Так продолжалось почти год, и однажды ранней осенью, когда свирепая жара североафриканского лета уже спала, ему приказали перекопать и прополоть клумбы, которые находились по обе стороны высокой арки и в форме подковы перед самым дворцом.

Это были главные приемные ворота дворца Абдаллаха, выходящие на широкую мощеную террасу, куда подчиненные принцу племена присылали свои посольства с дарами и выражениями преданности. Несоблюдение обычая расценивалось как мятеж и каралось соответственно. Поэтому почти каждый день во дворе появлялись группы людей из разных племен, с невеселыми лицами, несущих в руках подарки.

И этот день был не исключением. Явились посланцы от Аит Муса, племени из Центрального Атласа, и ожидали возможности выразить султану свое почтение и преподнести дары. Горцы, не имевшие ничего, кроме скота, в качестве главного дара привели великолепного белого, как снег, коня: хабб эль-Рее — Порыв Ветра. Он был так хорош, что Дик бросил копать и смотрел на него с восхищением, глазом знатока оценивая достоинства.

Первым шел величественный каид из Аит Муса, за ним следовали остальные, и два раба вели великолепное животное. Мгновением позже из ворот появился Абдаллах и его свита — группа дородных господ в белых одеяниях. Следом шли с десяток рабов в безупречно чистых белых рубахах и коротких штанах, чтобы нести и охранять полученные дары.

Абдаллах не был таким знатоком лошадей, как Дик, но даже у него захватило дух, когда он увидел, какого коня привел для него с гор каид Муса. Он бросился вперед с почти детским нетерпением, не обращая внимания на каида.

Трудно сказать, делал ли тот свой подарок с коварным расчетом или действительно не подозревал о гордом и горячем нраве жеребца, но ни он, ни свита самого Абдаллаха не успели помешать тому, что произошло. Один из рабов, приведших коня, повернулся и придержал для принца стремя. Другой держал уздечку. Абдаллах поднялся в седло и стал разбирать поводья.

Абдаллах считал себя искусным наездником, но с белым жеребцом совладать не смог. Едва он уселся в седло, как конь попятился и встал на дыбы, с легкостью раскидав рабов, удерживавших его. Затем снова опустился на все четыре ноги, низко пригнул морду к земле, выгнул спину и, в ярости мотая головой, ринулся прямо на послов и свиту принца с такой свирепостью, что все они метнулись в стороны, опасаясь за свои жизни. Никто не набрался смелости схватить животное за уздечку. Абдаллах усидел в седле во время трех диких скачков, а потом полетел на землю в развевающихся одеждах, теряя обувь, отчаянно размахивая руками и ногами.

Вместо того чтобы ринуться вперед, жеребец, похоже, решил, что это-то и есть его главный враг. Он остановился, снова попятился, и на мгновение всем показалось, что животное неизбежно растопчет в кашу не успевшего подняться Абдаллаха.

Так бы и случилось, поскольку никто из свиты Абдаллаха и из людей Аит Муса действовать не решался. Но в тот момент, когда копыта уже опускались, откуда-то — никто не понял, откуда — к ним метнулась оборванная фигура и бросилась к голове коня.

Неожиданное явление заставило животное шарахнуться, и копыта, хотя и почти задели одежду принца, опустились на землю достаточно далеко, чтобы тот успел откатиться в сторону и подняться на ноги. Абдаллах выхватил кинжал, бросился к коню и уже готов был вонзить клинок ему в горло, но Дик, сумевший, к всеобщему удивлению, успокоить коня, удержал его руку.

Момент был напряженный.

— Он убил бы меня, если бы не ты! — прохрипел Абдаллах.

— Но он тебя не убил. Я же остановил его.

Рука Абдаллаха медленно опустилась, пока он разглядывал оборванное, пахнущее навозом существо.

— Значит, ты смог бы ездить на нем?

Впервые в жизни Дик сдержал свой нрав и подумал, прежде чем ответить.

— Да, ваше величество! И вы могли бы, будь он как следует приучен к поводу. Нельзя винить животное за его инстинкт!

Абдаллах отступил на шаг. Лицо его было черным от гнева.

— Ну-ка, поезжай!

Дик повернулся, осторожно поглаживая ноздри коня, и взлетел в седло. На мгновение конь вроде бы растерялся, не понимая, что случилось, а потом галопом понесся через двор и ринулся в сад. Но Дик не позволил жеребцу опустить морду и выгнуть спину, а повернул и направил обратно к ожидающим людям. И тут-то душа у него ушла в пятки — неожиданно он осознал всю безумную смелость своего дерзкого поступка.

