— Извините, пожалуйста, — сказал я ему. — Они нечаянно.

Малый то ли кивнул, то ли поклонился джипу. Ответной реакции я не приметил.

Марина вышла, чтобы пропустить меня на заднее сиденье. Ее муж, придерживавший спинку переднего, сказал мне через плечо по-русски:

— Здравствуйте… Я — Рауль Бургер.

— Здравствуйте, я — Бэзил Шемякин. Просто Бэзил, пожалуйста…

Внешне она оставалась нимфеткой.

Встав на колени, Марина потянулась через спинку сиденья и чмокнула меня в губы. И продолжала ехать, выставив обтянутую джинсами попу по ходу движения.

Когда я приходил в театр и стоял между пахнувшими пылью портьерами в дверях зрительного зала, ожидая, пока упадет занавес и галдящая детвора ринется в раздевалку, я ничего не видел на сцене, кроме помпона на эфедроне её белых джинсов. Помпон изображал заячий хвостик и сильно помогал ей воплощать образ — во всяком случае, в моем представлении.

— Завтракал? — спросила она.

— Действительно, — подтвердил разумность вопроса Рауль.

— Даже опохмелился. Куда едем?

— Смотреть ремонт парохода. Это рядом, — сказала Марина. — Там сможем обсудить твои проблемы. Совместим приятное с полезным.

— Действительно, — подтвердил второй эстонский муж.

На приборной панели в круглой рамке поверх тахометра матово отблескивала фотография Марины и её пятилетней копии с английской надписью: «Папа, мы ждем твоего возвращения».

— Дочь? — спросил я.

— Действительно, — ответил за обоих Рауль. И джип «Рэнглер» подбросило на армоцементном бугре, который устраивают поперек дороги, чтобы водители гасили скорость.

— Это называется валяющийся полицейский, — сказала Марина.

— Действительно? — сказал я, внимательно вглядываясь в фотографию девочки, которая ждала возвращения папы.

Щеку Бургера, мне показалось, повело в усмешке.

Мы выезжали на узкий мол, которым, насколько я помнил, раньше пользовались только пограничники и рыбаки. Гололедица отлакировала булыжник мини-шоссе, протянувшегося в море. В конце мола на фоне серой зыби черный ангар казался монолитом.

Рауль мигнул дальним светом фар. Ангар ответил с крыши вспышкой галогенного прожектора.

Джип протиснулся между створками ворот, которые сразу, едва не чиркнув по заднему бамперу, сомкнулись. Оранжевый автомобильный подъемник, несколько станков, длинный верстак, пирамида банок с финскими красителями. На второй этаж крутым углом поднималась железная лестница. Ноги на узких ступенях из пружинившего прутка приходилось ставить вкось и шагать по-крабьему боком.

Электронный замок наверху Рауль открыл пластиковой карточкой. За дверью — мешанина конторской мебели. Она заполняла антресоль со стеклянной перегородкой, за которой просматривалось производственное помещение ангара. В нем черная вода вспухала и опадала в ритме прибоя, глухо бившегося снаружи о стены. Отираясь о кранцы из старых покрышек, в том же ритме уходила под зыбь и выныривала клепаная спина полузатопленной цистерны с квадратным люком, палубным «вафельным» настилом и смахивающей на перископ латунной трубой на растяжках.

Трехлопастный винт на деревянных козлах у кромки мола отражал мертвенный свет галогенных ламп. Работяга в джинсовом комбинезоне полировочной машинкой драил лопасти до зеркального состояния. Второй винт, тусклый и заскорузлый, словно пойманный осьминог, провисал в стальной мотне на крюке автокрана, загнанного в ангар.

— Контрабандную полость под ликер «Старый Таллинн» оборудуете? спросил я, расчищая перчаткой прогалину в стеклянной перегородке, запотевшей от нашего дыхания.

— Действительно, — откликнулся Рауль.

— Это подводная лодка «Икс-пять», — сказала Марина.

— И много у вас таких «иксов»?

— Одна, — сказала она, вдавливая кнопку на чайнике «Тефаль Голд». Водоизмещение двадцать семь тонн. Размеры: пятнадцать и семь десятых метра на один и восемь десятых и на два и шесть десятых. Двухвальная силовая установка. Дизель и электродвигатели…

— Много отстегнули военно-морским силам за приватизацию?

— Ноль. Рауль получил лодку в Норвегии на условиях самовывоза… В прошлую войну англичане перебросили несколько таких в фьорд… фьорд… Рауль, как он назывался?

