— Если сейчас не то, скоро будет то.
— Ну в любом случае все будет по высшему классу. Если вздумаешь заглянуть — добро пожаловать. Ты, я полагаю, мастер на все руки.
— Обо мне не беспокойся. Но я вот о чем хочу спросить: ты что же, расстаешься со стариком?
— Сегодня встречаюсь с ним в последний раз. Однако мы расстаемся друзьями. А тебе-то какое до этого дело?
— Совершенно никакого. Я хотел поговорить с тобой о моем друге, Герде Хейне. Старик не дает ему рекомендацию.
— А он ее и не заслуживает.
— Может, замолвишь за него словечко перед стариком?
— Ты хочешь, чтобы я с ним сегодня была понежнее, так, что ли?
— Я думаю, у тебя и без этого получится…
— Запомни: «без этого» ничего в жизни не добьешься. Даром ничто не дается. Но я не из таких. Для тебя я сделала бы и за так, ха-ха. Впрочем, если тебе это поможет, то я добуду твоему Хейне рекомендацию.
— Спасибо тебе большое.
— Да не за что. Пока, малыш. Смотри, не утони на этом линейном крейсере. — И Дора скрылась в каюте капитана.
Когда она ушла, появился Хейне. Пока Тайхман разговаривал с Дорой, он наблюдал за ними.
— Ну что, она согласна?
— Согласна.
— Подумать только.
— Думать не вредно.
— Но благодарить ее я не буду.
— Она и не просила.
— Значит, моя рекомендация зависит от того, удовлетворит ли она сегодня старикана или нет?
— Я бы так не сказал.
— Ты, похоже, втюрился в эту овцу.
— Вовсе нет. Но она не такая уж и плохая.
— Это смотря как взглянуть.
На обед были свиные котлеты, бобы и картошка. Тайхман положил себе три полных черпака и взял две котлеты, полагавшиеся тем, кто ушел в увольнение. Затем он улегся на свою койку и решил, что война пока что штука вполне терпимая. Штолленберг и Хейне тоже разлеглись на своих койках, но заснуть не смогли; матросы пили шнапс и шумели. Когда шнапс кончился, они сходили на берег и принесли еще. Этот шнапс оказался похуже, но если ты уже выпил достаточно, то большой разницы нет.
— Медосмотр завтра в одиннадцать ноль-ноль, — крикнул боцман Швальбер. — Мы выходим в десять. Будет какой-то доктор в чинах из флотских. Так что вымойте шеи.
— Пошли они все к черту, — заорал Питт. — Что нам эти флотские? Я хожу в море двадцать лет и не собираюсь наряжаться перед этими пижонами. Пойду на осмотр в этих лохмотьях и покажу им свою голую задницу.
— А тебе ее и так придется показывать, — заметил Штюве. — Они захотят посмотреть, нет ли у тебя геморроя.
— Ну, они еще не то увидят, — прорычал Питт.
Его бутылка была пуста. Мекель был тоже хорош; он долбил кулаком по столу так, что бутылки приплясывали, а Хинш кричал:
— Спасибо нашему фюреру.
После того как он произнес это дважды, его повалили на койку. Тогда он затянул «Интернационал». Ему налицо набросили одеяло, но приглушенные возгласы «хайль» все равно были слышны.
— Я принес рекомендации, — объявил Хейне, входя с тремя конвертами в руках.
— Это старик тебе дал?
— Нет, Дора. Она отпечатала их на машинке, а старикан только поставил подпись.
Они прочитали их.
— Классные рекомендации, и к тому же ни одной орфографической ошибки. Я в восторге!
В своем конверте Тайхман нашел визитную карточку с адресом и припиской внизу: «Со следующей недели меня будут звать фрау Хольм».
«Мне это по фигу», — подумал он.
Они взяли по клочку бумаги, надписали «дополнение к заявлению» и прикололи их к рекомендациям. Они адресовали конверт инспектору Военно-морского училища в Киле. Хейне отнес его на берег, чтобы опустить в ящик.
Утром им объявили, что медосмотр отложен на двое суток, а примерка формы переносится на завтра. Срок окончания ремонта был продлен в четвертый раз. И они поняли, что попали на военно-морской флот.
