— Я хотел поговорить с вами…

— Пожалуйста, пожалуйста.

— Я не знаю, что творится у нас, на Карпатской Руси. Отец пишет мне только про свои крестьянские дела. Вы же, наверное, осведомлены хорошо об общем нашем положении.

— Да!.. Кое-что мне известно. Моя невеста теперь работает в вашей Раде. Что-же. Пойдемте ко мне, поговорим.

Я обрадовался предложению майора. Наконец то я узнаю все, что так давно интересует меня. Узнаю ли? Некоторые вопросы можно будет поставить, майору прямо, но большинство…

Майор жил довольно далеко от столовой.

У тюрьмы мы остановились.

— Подождите минуточку. Я зайду к Мещерякову и сейчас же возвращусь.

— Пожалуйста.

К тюрьме подъехали три «судбекеры». Около двадцати вооруженных бойцов соскочило с платформы.

Сержант Суворов, начальник тюремного караула, встретил их словами:

— Что же это вы так опаздываете?

Здоровенный лейтенант, должно быть, командир, злобно посмотрел на сержанта и произнес сквозь зубы:

— Не твое дело.

В здании началась суматоха. Кто то бегал и кричал по всем коридорам. Через пять минут из тюрьмы вывели десять арестованных и посадили на автомашины.

«На расстрел» — промелькнуло у меня в мыслях.

Вид у арестованных был потрясающий. Бледные, заросшие, грязные, со смертельным ужасом в глазах…

Бойцы, вооруженные автоматами, покрикивали на них — «Эй, куда смотришь?», «Подвинься…», «Ну, ты…»

Я отвернулся.

— Трогай!

Моторы затрещали и студебекеры уехали.

Во мне все смешалось и перепуталось. Тысячи вопросов и ответов, картины из прошлого, отец, брат, НТСНП, Вера, Галя, Ковальчук…

Я вынул папироску и закурил. Спокойствие, спокойствие и еще раз спокойствие. Майор Надворный словоохотлив. Мне нужно узнать все, что ему известно про НТСНП.

— Я вас заставил долго ждать. Извините. Этот Мещеряков болтлив, как баба.

— Ничего, товарищ майор.

Комната, в которой жил майор Надворный, представляла собой кабинет зажиточного, любящего роскошь, поляка. Массивный письменный стол причудливой резьбы, кожаные кресла, кауч, картины, персидский ковер, шкаф с книгами в кожаных переплетах, вазы, статуэтки, мраморные чернильницы, телефон…

— Садитесь — Майор включил радиоприемник. — Когда кончится война, я попрошу, чтобы меня перевели к вам, на Подкарпатье. Чудный край!

— Бесспорно.

— К этому времени, я думаю, у вас уже будет порядок. Начальник наших резервов на Подкарпатье, подполковник Чередниченко — молодец, Он справится с вашей реакцией. По правде сказать, у вас был большой хаос в политической жизни — Бродий, Фенцик, Аграрная партия, НТСНП, УН, десяток венгерских партий…

— УН — это украинские сепаратисты?

— Да. Это те, которые в 1939 году провозгласили Закарпатье самостоятельной республикой во главе с Волошиным. Когда мы были в Ужгороде, нам удалось многих из них арестовать. Волошин, пока, на свободе, но придет и его черед.

— Что такое НТПН, или как вы сказали? Признаюсь, я знал почти все наши политические группировки, но про НТПН никогда ничего не слышал.

— Не НТПН, а НТСНП. Это — русские националисты. Я не удивляюсь, что вы про них ничего не слыхали. Они работают очень осторожно. Но, что они у вас были и есть до сих пор — не может быть никаких сомнений. Мы поймали двух из них. Вы слыхали про такого О. Г.?

— Нет!

— Жаль, что ни один из них ничего не знал. Жаль!.. Для нас НТСНП наиболее опасная эмигрантская организация.

— Странно! Как это я про нее ничего не слышал!

— У меня есть их литература — газеты, брошюры для массового распространения, идеологические основы и т. д. Все это присылают из Москвы в качестве информации.

Ровно два часа длился наш разговор. Признаюсь, я чувствовал себя как-то неловко. Подумать только!.. Однако, половину дела я уже сделал. Я знаю теперь, что известно контр-разведке «Смерш» про НТСНП. Остается вторая половина дела. Постараюсь сделать и ее.

