Чтобы не затягивать выяснения этого вопроса, решил пойти к Жданову.

Встретил меня дружески, вопросом:

— Что нового?

Я передал ему все, что мне стало известно о заседании Совета Министров, особо выделив фразу Паасикиви: «Господа, среди нас есть русский шпион!» Взглянув на Андрея Александровича, я увидел, как он, встревоженный, возбужденный, с сильно покрасневшим лицом, быстро подошел к столу и поспешными глотками стал пить холодный чай. Усевшись в кресло, помолчал и, уже спокойным тоном, сказал:

— Эта старая лиса перехитрила меня.

Оказывается, разговор в отношении записки Паасикиви Жданов начал издалека и только по одному, первому, пункту ее. Однако премьер никак не реагировал. Тогда он, Жданов, стал вовлекать в оборот фактически все основные пункты также издалека, но Паасикиви делал вид, что не понимает предмета разговора. Тогда, по словам Жданова, он повел беседу, включая в нее смысловое значение всех пунктов записки. Только после этого Паасикиви начал оживленно пояснять свой смысл написания ее.

Затрагивая тему военных преступников, Паасикиви сказал, что на сегодняшнем заседании Совета Министров он намерен строго потребовать от министров неукоснительно и добросовестно ускорить работу по суду над виновниками войны. В этом месте, по словам Жданова, он прервал Паасикиви и спросил:

— Каково ваше мнение в отношении президента Маннергейма, отставки которого требуют демократические силы страны, считая его одним из главных виновников войны Финляндии против Советского Союза?

— В настоящее время заниматься Маннергеймом не стоит. Вначале надо от парламента получить закон об учреждении суда над виновниками войны, затем вычислить главных виновников войны и провести над ними суд.

На этом суде подсудимые, в целях оправдания себя, будут вынуждены ссылаться на распоряжения и приказы главнокомандующего вооруженными силами периода 1941–1945 гг. — то есть на Маннергейма. При такой ситуации Маннергейм будет вынужден уйти в отставку. На этом разговор о президенте и закончился.

— Конечно, — продолжал Жданов, — из моих высказываний по поводу его записки он мог сделать вывод, что мне ее кто-то передал.

— Я недосказал вам информацию Адвоката, как заявление Паасикиви о «русском шпионе» было воспринято присутствовавшими, — заметил я и сообщил Жданову, что когда Паасикиви второй раз произнес слова о шпионе, министр юстиции Кекконен отверг такое обвинение и попросил Паасикиви извиниться перед присутствовавшими. Кекконена поддержал министр Хело. Он сказал, что в канцелярии премьер-министра много молодых чиновников и документ мог уйти оттуда.

— Значит, ваш источник не имел неприятностей?

— Когда Паасикиви прибыл на заседание Совета Министров, то в отношении своей записки сказал, что она плод его болезненного состояния и обсуждаться не будет, это уже вчерашний день новой истории Финляндии.

— Так и сказал Паасикиви? — заинтересованно спросил Жданов.

— Об этом час тому назад меня информировал источник.

Жданов, улыбаясь и подходя к столику, произнес:

— За поведение Паасикиви можно было бы поднять тост, — и… заказал два стакана чая.

Утро последнего дня мая выдалось ясным и теплым. Вся квартира, куда я недавно переехал из шумной гостиницы, была залита лучами солнца. Вскоре, однако, звонок телефона прервал эти радостные минуты. Мне звонили с работы.

Придя в гостиницу «Торни», я позавтракал в офицерской столовой и с хорошим настроением поднялся в спец-комнату, где стал читать телеграмму. В ней сообщалось, что в ближайшие дни из Стокгольма прилетит новый резидент для моей замены. В этой связи мне предлагалось подготовить и сдать дела резидентуры, а также передать ему на связь все мои «источники».

Коротко и неясно. «Что случилось?» — думал я, перечитывая слова телеграммы. Но ответа не нашел.

