Аркадий молчал, не вмешивался в спор, но его поражало, что кадровый подполковник говорит так же, как и Ильин, как многие его московские друзья.

В Москве, перед отъездом в школу прапорщиков, Ильин крепко пожал руку Аркадию.

— Это хорошо, что вы едете учиться. Скоро нам понадобятся люди с военным образованием. Скоро, но когда?

— Господин полковник, прапорщик Харлампиев явился для прохождения дальнейшей службы.

— Очень рад, очень рад, — полковник встал из-за стола, протянул Аркадию пухлую волосатую руку.

— Вы очень своевременно прибыли, офицеров не хватает. Будете служить в первом батальоне, в третьей роте. Грищенко!

В дверях появился молодцеватый вестовой.

— Проводить его благородие в третью роту.

— Слушаюсь, ваше высокоблагородие.

Когда-то в старой «Ниве» Аркадий любил рассматривать батальные картинки. Особенно нравилась ему литография «Взятие бастиона». Над вершинами курился пороховой дымок, в небе лопалась шрапнель, сомкнув ряды, на штурм шли англичане.

Эта война мало походила на лакированные литографии. Прежде всего поражал чудовищный смрад войны. Он включал в себя всё — кислый запах отстрелянного пороха и вонь от неубранных разложившихся трупов.

Не было ни лихих атак, ни барабанов, ни развёрнутых знамён. Был смрад, тяжёлые немецкие снаряды, жидкая грязь окопов и дождь, шедший неделями.

Пока на участке третьей роты было спокойно. Австрийцы воевали словно нехотя. Аркадий быстро сошёлся с офицерами, все они были не кадровыми. Ротный — бывший студент, командир первой полуроты — подпоручик Сомов, бежавший на фронт гимназист, офицерские погоны заработал вольноопределяющимся.

Аркадий рисовал. Он делал карандашные наброски офицеров, солдат, пленных. Ведь кончится когда-нибудь война. И тогда он расскажет о ней всю правду.

А за эти месяцы он хорошо узнал эту правду. Прав был Ильин, прав был попутчик-подполковник. Ни ему, ни солдатам война не нужна.

Аркадий до боли сжал зубами свисток. Через несколько секунд атака. Первая в его жизни. В сером рассветном небе лопнула ракета. Пора. Он свистнул, рванул наган из кобуры и выпрыгнул на бруствер. Сзади охрипшие голоса выдавили «ура!» и побежали за ним по полю.

Впереди заплясали огоньки. «Стреляют», — мелькнула мысль. И тут же пришла уверенность, что ничего с ним не случится.

— За мной! — закричал он, и непонятный восторг мурашками пробежал по спине.

Сзади топали сапоги. Кто-то рядом вскрикнул. До австрийских окопов несколько метров. Вот они.

Аркадий прыгнул, выстрелил из нагана в чьё-то перекосившееся от страха лицо. Вспышка, пуля обожгла лицо. «Кажется мимо». И снова из нагана. Теперь вдоль окопов. Он видел спины своих солдат, работающих штыками по-мужицки, словно вилами.

— Ваше благородие, бегут австрийцы!

Всё! Окопы наши!

— Поздравляю прапорщика с первой наградой. — Полковник прикрепляет к его шашке алый темляк — «клюкву», первый боевой орден — Анну 4-й степени.

И опять окопы, опять перестрелки и артналёты — позиционная война.

— Ваше благородие, к командиру роты…

В землянке у ротного уже находился Сомов, на столе карта.

— Завтра наступление, ровно в шесть утра. Учтите, господа, что на нашем участке австрийцев сменили немецкие егеря. Так что глядите в оба!

Из первой линии окопов немцев выбили без труда.

Аркадий бежал впереди полуроты. Внезапно высота ощерилась огнём. Завизжала шрапнель. Аркадий обернулся. Полурота откатывалась назад, оставляя на земле убитых.

— Вперёд! За мной! — Аркадий махнул наганом в сторону высоты.

Внезапно что-то сильное оторвало его от земли, подбросило. Он почувствовал щекой холодную грязь, и наступила темнота.

Очнулся он в немецком госпитале. Ему повезло. Он попал в офицерский лагерь в Лотарингии. Совсем близко от границы Франции. Каждое утро, как только зажили раны, Харлампиев занимался гимнастикой и обливался ледяной водой. Он ждал, когда вернутся силы, чтобы бежать. Через фронт во Францию…

…Часовой уже в двух шагах. Ноздри Аркадия уже чувствуют запах дешёвого табака. Вот он подошёл к углу.

