Следующий разгром, связанный с книгами, касался «вольтерьянцев». Речь идет об истории с «Путешествием из Петербурга в Москву» Радищева (56–60). Позднее Радищев утверждал, что если бы «Путешествие…» появилось за 10–15 лет до революции, он был бы награжден, в частности за указания властям на неизвестные им злоупотребления (не исключено, что автор рассчитывал на такой результат, но, думается, он ошибался: слишком резка была его критика). О революции он и на самом деле вряд ли думал и в конце 1788 г., когда книга была готова, отправил ее для прохождения цензуры в петербургскую Управу Благочиния. Та разрешила «Путешествие…» с некоторыми цензурными поправками. Разрешение подписано обер-полицеймейстером Рылеевым, который даже не прочел книгу. Радищев передал книгу в типографию, владелец которой, прочитав ее, отказался печатать. Радищев купил у Шнора типографский станок и стал печатать дома. Всего он напечатал два сочинения: «Письмо к другу, жительствующему в Тобольске» и «Путешествие…». В средине 90-го года печатанье было закончено. 25 экземпляров Радищев отдал продавцам, несколько роздал приятелям. Книга обратила на себя внимание, имела успех, становилась известной. Она попала в руки Шешковскому, а тот передал ее Екатерине. Та прочла «Путешествие…» довольно внимательно и разгневалась. При чтении она делала подробные подстрочные примечания, осуждающие книгу от первой до последней страницы. По поводу разрешения печатать она написала: «Сие вероятно ложь либо оплошность» (58). Начали допрашивать типографщика Мейснера (?) (через него «Путешествие…» передано в цензуру) и купца Зотова, который его продавал. Радищев перепугался, сжег все оставшиеся у него экземпляры «Путешествия…», корректуру, цензурные листы. Последнее было ошибкой. После позволения цензуры он что-то выбросил, добавил. На допросе говорил, что добавил какие-то мелочи, но не мог ничего доказать. В доме Радищева устраивают обыск. В конце июня 1790 г. его арестовывают. Он посажен в Петропавловскую крепость. 6 июля пишет «повинную». 13 июля рескрипт Екатерины о передаче дела Радищева в палату Уголовного суда СPб. губернии. В архиве кн. А. Р. Воронцова сохранились ответы Радищева на вопросы, заданные ему в ходе судебного разбирательства. Он ведет себя вроде бы не очень достойно: резко осуждает книгу, выражает сожаление, что выпустил ее, говорит о преданности Екатерине, об ее милостях, но настаивает, что с Франции примера не брал, «ибо сие писал прежде, нежели во Франции было возмущение» (59). Но ведь на самом деле «достойное поведение» было бы бесполезной позой. Книга вышла. Осуществив свой замысел, никого не предав, не оговорив, имел право подумать и о себе, не раздражать судей, императрицу. Мог повторять про себя слова Галилея: «А всё-таки она вертится».

4 сентября 1790 г. подписан именной указ Екатерины Сенату о наказании Радищева: «За издание книги, наполненной самыми вредными умствованиями, разрушающими покой общественный, умаляющими должное к властям уважение, стремящимися к тому, чтобы произвести в народе негодование противу начальников и начальства и, наконец, оскорбительными и неистовыми выражениями против и сана и власти царской»; о том, что присужден к смертной казни палатой Уголовных дел СPб. губернии, а затем этот приговор утвержден Сенатом. Хотя по роду вины Радищев заслуживает такую казнь, но «мы, следуя нашим правилам, чтобы соединить правосудие с милосердием, для всеобщей радости, которую наши подданные разделяют с нами, по поводу мира со Швецией, освобождаем его от казни; повелеваем, вместо нее, отобрав у него чины (Коллежский советник — ПР) и знаки ордена Св. Владимира, дворянское достоинство, сослать в Сибирь, в Илимский острог на 10 лет»; имение, если оно есть, передать в пользу детей, которые находятся на попечении деда. В указе отмечается, что Радищев совершил «лживый поступок», прибавил после цензуры «много листов в ту книгу» (32). Радищев отправлен в Сибирь. Он вернулся из ссылки при Павле, который взял с него слово «не писать ничего противного духу правительства» (307). После воцарения Александра, по его повелению, Радищев работает в Комиссии по составлению законов. Согласно легенде, там он поднял вопрос об уничтожении крепостничества. Председатель комиссии, П. В. Завадовский, резко отчитал его за это, сделал выговор, напомнив о Сибири. Легенда вызывает сомнение. Во всяком случае в таком прямолинейном изложении. В последний год своей жизни Радищев пользуется усиленным вниманием императора. Он, единственный из членов комиссии по составлению нового Уложения, приглашен вместе с ее руководителем П. В. Завадовским на коронацию в Москву. Сам Александр в начале своего царствования придерживался антикрепостнических убеждений (о чем свидетельствует даже более поздняя его положительная реакция на стихотворение Пушкина «Деревня»). А. Р. Воронцов, один из приближенных к императору людей, вместе с Радищевым, во всяком случае не без его влияния, составил проект закона, запрещающего продажу крепостных без земли (297). Закон не прошел, но это было поражением правительства, а не антиправительственной партии. И одним из основных противников закона выступил Державин, в то время министр юстиции (см. главу «Автобиографизм и статья Пушкина „Александр Радищев“» в книге Немировского, упоминаемой в библиографии) В ночь на 12 сентября 1802 г. Радищев отравился «царской водкой» (смесь азотной и серной кислоты). Узнав об его тяжелом состоянии, царь присылает своего лейб-медика (такой чести удостоились еще только Карамзин и Пушкин). Так что со смертью Радищева дело обстоит не так уж просто.

