— Уходи отсюда немедленно, тебя ищут.

И быстро пошел по улице, крикнув на прощание:

— Немецкое командование запрещает азартные игры!

Ребята по одному расходились в разные стороны, вскоре Коняхин и Швец остались вдвоем. Александр сказал Аркадию:

— А писарь-то, видать, парень ничего, шепнул мне, что меня разыскивают.

Аркадий усмехнулся:

— Он, между прочим, бывший политработник. Но это между нами.

Дед Сергей, видимо, был предупрежден. На столе стоял ужин, для Коняхина была приготовлена постель. Поужинав, Александр улегся в постель с твердым намерением уснуть тотчас же, ни о чем больше не думая — за день и так пришлось немало поволноваться. Но дед, похоже, соскучился по собеседникам.

— Чем дольше мы живем, тем люди злее делаются, — рассуждал он. — Тот же немец в прошлую войну этакого издевательства, как теперь, не позволял. А отчего?

— Это же не просто немцы, а фашисты. Гитлеровцы.

— Ну, допустим. А вот скажи: какая после войны кара будет применена к этому самому ихнему Гитлеру?

— Наверное, расстреляют или повесят.

— Маловато. Для него надо бы придумать что-нибудь позаковыристее.

— Что именно?

— Да уж придумают! Раньше вот на кол сажали. И то лучше, чем просто расстрелять. На мое рассуждение, так Гитлеру и кола мало — сколько бед он причинил людям! Вот он нашим звезды на спине вырезает… Ему бы надо самому вырезать эту ихнюю свастику…

Старик предложил еще несколько способов умерщвления Гитлера, но все они ему казались недостаточно подходящими.

— Вот ведь чудно как выходит: раньше я и курицу зарезать боялся, старуха моя этим занималась, жалко было курицу. А теперь я бы сам, вот этими руками мог отрубить Гитлеряке и руки и ноги. Вот и выходит, что и меня Гитлер научил этой жестокости, раз я человека убить могу.

— Да разве это человек?

— А ведь и верно, хуже зверя…

Уснуть Коняхину так и не удалось, дед угомонился только в четвертом часу, а ровно в четыре пришел Аркадий.

— Пойдем, в селе сейчас тихо.

— А к кому?

— Я же сказал: к надежным людям.

Бабушка Ганна и дед Охтыс Левченко жили одни. Четырех сыновей война разбросала во все концы необъятного фронта, рядом жила только дочь, что замужем за Александром Безруким. Но дом стариков редко пустовал. Четырнадцать раненых бойцов и командиров выходили они за время оккупации. Сначала это были люди, выбиравшиеся из окружения, потом — бежавшие из немецких лагерей. Чаще жили по одному, а случалось — по двое и по трое сразу. И всех старики выдавали за своих родных детей.

Человек не иголка, его в сене не утаишь. В селе все знают о каждой семье до третьего поколения. И многие догадывались, что за «сыновья» гостят у стариков Левченко. Но слух этот доходил, видно, только до добрых ушей: всех выходили благополучно.

— Бог даст, и тебя сохраним, — сказал дед Охтыс.

Тут же обсудили, как следует Коняхину поступать в случае, если заглянет в дом кто-нибудь из соседей или нагрянут немцы.

— Дед у нас в этом смысле с большим боевым опытом, — сказал Аркадий.

Охтыс, явно польщенный похвалой, повел Коняхина показывать все ходы и выходы из дома и со двора. Видно, варианты были в самом деле проверенные не раз. Когда они вернулись в дом, Аркадий собрался уходить.

— Лучше все-таки, чтобы никто не видел его, — наказывал он деду на прощание.

— Не учи ученого, — проворчал тот обиженно.

Аркадий ушел.

Четыре дня прошли благополучно, а на пятый пришла беда: в соседнем доме разместили штаб какой-то немецкой части. Соседство это оказалось опасным: фашисты несколько раз обшаривали близлежащие дома. Пока Коняхину удавалось с помощью деда Охтыса уходить.

Но однажды зашел к старикам их зять Александр Безрукий, заговорились и не заметили, как к дому направился немец. Увидели его, когда он уже подходил к калитке. Коняхин и Александр Безрукий бросились в сарай. Лаз на чердак был высоко, Безрукий никак не мог до него дотянуться, Коняхин подставил плечо:

— Лезьте! С той стороны есть еще лаз, по нему уйдете в огород, а там в поле.

