На торжественном обеде, который дал губернатор, уже царил сухой закон. Помнится, что после утомительного перелета хотелось выпить холодного виски с содовой, чтобы немного расслабиться и продезинфицироваться, но увы…

В Таизе начались другие чудеса: здесь окончательно выяснилось, что мы совершили фантастический перелет назад, в глубины истории, и попали в настоящее средневековье.

В стране не было своей печати, радио, элементарных дорог, банков. Категорически были запрещены такие учреждения, как кино и театр. Женщины на улицах города появлялись крайне редко, закутанные с ног до головы в черные одежды. Бумажных денег тоже не было. В качестве главной валюты ходил талер времен австрийской императрицы Марии-Терезии — большая серебряная монета, которую для Йемена чеканили в Италии и других европейских странах старыми штампами, и на каждой из них значился год выпуска— 1780-й.

В дальнейшем первые советские специалисты дали этой монете название «дунька», что, по их мнению, более всего подходило к пышнотелой Марии-Терезии. Впрочем, эта «дунька» как главный, полновесный серебряный денежный эталон продолжительное время имела хождение во многих странах Ближнего Востока и Северо-Восточной Африки.

По пятницам на центральной площади Таиза время от времени рубили головы приговоренным к казни преступникам. Вершилось гласное правосудие. Присутствовал при

62

этом и имам Ахмед. Других массовых зрелищ, даже спортивных, не было.

Весьма оригинальным был порядок въезда в страну и выезда из нее. Разрешения на въезд и выезд иностранцам давал лично имам. И самой пикантной в этой практике была «забывчивость» имама, когда дело касалось разрешений на выезд из страны. В таком щекотливом положении оказался живший вместе с нами в гостевом доме имама саудовский государственный министр. Он прибыл в Йемен для переговоров по вопросу саудовско-йеменских отношений, всегда весьма напряженных, а пока он ждал приема у имама, отношения эти еще более осложнились. Имам и аудиенции не давал, и из страны не выпускал. На просьбы саудовца о выезде королевские чиновники неизменно отвечали, что имам в данный момент очень занят или что он вообще уехал куда-то в горы лечить ноги в целебных источниках. Короче, мы приехали, вручили грамоты и уехали, а бедный саудовский министр, весьма импозантный, с холеной белой бородой, остался ждать решения своей судьбы в гостевом доме с бесплатным питанием и антисанитарными условиями.

В ожидании приема у имама мы ездили по стране на мощных «лендроверах». Дорог в Йемене тогда вообще не существовало, и наши машины двигались по вади — руслам высохших рек, — проезжая за час не более 15-20 километров. Приходилось все время делать привалы и пить чай из термосов. После шестичасового путешествия на теле не оставалось живого места.

Живя в Таизе, мы совершали ежедневную прогулку из гостевого дома на базар, где собирались горожане, чтобы обменяться новостями и купить необходимое. Где бы мы ни появлялись, тотчас, как из-под земли, вырастал перед нами принявший ислам американец в йеменской национальной одежде. Звали его Бержес Ла Брюсс. Перемещался он по городу на маленьком ослике и являл собой более чем странную картину. Иногда он доверительно сообщал своим йеменским собеседникам, что является майором американской разведки — эти его рассказы были известны всему городу. У меня сохранилось несколько фотографий Бержеса. Йеменцы считали его чудаком и относились к нему иронически-снисходительно. Государственные чиновники рассказы-

63

вали нам, что он очень хочет быть американским Лоуренсом, но у него это плохо получается. Худо-бедно, но американец прилично говорил на местном диалекте и знал все столичные новости». Где-то он все-таки попался на шпионских делах и был выдворен имамом из Йемена, но каково же было мое удивление, когда я прочитал в какой-то газете после антимонархической революции в Йемене, что Бержес является главнокомандующим «армией» бывшего наследника престола, а ныне свергнутого имама аль-Бадра, моего многолетнего друга. «Армия» эта базировалась на саудовской территории близ йеменских границ. Просуществовала она совсем недолго и рассеялась как дым. Но для Бержеса все-таки наступил его звездный час, и он почти сравнялся с Лоуренсом. Посмеиваясь над ним, мы в то же время и отдавали ему должное: жить одному в средневековом Йемене несколько лет подряд — это что-то сродни подвигу. Не у всякого на такое хватит выдержки и самообладания.