Во второй половине того же дня в гостинице «Торни» появился мой сменщик, и по его поведению я понял, что против меня состряпано какое-то обвинение. На мой вопрос, что случилось такого чрезвычайного и опасного, что Наркомвнудел срочно отзывает меня из страны, а ты «прискакал» в Хельсинки даже на день раньше, чем указывалось в телеграмме, он ответил:

— Твой отъезд связан с доносом на тебя в Москву одного из заместителей руководителя ансамбля, выступающего сейчас в Хельсинки. Он написал, что ты вмешиваешься в творческую деятельность этого ансамбля.

Весь второй день был посвящен подготовке дел к сдаче их новому резиденту, и тут я вспомнил, что в самом деле имел некоторое отношение к ансамблю, но отнюдь не к его творческой деятельности.

Примерно за неделю до этого ко мне зашел мой знакомый генерал-лейтенант А. и, зная, что я недавно переехал из гостиницы на городскую квартиру, попросил меня предоставить ее ему на один вечер для встречи с руководством ансамбля и ведущими солистами, которых он не раз принимал во время войны, будучи командующим крупного авиационного соединения. Провести эту встречу он хочет вместе со своими друзьями генералами в знак благодарности за счастливые минуты, которые ансамбль дарил летчикам во время войны, буквально за час до боевого вылета, бывавшего иногда последним.

Я согласился предоставить квартиру, но от приглашения провести вечер с ними отказался, поскольку все вечера были расписаны за неделю вперед для встреч с источниками.

Теперь, когда мой отзыв был связан с доносом, я решил срочно повидаться с генералом А., который организовывал встречу, привозил и отвозил участников ее. На мой звонок генерал А. сразу прибыл в гостиницу «Торни», сказав, что через два часа должен быть у Жданова и поэтому на разговор со мной он выделяет тридцать минут. Воспользовавшись этим временем, рассказал ему о случившемся со мной и попросил его доложить об этом Жданову, поскольку организаторами вечера были его генералы. Генерал А. сказал, что обязательно сообщит Жданову о случившемся. Я с нетерпением стал ожидать его возвращения.

Прибыл он взволнованным, с трясущимися руками и сразу попросил спиртного. Полстакана коньяка «Камю» немного успокоили его, и он заговорил:

— Когда я закончил свой отчет об участии финской авиации в изгнании немецких войск с территории Финляндии, то подробно рассказал Жданову, как по своей инициативе организовал встречу с руководством ансамбля и некоторыми ведущими солистами и солистками на частной квартире заместителя политического советника СКК, своего давнего товарища, который по занятости вернулся с работы к завершению встречи.

В этом месте Жданов прервал его вопросом:

— Почему же донос в Москву направлен не на вас двоих, а только на заместителя политического советника СКК, а вы проходите в нем только как участник?

Он ответил Жданову, что первым лицом встречи был назван заместитель политического советника СКК видимо потому, что встреча происходила на его квартире, другого объяснения он дать не может. Жданов вновь спросил:

— Правда ли, что на встрече много пили спиртного и в результате все участники встречи, особенно из ансамбля, возвратились в свою гостиницу в сильном опьянении, что сказалось на качестве их выступлений на следующий день.

На это, по словам генерала, он ответил Жданову:

— Это ложь и клевета на участников встречи. Никто из нас пьяным не был. Пили только вино, в том числе и сам доносчик. Донос вызван, видимо, какими-то внутренними разногласиями и проблемами в самом руководстве ансамбля, а факт встречи с генералами явился подходящим предлогом, чтобы использовать его для решения этих проблем.

Жданов, по словам генерала, выслушав его рассказ и ответы на вопросы, посоветовал, чтобы без нужды тот не искал повода для встреч в заграничных условиях даже с советскими гражданами. На этом их беседа закончилась.

— Молодец ты, генерал! И спасибо тебе за объективность твоего доклада Жданову, — с облегчением расстался я с ним на многие годы.

Беседа генерала А. со Ждановым — это для меня было, как говорится, что гора с плеч. Важно, что Жданов узнал правду о встрече генералов с руководством ансамбля в моей квартире от честного человека, который рассказал так, как было на самом деле.