тяжело, он заметил:

— Не шлепайся так громко, там внизу, как-никак, церковь.

Прозвучал сигнал отбоя воздушной тревоги.

Тайхман открыл окно. На улице уже стемнело. Воздух был влажным и душным; дело, похоже, шло к дождю. Верующие прощались у входа. Когда они разошлись, профессор взял лейку и стал поливать газон.

— Мне раздеться? — спросила Молли.

— Можешь не торопиться, — ответил Хейне.

При расставании профессор Хейне вручил Штолленбергу галстук.

— Прошу вас, поймите меня правильно — этот галстук подойдет вам больше.

Штолленберг тут же надел его.

У ворот сада Хейне заявил:

— Завтра утром я отошлю наши заявки в Киль; рекомендации старика пошлем позже. Я буду на борту к десяти. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи всем, — сказал Тайхман.

Когда они остались наедине, Штолленберг предложил пойти к девочкам.

— Это что, выкрутасы Молли на тебя так подействовали?

— Молли меня не волнует. Я просто не пойму, почему мы должны в тоске глядеть на луну, пока Герд будет шикарно проводить время?

— Значит, все-таки Молли.

Они отправились в квартал красных фонарей.

Сначала они с трудом ориентировались. Вокруг было темно, уличные фонари притушены. Первый же дом, куда они зашли, был так переполнен, что им пришлось бы долго ждать своей очереди, и они решили уйти отсюда.

— Мальчики, приходите через час, места будут, — крикнула им вслед мадам.

— Слишком долго ждать, — ответил Штолленберг, ухитрившись не покраснеть.

— Ты, похоже, здорово озабочен.

Тайхман удивился, как сильно подействовали на Штолленберга несколько бокалов красного вина. У следующего дома стояла группа моряков торгового флота — им удалось прорвать блокаду, объяснили моряки. Они только что прибыли из Южной Америки и намеревались поправить здоровье.

— Хорош хвастаться, — сказал Тайхман.

— А кто хвастается? Мы дважды уходили от английских эсминцев — дважды.

— Должно быть, это были очень тихоходные эсминцы, — заметил Тайхман.

— Скажешь тоже. Приходилось давать полный ход. Один из эсминцев открыл по нас огонь, но не попал.

— Ваше корыто, должно быть, слишком маленькое, чтобы в него можно было попасть, — усмехнулся Тайхман.

— Заткни свою глотку. Судно большое, но тоннаж засекречен.

— Небось какая-нибудь шлюпка, — гнул свое Тайхман. — Такая малюсенькая, что англичане ее даже не заметили, а стреляли просто так, чтобы проверить свои пушки.

— Ты называешь танкер в 12 ООО тонн шлюпкой?

— Ого. А ты говорил, что тоннаж засекречен.

Не дожидаясь начала драки, Тайхман и Штолленберг двинулись дальше.

— Если ты будешь нарываться на драку с каждым встречным, — заметил Штолленберг, — то мы никогда не закончим свое дело.

В следующем доме они уселись за маленький столик. Девушки работали наверху, и, когда одна из них спускалась, ее тут же перехватывал кто-нибудь из посетителей. Штолленберг заказал два стаканчика шнапса. Когда их подали, оказалось, что это двойные порции.

— Дороговато будет, — заметил Тайхман.

— Я плачу.

— Только за выпивку?

— Нет, за все.

Немолодая женщина без двух передних зубов переходила от столика к столику, убеждая господ немного потерпеть — с минуты на минуту должны появиться две очень интересные девушки.

Чтобы посетители не скучали, в зале появилась обнаженная танцовщица. Но она была недоступна. Женщина без передних зубов с извинениями пояснила, что контракт с этой девушкой предусматривает только танцы, что она состоит в законном браке и довольно обеспечена.

Штолленберг заказал еще шнапса.

И снова им подали двойные порции.

— Я не заказывал двойные.

— А у нас здесь только такие, — ответил официант.

— Я не против, — сказал Тайхман.

Штолленберг опрокинул рюмку.

— Я думаю, с выпивкой дело пойдет легче, — ухмыльнулся Тайхман.

Мимо их столика прошла миленькая девушка и улыбнулась им, но ее заграбастал посетитель средних лет, который пришел раньше.

— А они ничего, — заметил Штолленберг.

— Эта девушка улыбнулась не тебе, а мне. — Тайхман проглотил свой шнапс. — У тебя, должно быть, плохо с глазами.

— А вот и профессионалки…

Прибыло подкрепление. У одной из девушек было расплывшееся тело, похожее на губку, огромные ляжки и торчащие колени. Ее напарница — сплошные кожа да кости.

— Я беру блондина, — сказала толстуха и уселась на колени к Штолленбергу.

Настоящая бочка, подумал Тайхман и не смог удержаться от смеха, увидев выражение лица Штолленберга. Тот неподвижно сидел на своем стуле.

— Я думаю, у тебя давно уже никого не было, — сказал Тайхман.

— Разве так приветствуют даму? — спросила губка.