Поскольку мы провели в Йемене около двух недель, нам пришлось менять американские доллары на талеры Марии-Терезии. Банков, как уже было упомянуто, не существовало, и мы ходили по таизскому базару и приценивались, где больше дают за доллар. Выбрали лавку с наилучшим курсом обмена. Талеры во всех лавках хранились в больших кованых сундуках с ключами устрашающих размеров. За несколько зелененьких бумажек мы получили целый мешок денег, и я понес его на спине. Так и сфотографировался с ним на выходе с базара. Через двести метров пришлось передать мешок спутнику, одному из членов нашей группы: поклажа оказалась довольно тяжелой.

А у нас в валютно-финансовом управлении Министерства иностранных дел вышел скандал.

— Почему деньги менялись у купца на базаре?

— Потому что в стране нет банков, — отвечал я.

— Этого не может быть! Раз есть государство — значит, есть банки! — был ответ.

— А в этой стране нет банков, — упорствовал я. Положение спас посол, подтвердивший своей подписью

законность нашей финансовой операции.

О вручении верительных грамот следует рассказать особо.

64

Передвигались мы по Таизу, так же как и по стране, на «лендроверах», объезжая громадные валуны и ямы. За сто метров до дворца сопровождавшая нас йеменская стража согнала прикладами ружей с проезжей части дороги местного жителя, присевшего справить нужду. Нам объяснили, что жители города стремятся использовать для этих целей именно центральную часть дороги, опасаясь змей, гнездящихся в кустах на ее обочинах.

Сам дворец представлял собой неказистое сооружение из камней, со множеством каких-то пристроек. Внутри дворца стены были неровные, небрежно помазанные известкой.

В приемной мы расписались в книге для почетных гостей, и наступило томительное ожидание. Наконец представитель протокольной службы объявил, что можно входить в тронный зал, предварительно сняв обувь. Свита посла (нас было трое сопровождающих) быстро рассталась со своей обувью, а Евгений Дмитриевич Киселев заявил, что ботинки снимать ни в коем случае не будет, так как он при парадном мундире.

На нем действительно были мундир, форменная фуражка, на груди — ордена и медали, ботинки начищены до блеска. Наступила заминка. Пришлось долго согласовывать этот вопрос. Протокольщики, дипломаты, министры ушли на совещание. Время от времени они появлялись, и я, представлявший с нашей стороны и протокол, и переводчика, вел изнурительные переговоры, разъясняя, что, сняв ботинки, посол нарушит установленную его правительством форму и проявит тем самым неуважение к имаму. Противоположная сторона, ссылаясь на свои порядки и традиции, доказывала, что вход в тронный зал возможен только без обуви. А посол при этом все больше свирепел, всем своим видом демонстрировал непреклонность и злобно глядел на меня.

Мероприятие явно срывалось, дело зашло в тупик, а мне почему-то захотелось разбежаться и проломить головой стену приемной дворца.

Наконец йеменская сторона стала проявлять обеспокоенность и некоторые колебания. Какой-то протокольный чин подошел ко мне и заговорщическим шепотом спросил, равняется ли ранг посла генеральскому званию. Почувствовав брешь в йеменской обороне, я радостно воскликнул: «Что вы,

65

что вы! Он выше генерала, он — маршал!» (В то время звание «маршал» — аль-мушир — уже появилось в арабском лексиконе.)

— Тогда можно в ботинках, но одному лишь послу!

Потные, злые и обессилевшие, мы ввалились в так называемый тронный зал, и мучения наши возобновились, но уже в связи с другим инцидентом. Я перевел (заранее подготовившись) речь посла по случаю вручения им верительных грамот, а когда имам Ахмед открыл рот для ответного слова, то послышались странные звуки, не напоминавшие мне ничего знакомого…