— Альтенфьорд, — сказал второй муж.

— Вот… Там стоял линкор «Тирпиц». «Иксы» прошли минные поля и траловые заграждения ночью, чтобы утаиться от авиационной разведки, и выпустили эти… как их…

— Магнитные мины. И не выпустили, а поставили, — подсказал Рауль.

— Вот… Прилепили к «Тирпицу», который после взрывов лишился хода. «Иксы» ускользнули не в Англию. Они ушли севернее, вдоль норвежского побережья. Легли на дно, где мелко, а команды сошли на берег. После войны местные власти жилились на расходы по распиловке корпусов. Рауль починил один, как он говорит, «пароходик» и прокатил под водой туристов… Ресурс у моторов вполне, хотя наша «икс» несколько заработалась, приводим кое-что в порядок. Рауль смонтировал ангар, и вот — работаем.

Она разбросала по фаянсовым кружкам пакетики «Липтона», всыпала в каждую сухие сливки, положила по куску сахара. Хлопнула дверцей холодильника. Принялась нарезать лимон.

Я старался не смотреть в её сторону.

Была, была любовь. Последняя, наверное…

…27 марта 1960 года Хрущев удостоил посещением старый Марсельский порт, после чего префектура устроила торжественный обед. Выпив изрядно, гость вдарил застольную удалую. Человека, который сопровождал подгулявшего лидера в покои, где до него ночевал однажды только Наполеон III, звали Петр Хохлов. По-французски — Пьер Кокло. Он считался метрдотелем ресторана мэрии и был лейтенантом Службы внешней документации и контрразведки. А также сыном урядника из Донской казачьей бригады, размещавшейся на постое в марсельских казармах Мирабо в 1916 году.

Очередной, капитанский чин Кокло получил за удачный перевод песни. Официальный толмач не сумел подобрать эквивалентов для «хлопцев», «лягайте почивать» и «криниченки». Пьер рассказал мне о своем интеллектуальном достижении четверть века спустя, когда прокис срок секретности. И, как я понял, проявляя заботу о теле высокого гостя, не до конца офранцузившийся отпрыск казака и марсельки подслушал или подсмотрел заодно нечто более содержательное.

В 1985 году спецгруппа Главного управления внешней безопасности, в которое президент Миттеран преобразовал Службу внешней документации и контрразведки, взорвала у Новой Зеландии «Рейнбоу Уорриор», судно «зеленых», протестовавших против французских атомных испытаний. Кокло получил майорские галуны и в ожидании, когда забудется достославная морская победа, одержанная его группой над гражданским плавсредством, осел в Бангкоке, где подыскал работу по некогда освоенной второй специальности метрдотелем в ресторане гостиницы «Шангри-Ла».

Я познакомился с папашей Кокло и его дочерью Мариной, заказывая для своих ужин — разговение в канун православной Пасхи.

— Шемякин? — спросил Кокло, когда по его английскому я понял, что он, скорее всего, француз и, перейдя на его родной язык, назвал себя. — Который Шемякин? Вассилиан? То бишь, Базиль? Вы знали Рума?

Румянцев тоже считался марсельцем. И коллегой Кокло. Рум, мне это казалось несомненным, заявился в Легион из Бассейна, хотя армия и тем более Легион «пловцов» не терпели. На сленге «Бассейном» обозначали ещё Службу внешней документации и контрразведки — десятиэтажное здание с фасадом в виде шахматной доски и старыми наполеоновскими казармами на задворках парижского бульвара Мортье. Синоним, скажем так, российского «Леса» и «лесников» из московского Ясенево. Рядом с бульваром Мортье, на пересечении улицы де Турель и авеню Гамбетты, построили плавательный комплекс, поэтому место стало Бассейном, а его сотрудники — «пловцами».

Возможно, Рум обсуждал мою кандидатуру с Хохловым. Все-таки мы трое числились этническими русскими, а Кокло да, наверное, и Рум были не последними людьми в своей специальной конторе. Их рекомендации дорогого стоили. Во всяком случае, я получил от Рума письмо с предложением «войти в структуру» уже из Франции, когда с Легионом у меня было кончено в Лаосе весной шестьдесят восьмого и я купил квартиру в Бангкоке, а потом выписал из Новой Зеландии маму, которая через несколько лет в свою очередь выписала мне оттуда же будущую жену. Сватовство состоялось по переписке. Властная мама настаивала на православной невестке.