— Это мы скоро выясним, — пообещал Ал. — Ребята, идите в какую-нибудь столовую, поешьте. Пока вы доберетесь до Фадана и компании…

— Про то, что надо поужинать, я согласен, — кивнул Шини. — Вот только где?

— Пройдите подальше от этого места, — предложил Ал. — Не стоит тут лишний раз светиться. Вы молодцы, отлично справились.

— Только Шини плохо голос подделывает, — проворчал Бакли. — Тоненько надо было, а ты…

Бонни и Аквист, конечно, спать не ложились — какое там. Сплошные нервы, не до спанья. Шини и Бакли пропали, ни слуху, ни духу, а теперь еще и Фадан куда-то запропастился, и неизвестно, вернется ли вообще. Да еще и машина неисправна — если что, придется удирать пешком.

— Проклятый генератор, — в сердцах произнес Аквист, когда они с Бонни забрались в кабину. Вечер выдался прохладным, и сидеть на улице, поджидая, больше не хотелось. — Если бы не он, мы бы уже были на станции, наверное.

— Да… — протянула Бонни. — Из-за него даже журналы не посмотришь, темно слишком.

Лампочка в салоне, само собой, не работала.

— Слушай, я вот про детей хотел вчера спросить, — несмело начал Аквист. — Ты их вообще любишь? Своих хочешь?

Бонни задумалась. Подперла кулачком щеку.

— Ну если честно, я их не очень люблю, — призналась она. — Но ведь у всех есть дети. Значит, и мне придется.

— Даже если не любишь?

— А что делать? — Бонни вздохнула. — Ведь так положено, Аквист. Хотя сейчас… я не знаю. Раньше я думала, что мое желание ничего не значит, а теперь, когда прочла Лердуса… Ведь всё не так трактуется, как принято считать, да? Про те же плоды, например. Что такое плоды? Все говорят, что плоды — это дети. А Лердус пишет, что плодом может быть совсем даже не ребенок, а что-то другое. Ту же притчу о плотнике взять.

Притча о плотнике была, по всеобщему мнению, одной из самых простых для толкования. Плотник этот ходил по городам и селам, и строил дома. И как-то повстречал спустившегося в Мир Триединого. И спросил у Триединого — не пора ли мне прекратить строить дома, и, уподобившись живому древу, начать приносить плоды? Триединый покрутил трижды пальцем у виска и пошел дальше. Суть притчи проста — ты и сам всё понял, и нечего было задавать Триединому дурацкий вопрос. Конечно, ты должен остановиться и наплодить побольше ребятишек.

— А теперь я думаю, что Триединый имел в виду не это вовсе, — вздохнула Бонни. — Тот плотник, он и так принес достаточно плодов, потому его плоды — это построенные им дома. Которые его переживут, и будут даже после его смерти полезны многим. У Лердуса красиво про это написано.

— А что там написано? — Аквист, как историк, конечно заинтересовался.

— Сейчас попробую по памяти, — Бонни подняла глаза. — За-ме-ча-тель-но написано, Аквист. Минуточку. Так… «Плод твой — не есть ребенок, выходящий из чресл твоих, он может быть подобен дыханью ветра, не содержать никакой иной субстанции, кроме духа; и не делается плод от этого меньше и незначительней. Ты можешь облечь плод свой в древо и камень, можешь заставить его светиться путеводной звездой; но не перестанет от этого быть плодом дело рук твоих и духа твоего».

— Ого, — только и сумел сказать Аквист. — А вот это было круто. То есть он, считай, говорит, что плод — это любое твое творение? Подобен дыханью ветра — это ведь про мысль, да? Я прав?

— Ага, — кивнула Бонни. — Выходит, что плод — это просто то хорошее, что некто сделал в своей жизни. Сделал, Аквист, а не родил. Построил дом, посадил сад, написал книжку. Да что угодно, главное, чтобы это что-то пережило его самого. У нас плод — это ребенок. И ничего больше.

— Н-да… — протянул Аквист. — Неожиданно.

— Ну и вот, понимаешь… Аквист, я не люблю детей, — потупившись, призналась Бонни. — Нет, иногда они милые, даже лапочки, но мне они не нравятся. Я люблю… — она потупилась. — Я люблю красиво одеваться, люблю постановки всякие смотреть, спектакли, фильмы. Море люблю.

— Ты же всего один раз на нем была, — напомнил Аквист.

— Ну и что? Один раз, да, и полюбила. Читать люблю. А детей… как-то не очень.