Пока он подсаживал Безрукого, немец вошел во двор и направился прямо к сараю. Значит, заметил. Одного или обоих?

Коняхин закрыл лаз, схватил сидевшую на гнезде курицу и пошел навстречу немцу.

— Хальт!

Пришлось остановиться. Курица затрепыхалась в руках..

— Хенде хох! — немец навел на него пистолет.

Пришлось выпустить курицу. Стал объяснять немцу, что заходил в сарай, чтобы поймать курицу, но тот, должно быть, не понимал, смотрел настороженно и недоверчиво.

Из дому выбежала бабушка Ганна.

— Погоди, не стреляй, — уговаривала она немца. — Это мой сын. Понимаешь, сын!

Но немец не понимал. Тогда его стал убеждать Коняхин:

— Она мутер, а я киндер. Можешь ты это понять?

— Во-во, я мутер, — подхватила бабушка Ганна.

Но немец оттолкнул ее и снова поднял пистолет. Целился он медленно и деловито, целился прямо в лицо, Александр не понял: то ли немец решил пошутить, то ли в самом деле может выстрелить. Если только шутит, черт с ним. Ну а если не шутит?

Бабушка заслонила его собой и крикнула немцу:

— Стреляй в меня! Это мой сын, и лучше мне умереть самой, чем увидеть его мертвым.

В ней было столько отчаянной решимости, что немец опустил пистолет, круто повернулся и пошел со двора.

Несколько дней Коняхин скрывался в доме Александра Безрукого, а когда штаб немецкой части уехал, опять перебрался к старикам Левченко. Но вскоре пришел тот самый писарь комендатуры и предупредил:

— Ночью будет облава. Уходи в лес, там свяжешься с партизанами.

— А как я их найду?

— В лесу народу много, подскажут.

Народу в лесу действительно оказалось много. То тут, то там горят костры, греются люди. Тут и подростки, и женщины, и старики, и дети.

— А где же партизаны? — спросил Коняхин одного паренька.

— Кто их знает? Говорят, где-то тут недалеко, а где именно, не знаю.

— А это что за люди?

— Такие же, как мы. Кто от облавы убежал, а кто еще раньше ушел. Из разных сел набрались. Эти вот из Саворки, а вон тех и не знаю. Сейчас немцы боятся в лес заходить. Да им, наверно, и не до этого теперь, фронт-то, слышите, совсем близко.

И верно, до леса доносился неясный гул. «Еще километров тридцать, не меньше», — прикинул Коняхин.

Утром он приметил на опушке повозку в парной упряжке. В ней за кучера сидел паренек лет шестнадцати, а сзади — мужчина с большой окладистой бородой. Он внимательно наблюдал за селом.

Коняхин подошел, поздоровался.

— Будь здоров, — ответил мужчина и отвернулся, давая понять, что на этом разговор окончен.

Александр улыбнулся:

— А ведь вы не из местных.

— Почему так думаешь? — насторожился мужчина.

— Вижу, что вы больше часа приглядываетесь к селу. Местным приглядываться нечего, они и так все знают.

— Ишь ты, какой догадливый! Был бы я местный, чего бы я на лошадях сюда приехал?

— И борода…

— Что борода?

— Ни одной седины в ней. И глаза молодые, на лице ни одной морщины.

— Ну и что?

— Слушайте, возьмите меня в отряд.

— В какой такой отряд? — удивился бородач. — Ты что, парень, спятил?

— Ладно, ведь я знаю.

— Ну, положим, не очень-то ты знаешь. Ишь какой Шерлок Холмс нашелся! Ну-ка, послушаем, что ты о себе сочинишь.

Коняхин коротко рассказал о себе. Бородач и не спрашивал о подробностях, он был явно озабочен сейчас чем-то совсем другим.

— Хорошо, завтра приходи на это же место, — сказал он и кивнул пареньку: — Поехали!

Паренек стегнул лошадей, и повозка скрылась в лесу.

И верно, на следующее утро повозка стояла на том же месте. На этот раз бородач был еще более озабочен и даже не ответил на приветствие Коняхина. Сказал только:

— Подожди еще часок-другой в лесу. Когда будешь нужен, позову.

Коняхин вернулся к костру, у которого скоротал прошлую ночь.