Но Абдаллах уже успел остыть. Он взглянул на белого коня, на Дика и повернулся к высокому человеку в коричневых широких шароварах и мягких красных сапогах, что свидетельствовало о его принадлежности к личной гвардии принца.

— Ты, Якуб, проследи, чтобы этого парня отмыли и одели как положено. И вечером приведи его ко мне. Жеребца поставь на конюшню. Мы еще поглядим, стоит ли парень того, чтобы ездить на нем!

Высокий мужчина, глаза у которого, как с изумлением заметил Дик, были голубыми, словно летнее небо, почтительно поклонился, повернулся, оценивающим взглядом скользнул по Дику и знаком приказал идти за ним. Дик решил, что это один из диких берберов с гор, и пошел следом не без дурных предчувствий. Не успели они миновать садовые ворота, как высокий человек заговорил:

— Ты не обидишься, парень, если я попрошу тебя идти позади и немножко в сторонке? Не то чтобы я имел что-нибудь против, но от тебя так воняет, что мой желудок прямо просится наружу! Но мы это дело поправим. Можешь называть меня Якуб эль-Аббас, Лев, хотя когда-то я был просто Клюни Гленгарри из Лох-Шил — вот так-то.

Он умолк, удивленный, потому что Дик воскликнул:

— Гленгарри? Значит, ты не… А мое имя Мак-Грегор — Дик Мак-Грегор.

Горбоносый человек уставился на него.

— Мак-Грегор? Ох! Ты из Данбартона или из Перта?

— Нет. Можно сказать, я Мак-Грегор с Бак-Хилл.

Высокий человек посмотрел на него с сомнением.

— Это где-то в низинах?

Дик хихикнул.

— Да, плантация Бак-Хилл находится в Вирджинии. Там действительно невысоко.

Впервые Дик вошел в собственно город. Улицы кишели народом. Дерб С'мене показалась ему, привыкшему к простору дворцовых садов, невозможно узкой и переполненной людьми. На самом деле это была самая широкая улица в городе. Двое мужчин могли пройти по ней, вытянув руки в стороны на всю длину, и кончики их пальцев лишь едва задевали бы стены. Улица была вымощена крупными истертыми булыжниками, а сточную канаву, проходившую посередине, накрыли старыми мельничными жерновами, которые сильно шатались, когда на них наступали.

Множество людей всех возрастов, цветов кожи, различного роста и внешности толкались в воротах и заполняли улицы. В казавшейся непроходимой давке погонщики ухитрялись проводить мулов, верблюдов, ослов и даже отары перепуганных лохматых овец. Время от времени проезжала какая-нибудь важная персона, а впереди бежали два раба, размахивая направо и налево внушительными палками и крича: «Бал-ак! Балак!» — «Дорогу! Дорогу!» И Дик посмеивался про себя, видя, что сам Якуб эль-Аббас, не говоря ни слова, ловко увертывается от них.

И в этой толпе даже Дика, хотя он был оборван и грязен, осаждали нищие, слепые с заплеванными бородами, больные, едва ковыляющие на слоновых ногах, прокаженные, протягивающие руки, похожие на когти, с криками: «Флус аль Аллах! Флус аль хамдуллилах!» — «Денег для Аллаха! Денег за благословение Аллаха!».

Но сутолока и теснота на Дероб С'мене были еще ничто по сравнению с более узкими и темными проходами, куда они свернули. На полпути через город эль-Аббас резко повернул влево, на темноватую Дерб Филала, тянувшуюся между глухими стенами. Здесь человек, уперев руки в бока, оцарапал бы себе оба локтя. Улица была немощеная и, хотя дождь не шел уже очень давно, покрыта тошнотворной грязью. По обеим сторонам тянулись высокие дома, выходившие на улицу глухими стенами, кое-где соединенными арками, еще больше затемнявшими узкий проход. Изредка между домами встречались просветы, где над высокой садовой стеной, увенчанной ослепительно яркими цветами бугенвиллеи или золотыми и пурпурными вьюнками, сияло солнце. Время от времени улица расширялась, образуя небольшие площади, где из стенок, украшенных сине-золотой изразцовой мозаикой, выбивались вечно журчащие струи фонтанов. Каждое четвертое-пятое здание казалось Дику мечетью или медресе, мусульманской семинарией, увенчанными высокими минаретами с плоскими фасадами, где вот-вот появится седобородый муэдзин, созывающий правоверных на молитву.