– Странно, – сухо заметил Сергей, пока она убирала телефон. – Очень даже странно…

– Что именно?

– Почему это он звонит тебе, чтобы поинтересоваться моим самочувствием? И откуда ему известен твой новый номер? Это ты сама ему дала?

– Ничего я ему не давала!

– Не давала, так еще дашь!

Сергей произнес эту фразу со столь циничным намеком, что Наташа сразу вспыхнула:

– Ах, вот ты какого обо мне мнения!

– А что, может, скажешь, что ошибаюсь?

– Останови машину!

– Да пожалуйста, – и он свернул к тротуару, – если тебе что-то не нравится, проваливай!

Едва дождавшись, чтобы он затормозил, Наташа выскочила из салона и действительно тут же провалилась в ближайший сугроб. Какой-то парень в огромной волчьей шапке подскочил к ней и помог выбраться. А Сергей следил за ними через ветровое стекло и ожесточенно кусал собственный кулак.

Затем раздраженно стукнул им по рулю и поехал дальше…

Санкт-Петербург, Невский проспект, 1837 год

Наступил вечер, и в приемной голландского посольства зажгли четыре массивных подсвечника с шестью свечами в каждом. Гардины были плотно задернуты, а в камине уютно трещали и постреливали сухие дрова. Барон Геккерен, облаченный в теплый китайский халат и ситцевые брюки, ходил из угла в угол и, нервно перебирая длинные костяные четки, напряженно размышлял.

«Дуэль… Завтра они будут стреляться… А что мне еще оставалось делать? Вызвать его самому? Однако мое общественное положение препятствовало этому, да и неизвестно, чем бы дело кончилось… Если бы я оказался победителем, то обесчестил бы своего сына, недоброжелатели которого заподозрили бы в нем недостаток храбрости; если бы стал несчастной жертвой, то и он сам, и его жена остались бы безо всякой поддержки. При всем при этом я полагался не только на свое мнение, но и посоветовался со своим другом графом Строгановым. Поскольку он согласился со мною, я показал письмо сыну, и вызов господину Пушкину был немедленно послан… Но на этой дуэли мой мальчик непременно должен стрелять первым, и мне необходимо сказать ему об этом. Во что бы то ни стало – первым! Господин Пушкин достаточно хороший стрелок и обладает немалым опытом дуэлей… И все-таки я должен быть рядом. Я не могу туда не поехать. По крайней мере, я обязан быть где-нибудь поблизости…»

Барон остановился и позвонил в колокольчик.

– Завтра после полудня мне понадобится наемная карета, – сказал он вошедшему слуге.

– Будет исполнено, господин барон.

– Каретой должен управлять извозчик, незнакомый не только с моей персоной, но также не знающий моего сына.

– Я понял, господин барон.

– Хорошо… – И Геккерен задумчивым жестом отпустил слугу.

Тот поклонился и, тихо закрыв за собой дверь, удалился.

Барон подошел к буфету и достал хрустальный графин с французским коньяком. Ему вдруг вспомнился заливистый смех Дантеса, и он столь живо вообразил его себе жестикулирующим, оживленно рассказывающим об очередном придворном бале, что словно бы почувствовал рядом с собой некое колебание воздуха. Барон поежился, огляделся и налил треть бокала. Затем залпом выпил и едва слышно пробормотал:

– Жорж обязан стрелять первым, иначе произойдет нечто ужасное… Я ни за что не прощу себе его смерти!… Но почему же он так долго не идет? Ведь я посылал за ним слугу еще вчера днем!

Прошло еще какое-то время, и, когда стрелки напольных часов приблизились к отметке «12», внизу, на парадной лестнице, послышался топот отряхиваемых от снега сапог и бодрый голос Дантеса, разговаривавшего со швейцаром. Барон подскочил от нетерпения и устремился к двери, желая как можно скорее увидеть долгожданного «родственника».

Когда разрумянившийся с мороза Дантес зашел в кабинет, Геккерен обнял его и прижался к холодной щеке своими горячими от волнения губами. Затем отпустил, внимательно осмотрел с головы до ног и, не теряя времени, сразу приступил к главному:

– Мой милый мальчик, ты должен внять моим призывам к осторожности и благоразумию.