Удар!

Голова солдата дёрнулась, лопнул лакированный ремешок каски. Путь свободен. Аркадий перешагнул через неподвижное тело и скрылся в темноте.

Ранней была четвёртая военная весна на Западном фронте. Бесконечные дожди, зарядившие в середине марта, размыли землю. Жидкая, вязкая грязь остановила войну. Выдохшиеся в бесплодных атаках армии отсиживались в мокрых окопах, отдыхали. Солдаты радовались дождю, давшему им небольшую передышку, увеличивающему их шансы выжить в этой опостылевшей и ненужной им войне.

И в этот день, как и вчера, начался дождь. Начался, словно услышал тысячи молитв, просивших бога послать его. Сидеть в мокрых окопах всё же значительно лучше, чем гибнуть на сухой от солнца нейтральной полосе.

Рядовой первого класса 17-го линейного полка французской армии парижанин Поль Матье заступал на пост ровно в полночь.

Капрал — разводящий, невыспавшийся и злой, на прощание ткнул Поля кулаком в бок.

— Смотри, Матьё, боши не спят, если же ты вздумаешь дремать на посту, я поломаю тебе рожу, верблюжий недоносок.

Поль промолчал. Ему было лень ругаться с капралом.

— Понял?

— Ладно, следи за собой, когда пойдёшь в сортир.

— Ну, ну, ты!

Он слышал, как прочавкали в окопе шаги разводящего. Сейчас капрал залезет в блиндаж, закурит трубку… Чертовски хотелось курить. А может, попробовать? Нет, опасно. Командир роты капитан Перье лазит по окопам. Увидит — не вылезешь из ночных дежурств.

Внезапно дождь прекратился. Сырой ветер с моря разогнал тучи. Над окопами повисла луна, огромная, как фонарь на площади Этуаль.

Поль, прислонившись к стене траншеи, сосал пустую трубку. Тишина.

До смены далеко. Часа полтора ещё. А может, присесть на дно траншеи и попытаться раскурить трубку?

И вдруг… Он почувствовал всем существом своим, что в этой ночи есть ещё кто-то. «Немецкая разведка?»

Поль отошёл на несколько шагов вглубь траншеи и взял винтовку на изготовку.

Точно, ползут! Он уже отчётливо слышал, как чавкает грязь под тяжестью человеческого тела. Горячая волна ярости захлестнула его, он повёл стволом в сторону шума и выстрелил.

Грохот винтовки разорвал ночную тишину. Траншея ожила. Раздались свистки сержантов, обрывки команд, топот сапог и звон оружия.

— Первая рота, в ружьё!

На левом фланге, словно спросонья, лихорадочно забился пулемёт.

К Полю подбежал сержант Боригар.

— Что там, Матьё?

— Ползут, сержант… — Поль не успел договорить, как почти у самого окопа услышали срывающийся голос.

— Не стреляйте, не стреляйте! Я русский офицер. Бежал из плена.

— Русский офицер? — удивился сержант. — Ползите сюда. А вы, ребята, будьте наготове, знаю я эти штучки бошей!

Через бруствер, тяжело дыша, перевалил человек.

— Кто вы такой? — строго спросил сержант.

— Русский офицер, бежал из плена, отведите меня к командиру роты.

Капитан Перье встретил задержанного холодно. Он брезгливо, двумя пальцами, взял его документ, повертел в руках, пожал плечами и бросил на стол.

— Садитесь.

Капитан подвинул ему табуретку.

— Рассказывайте.

— Я прапорщик 184-го Ундомского полка Аркадий Харлампиев, бежал из офицерского лагеря в Эльзасе. Я семь суток почти ничего не ел.

Капитан удивлённо поднял брови. Русский говорил на прекрасном французском языке, с парижским акцентом.

— О, мосье, вы говорите как истинный парижанин.

— Я пять лет, капитан, жил во Франции, в Париже, учился в Школе изящных искусств.

— Минутку, мосье. Вестовой, немедленно принеси поесть господину русскому офицеру и коньяка. Отдыхайте, мосье Харлампиев, утром мы вас отправим в штаб бригады.