— Ты понимаешь, что уже сейчас наговорила на анафему? — тихо спросил Аквист.

— Еще бы! Конечно, понимаю, — Бонни тяжело вздохнула. — Попробуй скажи при ком такое — вмиг уделают.

— Слушай, я вот одного никак не могу уяснить, — осторожно начал Аквист. — Ты же не глупая вовсе. Ты же умная! Зачем притворялась глупой так долго?

— Ты дурак, что ли? — Бонни искоса глянула на Аквиста. — Девушке не положено умной быть. Даже если она греван.

— То-то Фадан удивился, когда ты сказала, что ты греван-универсал, — протянул Аквист. — У него не сошлось. Вроде бы ты дурочка, а на самом деле…

Бонни снова вздохнула. Поправила волосы, одернула короткую курточку.

— Аквист, а я красивая? — робко спросила она.

— Очень! Ты очень красивая, — с жаром сказал Аквист. Посмотрел на Бонни — не смотря на то, что в машине было темно, Бонни была вполне различима. — У тебя прекрасная фигура, волосы замечательные, и глаза такие… такие…

— Мои глаза выше, — подсказала Бонни. — Но это у меня тоже ничего, да.

— Это — у тебя выше всяческих похвал, — заверил Аквист. — И, если честно… Бонни… ты мне очень нравишься…

— Спасибо, — Бонни улыбнулась. — Так приятно, когда говорят… ну, вот так… как ты сейчас сказал…

— Тебе, небось, много кто так говорил, — Аквист погрустнел. — Верно?

— Ну… нет. Если честно, ты второй.

— А кто был первый? — ревниво спросил Аквист.

— Шини, — пожала плечами Бонни. — А что?

Аквист почувствовал себя гораздо лучше.

— Да ничего. Это я так, просто интересно было. Слушай, а ты не хотела бы…

Аквист не договорил.

Рядом с машиной вдруг раздались шаги и покашливание. Бонни и Аквист переглянулись. Аквист прижал палец к губам — тихо, мол, ничего не говори. Бонни кивнула. Мало ли кто это может быть? А вдруг Олка со своей компанией их нашла? И что тогда делать?

— Эй, вы где? — позвал голос Фадана. — Вылезайте, давайте, я всё, что надо, привез.

Ит закрыл блокнот — больше писать не хотелось. За окном их комнаты стоял сейчас серый дождливый рассвет. Скрипач полулежал на своей кровати, и рассеянно смотрел на визуал.

— Ну чего там? — спросил Ит.

— Заканчивают, как я понял, — Скрипач зевнул. — Уже недолго осталось. Фэб освободился, написал, что сейчас подойдет.

— Ясно, — кивнул Ит. — Поесть успеем?

— Давай его дождемся, — предложил Скрипач. — Много написал-то?

— Вторую главу закончил, — сообщил Ит. — Как-то у меня не особенно опять идет. Словно мешает что-то писать, понимаешь?

— Еще бы не мешало, от таких-то новостей, — Скрипач поморщился. — До станции они добрались уже?

— Какое там, — махнул рукой Ит. — Фадан генератор приволок, и всё пока что.

— А Бакли и Шини вернулись?

— Еще нет.

— А когда вернутся?

— Как только, так сразу, — пообещал Ит. — Я же не просто так их в город загнал. Им предстоит кое-что узнать.

— И что же? — с интересом спросил Скрипач.

— Вот я тебе взял и рассказал, — хмыкнул Ит, пряча блокнот под подушку. — Имей терпение. И вообще, не до них мне сейчас как-то. Тебе, я думаю, тоже.

— Что верно, то верно, — покивал Скрипач. — Ладно, с этим ясно. Давай еду сообразим какую-нибудь. Фэб голодный придет, восемь часов операции отстоял, как-никак.

…Фэб, против ожиданий Скрипача, есть не хотел. Видно было, что кусок в горло у него не лезет, и что самое последнее, о чем он сейчас думает — это завтрак. Поэтому Фэб кое-как одолел половину порции салата, и запил это салат двумя чашками крепкого лхуса.

— Фэб, ну как там? — отважился, наконец, спросить Скрипач.

— Там так себе, — Фэб покачал головой. — Очень большой срок. Как минимум десять кругов атак придется пройти. Если бы вы кровь не сдали, на заменителе его бы не вывели. А сейчас прогноз хороший, но лечиться ему придется долго. И на системе две недели.