– И разумеется, я это сделаю! – беззаботно подтвердил Дантес, после чего вдруг удивленно заметил: – Да ты весь дрожишь!

– Да, дрожу, но это все пустое… Жорж! Тебе необходимо стрелять первым, поскольку Пушкин – опытный дуэлянт, который не промахнется. Ты не должен дать ему этого шанса.

– Ты напрасно беспокоишься, – усаживаясь в кресла, заметил Дантес. – Я хороший стрелок, да ты и сам это знаешь. Да, у меня была всего одна дуэль, да еще дома, во Франции, ну и что из того? Я ни в чем не уступаю Пушкину и, разумеется, всегда смогу выстрелить первым.

– Прекрасно, – судорожно кивнул барон, – рад слышать. Теперь вторая просьба – не убивай его! Достаточно только ранить, и ранить так, чтобы лишить возможности произвести ответный выстрел.

– Это я понимаю, но почему бы мне его не убить?

– Ты и сам знаешь, что по законам этой варварской страны после дуэли убийцу ждет виселица.

– Неужели ты спокойно отдашь меня в руки палача? – с усмешкой поинтересовался кавалергард.

– Шутить не время, мой друг. Император тебя не любит, а потому мои связи могут оказаться бессильными.

– Но чем же я заслужил немилость его величества?

– О боже! А то ты сам этого не знаешь! Сорок четыре взыскания по службе – и это всего за два года! Да и потом, он сам ревнует Натали не менее ее мужа. Поэтому я еще раз повторяю – не рискуй понапрасну! Желания правителей непредсказуемы…

– Хорошо, – немного подумав, кивнул Дантес и, встав с кресел, прошел к окну, – тебе не стоит ни о чем волноваться. Достаточно раны? Будет ему рана!

– Но рана не смертельная! – настойчиво повторил барон. – Прострели ему руку или ногу.

– Ты мог бы поставить передо мной и более трудную задачу! – неожиданно развеселился Дантес, хотя чуткое ухо приемного отца мгновенно уловило в этой веселости немалую долю фальши. – Например, отстрелить ему нос или нечто другое, чем он так долго грешил…

Барон осуждающе покачал головой:

– Твоя веселость абсолютна неуместна. Будь же серьезен, ради всего святого! Дуэль с разъяренным мужем – это не взаимный обмен эпиграммами где-нибудь на придворном балу!

– О да! Особенно когда он, как затравленный олень, грозно выставит вперед свои ветвистые рога!

– Ну вот, ты опять!

– Хорошо, хорошо, – наконец-то сдался Дантес, впервые за всю беседу заговорив серьезным тоном. – В конце концов, я всегда был и буду вашим преданным и любящим сыном, а потому полностью выполню все ваши указания. Господин Пушкин получит несмертельную рану, и на этом наша дуэль будет закончена. А теперь позвольте откланяться…

В эту минуту Дантес вдруг заметил, что во встревоженных глазах барона выступили слезы. Только теперь он осознал всю глубину и тяжесть его мрачных ожиданий, после чего и его самого внезапно охватило зловещее предчувствие надвигающейся трагедии. К горлу подкатил вязкий ком, мешавший свободно дышать, и он сам чуть было не расплакался.

– Я сделаю все, как вам будет угодно, – с трудом сдержавшись, едва слышно прошептал он.

– Вот и чудно, мой милый друг. Вот и чудно, – пробормотал Геккерен. Затем он метнулся к комоду, выдвинул нижний ящик и достал оттуда сверток. Вернувшись к удивленному Дантесу, он протянул этот сверток ему и так же тихо прошептал: – Мой мальчик, ты должен надеть это незадолго до дуэли. Причем сделай так, чтобы этого никто не видел. Никто…

Дантес кивнул, щелкнул каблуками и, упрятав сверток за отворот мундира, быстро покинул кабинет.

Санкт-Петербург, Лиговский проспект, 2004 год

Под утро в зале игровых автоматов было совсем пусто. И это несмотря на то, что «однорукие бандиты», плотно теснившиеся своими никелированными боками, периодически подмигивали лампочками и издавали веселые звуки. Играла тихая музыка, а за стойкой сидели две усталые проститутки, лениво перебрасываясь с барменом ничего не значащими фразами.