Знаменательно, что в «Путешествие…» входит глава о цензуре, «Торжок» — одна из двух самых больших и значимых глав. В другой, «Спасской полести», изображается государь, неправедный правитель. «Екатерина, читая эту главу, с великим негодованием записала на полях: „страницы покрыты бранью и ругательством и злодейским толкованием“. Эта глава, по мнению императрицы, „довольно доказывает намерение, для чего вся книга написана“ (772). Г. П. Макогоненко, примечания которого к „Спасской полести“ я привел, почти не комментирует суть главы „Торжок“. Возможно, это случайность, но о цензуре в советское время, как я уже упоминал, вообще не любили много говорить. Радищев явно придавал главе существенное значение. По сути это первое в России развернутое рассуждение о цензуре (Радищев уже употребляет это слово). И, может быть, самое главное: в главе идет речь не только о цензуре вообще, а о конкретной цензурной политике Екатерины. Полемика с императрицей определяет всё содержание главы. Начинается она со ссылки на указ Екатерины о вольных типографиях. Собеседник путешественника отправляется в Петербург за дозволением завести вольное книгопечатанье. Тот говорит ему, „что на сие дозволения не нужно; ибо свобода на то дана всем“ (прямое упоминание Указа 15 января 1783 г.). Но собеседник хочет иного, „свободы в ценсуре“. И автор приводит мнение собеседника (на самом деле собственные размышления): „Теперь свободно иметь всякому орудия печатанья, но то, что печатать можно, состоит под опекою. Ценсура сделана нянькою рассудка, остроумия, воображения, всего великого и изящного. Но где есть няньки, то следует, что есть ребята, ходят на помочах, отчего бывают кривые ноги; где есть опекуны, следует, что есть малолетние, незрелые разумы, которые собою править не могут“; если всегда будут няньки и опекуны, то ребенок долго будет ходить на помочах, останется калекой, у него будут кривые ноги; Недоросль всегда будет Митрофанушка, без дядьки не ступит, не сможет управлять своим имением; „Таковы бывают везде следствия обыкновенной цензуры, и чем она строже, тем следствия ее пагубнее“. Собеседник цитирует Гердера: наилучший способ поощрять доброе — неприпятствие, дозволение, свобода в помышлениях; книга, проходящая десять цензур, прежде, нежели достигнет света, не есть книга, но изделие святой инквизиции; часто изуродованный, сеченый батогом, с кляпом во рту узник, а раб всегда; „В областях истины, в царстве мысли и духа не может никакая земная власть давать решений и не должна; не может того правительство, менее еще его ценсор, в клобуке ли он или с темляком“. И вреда не будет, если книга в печать „Выйдет без клейма полицейского“. Чем государство основательнее в своих правилах, чем крепче, тем менее оно зависит от насмешки и клеветы, не может потрястись от них. Для авторитетности приводятся мнения известного немецкого поэта, фольклориста, философа Гердера, но очень уж они ориентированы на конкретные русские события. Речь идет и о том, что правительство поручило цензуру управе благочиния, полиции: «Один несмысленный урядник благочиния может величайший в просвещении сделать вред и на многие лета остановку в шествии разума».