Корреспонденты умчались передавать в свои редакции заявление Абеля. Теперь он остался наедине со своими мыслями. Время тянулось мучительно медленно. Абель умел ждать. Сама профессия учит разведчика выдержке и терпению. Приходится ждать, когда к тебе прибудет, наконец, долгожданный курьер из центра, ждать необходимых инструкций, ждать благоприятной обстановки для выполнения полученного задания, ждать… Эх! Да мало ли чего еще приходится ждать. Но это, если так можно выразиться, «рабочее ожидание» ни в какое сравнение не может идти с ожиданием собственного приговора; особенно приговора, который может оказаться и смертным.

Три с половиной часа продолжалась эта пытка. Наконец появились присяжные, и их старшина Даблин объявил вердикт.

Отбросив эмоции и вопреки совести, к которой тщетно взывал защитник, присяжные вынесли вердикт — виновен.

По просьбе защиты присяжные были опрошены каждый в отдельности. И еще двенадцать раз в зале суда прозвучало «виновен».

Абель сидел все время абсолютно спокойно. Ни один мускул его лица не дрогнул, когда он слушал эти бесконечные, звучащие как эхо — виновен, виновен…

Защита выступила с предложением отклонить вердикт, как противоречащий доказательствам. Судья отверг это предложение и назначил срок объявления приговора — 15 ноября.

— Вопрос о приговоре по этому делу не порождает никаких трудностей, если говорить об обвиняемом как о личности…

…Возникает лишь вопрос, как поступить с обвиняемым, чтобы приговор в максимальной степени соответствовал интересам Соединенных Штатов Америки в настоящее время и в пределах обозримого будущего, — так мотивировал Байерс свое решение.

Еще двадцать долгих, томительных дней ожидания. Даже для Абеля это было много.

Отпуская присяжных, судья сказал, что если бы он был одним из них, то вынес бы такой же вердикт. Байерс не считал теперь нужным хотя бы внешне показывать свою беспристрастность. Ничего хорошего для Абеля это не предвещало.

За день до вынесения приговора Донован направил Байерсу письмо с обоснованием целесообразности в интересах США сохранить жизнь Абелю. Предварительно он обсуждал эти вопросы в Вашингтоне с представителями «заинтересованных» органов и ведомств, включая министерство юстиции.

Письмо перед вынесением приговора было зачитано на судебном заседании для включения его в протокол.

Вновь и вновь Донован повторял об отсутствии доказательств, свидетельствующих о том, что обвиняемый занимался сбором и передачей информации, касающейся национальной обороны США. В письме также указывалось на необходимость учитывать при вынесении приговора деятельность граждан США за границей, возможность ареста американца «соответствующего ранга» в СССР и возникновения необходимости обмена заключенными. Но самым существенным был, пожалуй, пункт четвертый, в котором выражалась надежда, что при сохранении жизни Абелю остается возможность «в результате появления различных новых обстоятельств» добиться от него «сотрудничества» с правительством США. Донован подчеркивал, что национальные интересы США требуют, чтобы Абель оставался «в нашем распоряжении в пределах разумного периода времени».

Надо думать, что если защита консультировалась относительно приговора с «заинтересованными» органами и ведомствами, то этим же в течение двадцати дней занимались и обвинение, и судья Байерс.

Во всяком случае, прокурор вновь потребовал сурового приговора, но в этой формулировке смертная казнь не была названа, а судья Байерс приговорил Абеля к тридцати годам тюремного заключения.

Абелю было в то время 55 лет и тридцать лет фактически означало пожизненное заключение. Именно этот срок Байерс счел наиболее «разумным» для склонения Абеля к измене Родине.

Когда после вынесения приговора Донован спустился в подвал здания суда и пришел в камеру, где находился Абель, между ними произошел следующий диалог:

— Если ваша апелляционная жалоба будет удовлетворена, и приговор отменят, что произойдет тогда со мной? — спросил Абель.

— Рудольф, — ответил Донован, — если мои труды окажутся успешными и вас освободят, возможно, мне придется самому застрелить вас. Не забывайте, я все еще имею звание коммандера[8] военно — морской разведки.

Абель затянулся сигаретой, выпустил дым и сказал спокойно:

— Знаете, я думаю, вы так бы и сделали.

Так они «шутили» после приговора.

Но шутки шутками, а Донован и всерьез не забывал, что он не только адвокат, но и разведчик. У нас нет данных, выполнял ли Донован чье‑либо задание или действовал самостоятельно, так сказать, из чисто «профессионального интереса», но, начиная с первой встречи со своим подзащитным, он не упускал подходящего случая, чтобы не посоветовать Абелю согласиться на «сотрудничество с правительством США» (сиречь с его контрразведкой). Он сам пишет об этом, стараясь всюду подчеркнуть, что, защищая Абеля, все время продолжал печься о национальных интересах США.

Надеясь сделать Абеля более сговорчивым, Донован как‑то сказал ему:

— По — моему, Рудольф, Россия списала вас со счетов как разведчика и вы предоставлены самому себе.

— Я не согласен с вами, — резко возразил Абель, — меня не «списали», и мне неприятно, что вы так говорите.

Донован пишет, что по этому вопросу между ними всегда происходили серьезные разногласия.

Расчет Донована, вероятно, строился на предположении, что там, где не добились успеха сотрудники ФБР, которых Абель ненавидит и презирает, может с лучшими результатами выступить адвокат, пользующийся расположением и признательностью своего подзащитного.

Но и адвокат, как только он начинал выступать в роли разведчика, наталкивался на тот же спокойный и твердый отрицательный ответ, что и сотрудники ФБР. Желая положить конец разговорам на эту тему, Абель сказал Доновану: «Я принял решение еще в те первые полчаса в гостинице «Латам» и никогда не отступлю от него».

…Обсудив вопросы, вытекающие из приговора, Донован распрощался со своим подзащитным. Дома Донован поспешил открыть свой дневник и записать все перипетии этого кульминационного дня процесса. Запись заканчивалась словами: «Для человека, готовящегося отбывать тридцатилетний срок заключения в иностранной тюрьме, полковник Абель обладал поразительным спокойствием».

Однако то, что так поразило Донована, для Абеля было просто нормой поведения. Сын рабочего — большевика, ученика и соратника Ленина по «Союзу борьбы за освобождение рабочего класса», сам прошедший хорошую школу в рядах Красной Армии и Ленинского комсомола, коммунист и старый чекист, Абель и представить себе не мог, что можно говорить и поступать как‑то по — иному. Ему не надо было вспоминать о таких понятиях, как достоинство и честь советского гражданина и коммуниста: они были у него в крови.

После процесса Донован часто встречался со своим подзащитным. «Я нашел в нем увлекательного, будящего мысль собеседника, особенно благодаря интеллектуальной честности, с которой он подходил к любому вопросу», — пишет Донован. И добавляет, что, хотя они много разговаривали относительно дела, «Рудольф все меньше напоминал клиента или человека, осужденного судом».

Однажды Донован сообщил Абелю, что «американская общественность вполне довольна исходом процесса и успокоена вынесенным суровым приговором».

Мне очень приятно узнать, — сказал не без сарказма Абель, — что я дал американской «общественности» возможность испытать подобное чувство удовлетворения.

Донован сообщил Абелю, что подача апелляционной жалобы связана с риском. Если дело будет передано на новое рассмотрение и присяжные вторично признают его виновным, то судья, пожалуй, может приговорить его к смерти.

— Я рискну, — сказал Абель.

Это был ответ бойца, который не складывает оружия, пока есть хоть малейшая возможность дальнейшей борьбы.