На подготовку апелляционной жалобы ушло три месяца. Только 15 февраля 1958 г. она, наконец, была подана в апелляционный суд Второго округа Нью — Йорка.

Основной упор в апелляционной жалобе делался на нарушение конституционных прав Абеля при обыске и аресте. Кроме того, отмечались допущенные судом процессуальные нарушения, такие, например, как наводящие вопросы свидетелям, отклонение судом почти всех протестов и ходатайств защиты и т. п.

На сей раз американская Фемида явно не торопилась. Состояние свидетелей ее больше не беспокоило. Они не нужны в апелляционном суде. Прошло еще два месяца, пока защитник Абеля получил возможность изложить сущность жалобы перед судом, еще три долгих месяца на подготовку решения, и только 11 июля 1958 г. апелляционный суд в составе главного судьи Кларка и выездных судей Ломбарда и Уотермена единодушно подтвердил приговор суда первой инстанции.

Относительно обыска и ареста апелляционный суд отметил в своем решении, что не видит оснований проводить различие между законным арестом за совершенное преступление и процедурой депортации. О процессуальных нарушениях было сказано, что, хотя судья и допускал иногда ошибки, они не носят «столь серьезного характера», чтобы потребовалось новое рассмотрение дела. А утверждение защиты, что «обвинение не сумело доказать, что передача военных секретов действительно имела место», судьи отвергли, отталкиваясь от противного, сославшись на то, что «люди, собирающие и передающие информацию, доступную всем, не считают необходимым использовать тайные коды и пустотелые вещи».

Опять решение суда строилось на умозаключениях и предположениях. То обстоятельство, что таинственные военные секреты и атомные сведения, которые, по мнению обвинения и суда, Абель должен был куда‑то передавать, так и остались невыясненными и в процессе «справедливой» судебной процедуры ничем не были подтверждены, судей не беспокоило. «Должен» — и точка.

Абель совершенно справедливо писал об этом решении: «Решение апелляционного суда, хотя и многословное, фактически не затрагивает вопроса, который мы подняли в апелляции. Некоторые аргументы, выдвинутые судом, противоречат друг другу, — а другие искажают выдвинутые нами аргументы. Я по — прежнему полагаю, что суд не столько дал ответ на важнейшие вопросы, сколько обошел их».

Пятимесячная волокита с рассмотрением апелляционной жалобы Абеля имела свой скрытый смысл. Дело в том, что по американским законам пребывание в следственной тюрьме на Уэст — стрит, где после суда оставался Абель, не засчитывается в срок отбывания наказания, назначенного судом. А перевод в исправительную тюрьму в Атланте затруднял сношения Абеля с его адвокатом и вызывал другие осложнения, связанные с рассмотрением его апелляционной жалобы. Все это означало дополнительную трепку нервов, что вполне отвечало стремлению американских властей сделать Абеля более податливым и «сговорчивым».

Другой формой нажима на Абеля была волокита с разрешением ему переписки с семьей. Он очень тяжело переживал отсутствие возможности вести переписку с женой и дочерью и называл этот запрет варварским.

Тут в Доноване снова заговорил разведчик. Он предложил переговорить по этому вопросу с директором Центрального разведывательного управления США Алленом Даллесом и его генеральным юрисконсультом Ларри Хаустоном. Абель не возражал.

— Сегодня очень подходящий день, чтобы вести разговор о том, как освободить вас. Сегодня у нас отмечается годовщина со дня рождения Линкольна. Этот день является официальным праздником в честь нашего великого освободителя, — сказал Донован.

— Если он ваш великий освободитель, — немедленно отпарировал Абель, — почему же этот день не отмечается на Юге?

В вопросах идеологии и политики осужденный на тридцать лет лишения свободы узник никому спуску не давал, в том числе и своему адвокату. Таких примеров Донован в своей книге приводит много.

Вскоре после этого разговора состоялась встреча Донована с Алленом Даллесом и Ларри Хаустоном. Они были знакомы еще по совместной работе в Управлении стратегических служб и сейчас разговаривали как старые товарищи.