После обеда они перекинулись в картишки по маленькой. Но после того как у Хейне за одну игру три раза оказался валет треф, они бросили играть. Остальные пили или устраивали тараканьи бега, но лишь немногие тараканы достигали финиша, большинство упирались в края дорожки. Если они бежали недостаточно быстро, их подгоняли зажженными спичками, отчего многие подыхали.
— Тайхман, поднимись-ка наверх, к тебе пришли, — крикнул кок Шмуцлер.
На пирсе стояла Дора.
— Привет, малыш. Есть свободная минутка? Хорошо. А теперь послушай: самое позднее через три дня мне нужны тысяча сто марок; если я не достану этих денег, то мое место займут. Я собрала только шестьсот. Больше нет.
— У меня сейчас нет денег, Дора; марок шестьдесят наберется, не больше.
— Я подумала, может, у тебя есть на примете человек, у кого водятся деньжата.
— Кроме профессора, поющего церковные гимны, я в Гамбурге никого не знаю, да и вряд ли он даст тебе денег на кафе.
— Я напишу расписку по всей форме.
— Я верю.
— И ничего нельзя сделать?
— Ничего. Что, все так плохо?
— Что значит — плохо? Просто не выйду замуж.
— А тебе без этого, конечно, не жить.
— Да, не жить, а почему — тебя не касается. Ладно, не обращай внимания, я справлюсь. Пока, малыш.
— До свидания.
— Послушай, я не хочу, чтобы ты думал, будто я прошу у тебя денег из-за этих рекомендаций… Я не такая, честно.
— У меня и в мыслях этого не было, поверь мне. И спасибо за рекомендацию.
— Ты доволен?
— Еще как. Хейне и Штолленберг тоже довольны.
— Я знаю. Хейне сказал мне об этом, когда благодарил перед моим уходом на берег. Но он не сообщил, доволен ли ты. Ну, пока.
Хейне валялся на койке и читал газету.
— Привет от Доры, — сказал Тайхман.
— Чего эта овца хотела?
— Хотела знать, доволен ли я рекомендацией и почему не сказал ей спасибо, как ты.
— Чушь. А что ей еще было нужно?
— Пятьсот марок.
— Дороговаты оказались рекомендации, — заметил Хейне.
— Они тут ни при чем. Если она за три дня не добудет денег, ее место займут.
— Пятьсот марок на дороге не валяются.
Боцман Швальбер просунул голову в дверь и сказал:
— Медосмотр завтра в девять. Построение в восемь. Всех проверю, чисто ли вымыты.
— Заткнись, — крикнул Штюве. — Если я недостаточно чистый для их светлостей, то пошли они…
— Не буянь, Штюве. Я имею в виду салаг.
— Ты хочешь посмотреть, как они моются, хе-хе? Однажды они побьют…
— Штюве, ты прост как задница. В этом никто не сомневается, — произнес Швальбер.
— А ты тупой пидор, — крикнул Хейне вслед боцману.
Тайхман и Штолленберг сошли на берег. Тайхман купил пачку не облагаемых налогом сигарет, а Штолленберг — трубку из корня эрики с надписью «Гарантия: настоящая эрика» и к ней три пачки табаку. Они выпили несколько бутылок пива и вернулись на борт своего судна.
— У них там пьянка, — сказал боцман Швальбер, когда они шли по сходням. — Хотите пойти на корму?
— Да, мы тоже не против выпить, — сказал Тайхман.
— Делайте что хотите, но в восемь мы уходим. Повторять не буду.
— Я думаю, мы сумеем это запомнить.
Питт, Лёбберман по прозвищу Медуза, Штюве и Остербур угощали команду.
— Эй, сосунки! Выпейте с нами, мы платим, — сказали они Тайхману и Штолленбергу. Старики начали уже задолго до них, и прежде, чем молодые набрались, Питт, Лёбберман и Штюве уже валялись под столом. К полуночи под стол сполз и Тайхман. Штолленберг уселся на пол подле него. Потом они вместе с Остербуром перенесли Тайхмана на койку, после чего Остербур опорожнился в ботинки Тайхмана.
«Надо бы это вылить, это единственное, что я могу сделать», — подумал Штолленберг, ложась спать. Его тут же закружило, как на карусели, с той только разницей, что слезть с нее не было никакой возможности и никто не брал денег.
Его разбудило рычание Тайхмана. Один ботинок был на нем, другой отскочил, когда он пытался всунуть в него ногу.
— Чья это работа? Я хочу знать, чья это работа?