Как я рад, право. Главное, что у нас нет провокаторов. Это самое главное.

16 апреля.

— Коля — обратился ко мне Шапиро — слыхал новость про капитана Сикаленко?

— Нет!

— Вообрази, его отец был старостой при немцах!

Я понял все. Вот почему не видно Сикаленко. Докопались все-таки. Да. Они докопаются и до меня. Нужно будет, как можно скорее, выбраться из Управления. Жаль, что при мне нет никаких документов, кроме смершовских. Что-ж, так или иначе придется заехать в Мукачево.

25 апреля.

Три дня тому назад подполковник Душник, капитан Шапиро, я и несколько бойцов сели на «шевролет».

— Едем в Опаву, в Армейский отдел контр-раэведки — сказал мне Шапиро.

В Опаву, так в Опаву. Мое дело маленькое — слушаться.

По дорогам творилось что-то невиданное. Мчались гвардейские минометы, судбекеры, зисы, пушки всех калибров. Проходила пехота, скрипели перегруженные телеги. Кричали офицеры, ругались солдаты.

В воздухе гудели десятки штурмовиков, С запада доносились взрывы снарядов, перекатный гром гвардейских минометов, шум, крик, выстрелы.

Горели села. Дым заволок все небо. Пахло гарью пожарищ.

Горели города. Никто не обращал внимания на развалившиеся дома, никто не тушил пожаров. Вперед! У каждого свое задание! Кому какое дело, что гибнет столько немецкого добра. Пусть!

В природе человека больше склонности к разрушению, чем к созиданию. Когда человеку приказывают разрушать, жечь, уничтожать — им нередко овладевает слепой разгул. Он любит смотреть на огонь, на огромные тучи дыма, и сам охотно поджигает еще незахваченные пожаром дома.

В Опаву мы приехали на второй день после занятия ее Красной армией. Улицы были завалены горами кирпича, мебели, мешками с песком, балками и разным хламом.

Из погребов, засыпанных развалинами, пробивались струйки горького дыма.

«Мин не обнаружено» — то и дело попадались нам надписи.

Группы бойцов заглядывали в уцелевшие дома.

Мы проехали Опаву и останавливались на уцелевшей западной окраине. Нигде ни одного гражданского лица. Хмурые часовые, шлагбаумы. Никак иначе, здесь должен быть армейский отдел контр-разведки — подумал я. Так и оказалось.

Подполковник Душник вышел из автомашины и после короткого разговора с часовым вошел в красивую виллу. Вскоре из виллы вышел смуглый майор и приказал часовому пропустить и нас.

В шесть часов вечера я уехал с капитаном Шапиро в небольшой лагерь, находившийся в нескольких километрах от Опавы.

— Тут, Коля, как в мертвом доме. Почитай, во всем городе нет ни одной бабы — сетовал капитан.

Вчера уехал и Шапиро. В лагере остался один я с двумя бойцами. Смершовцы верят мне, иначе они не оставили бы меня одного. Это хорошо, это очень хорошо.

1 мая.

Мои бойцы достали пять литров водки. Где и как, этого они не хотели сказать.

Я пригласил Зою, начальника санчасти, и мы начали встречать первое мая.

Зоя быстро опьянела. Бойцы отнесли ее в ее комнату и бросили на койку.

Начальник лагеря, веселый толстяк-капитан, присоединился к нам. Он выпил два литра сорокаградусной водки и не был пьян.

В четыре часа ночи мои гости разошлись. Капитан ушел спать. Бойцы захотели еще посмотреть, что творится в городе.

— Там теперь интересно. Пьяные медички…

В моей комнате поразительно много стенных часов. Каждые пять минут какие-нибудь из них звонят. Должно быть раньше здесь жил любитель-коллекционер. Бойцы нарочно заводят их. Чтобы «не было скучно».

Какой сегодня замечательный день! Весна, цветы, зелень. Яркое нежное солнце. Тепло.

Буду ли я хоть раз в жизни еще счастливым? Выберусь ли я когда-нибудь из этого, и Богом и людьми проклятого, учреждения?

Если б я снова мог теперь выйти на луг у себя в Карпатах и растянуться на теплой весенней траве, без единой мысли, без единого желания! Если б я мог снова быть свободным и не чувствовать возле себя постоянное присутствие смерти!