— Я бы хотел, — сказал Даллес, — чтобы мы имели таких трех — четырех человек, как Абель, в Москве.

Он не видел причин, почему бы Абелю не разрешить переписку с семьей. Что касается возможности обмена, то Аллен заявил, что по этому вопросу он должен проконсультироваться в госдепартаменте.

Старые приятели договорились, что вся переписка с советским посольством, через которое должны были направляться письма Абеля семье, будет проходить под контролем министерства юстиции и ЦРУ, куда Донован будет направлять копии всех писем.

Дальше, пожалуй, будет лучше предоставить слово самому Доновану. Вот как он описывает недостойную игру, затеянную министерством юстиции и госдепартаментом вокруг вопроса о разрешении Абелю переписки со своей семьей:

«В течение последующих трех месяцев шла активная переписка между советским посольством в Вашингтоне и моей конторой в доме 161 по Вильям — стрит, а правительство Соединенных Штатов Америки наблюдало, как мы играли в кошки — мышки в связи с вопросом предоставления Рудольфу права переписки. Если бы это было частным делом, его можно было бы решить за несколько минут. Но это были переговоры двух противостоящих друг другу мировых держав, между которыми существовали крайне холодные отношения. Поэтому лишь в июле 1958 года Рудольф сумел написать своей жене, а в сентябре его письмо получило «санкцию» и только в декабре Елена Абель получила от мужа письмо — первое за полтора года, прошедшие с момента его ареста».

Вот так простой акт человеческой гуманности американская юстиция ухитрилась поднять на высоту международных отношений.

В конце мая 1958 года Абель, убедившись, что судебной волоките по его апелляции не видно конца, известил Управление тюрем о своем желании начать отбывать срок наказания, определенный ему судом. Вскоре он был переведен в федеральную исправительную тюрьму в Атланте.

Тюрьма эта — гордость американской пенитенциарной системы — навсегда врезалась в память Абеля. И портик, от которого расходятся два крыла здания. И широкая лестница, по которой его вели из машины к входу. И двое железных ворот, управляемых автоматически. И массивные каменные стены…

Донован называл тюрьму в Атланте «унылой, голой каменной крепостью» и писал, что «если заключенный никогда раньше не бывал в тюрьме, то, прежде всего, сама форма здания внушала ему страх».

Вероятно, и Рудольф Иванович Абель, вступая в ее пределы, тоже испытывал такое чувство. Ему предстояло провести здесь тридцать лет!

Регистрация, осмотр, баня. И вот Абель уже в тюремной одежде шагает в карантин. Он теперь заключенный № 80016. В карантине тюремщики будут его изучать и обучать тюремным порядкам. Потом ему дадут постоянное место в этом огромном каменном мешке, где, несмотря ни на что, все же живут, работают, тоскуют и развлекаются, дружат и ссорятся, болеют и умирают тысячи узников.

Заключенные приняли его в свою среду, но администрация тюрьмы все время боялась, что какой‑нибудь уголовник, стремясь заработать дешевую репутацию героя — «антикоммуниста», может попытаться убить его.

Сам Абель старался не думать о таких вещах. В свободное от работы время он с увлечением решал математические задачи. Впрочем, это было не просто развлечением с целью как‑то убить время и отвлечься от суровой действительности. Математикой Абель увлекался по — настоящему и продолжал всерьез заниматься даже в тюрьме. Он просил своего адвоката выслать ему в качестве рождественского подарка книги по теории квадратных форм или «Введение в теорию чисел» Леонарда Диксона.

В период подготовки апелляционной жалобы Донован и Абель часто встречались в тюрьме: сначала на Уэст — стрит, а затем в Атланте.

Помимо вопросов, имевших непосредственное отношение к делу, они беседовали о многих других вещах. Донован был единственным человеком в США, с кем Абелю разрешено было общаться, и когда адвокат появлялся в тюрьме, Рудольф набрасывался на него, как голодный на кусок хлеба. Да и Донован, как мы уже говорили, находил в Абеле интересного собеседника.