Торговля на черном рынке каралась смертной казнью. Дронкерс и его жена знали об этом. Друг, который предупредил его, сказал, что у него только один выход: бежать в Англию. Если он останется в Голландии, гестапо все равно рано или поздно найдет его. Жена понимала, что он должен бежать, и не возражала. Гестапо едва ли могло причинить ей неприятности, так как его деятельность на черном рынке, к счастью, не была связана с его домом, да и нацисты тогда еще делали вид, что ведут себя «корректно». Они вряд ли возьмут его невиновную жену в качестве заложницы.

Тот же друг посоветовал Дронкерсу побывать в известном роттердамском кафе «Атланта» — там ему, может быть, посчастливится найти человека, который согласится организовать побег.

Я кивнул, потому что хорошо знал кафе «Атланта». Несмотря на бессвязность и непоследовательность рассказа Дронкерса, все, о чем он говорил, звучало довольно правдоподобно.

На следующий день он отправился в Роттердам и пошел в кафе. Дронкерсу повезло. Он разговорился с человеком, которого звали Ганс, и через несколько минут признался ему, что его разыскивает гестапо и что он приехал в Роттердам, надеясь где-нибудь найти лодку и бежать в Англию.

Ганс улыбнулся и согласился помочь. Он, Ганс, работал шкипером у одного роттердамского дельца, который поставлял топливо судам, заходившим в порт. У этого дельца было неплохое суденышко. Пожалев Дронкерса, Ганс решил помочь ему обмануть ненавистное гестапо и согласился продать это судно. Как истинные голландцы, они поспорили о цене и сошлись на сорока фунтах. Это была высшая сумма, которую мог дать Дронкерс.

Они разработали простой план. Ганс достанет столько горючего, сколько необходимо для перехода через Ла-Манш в Англию. Ему это было нетрудно, так как по характеру своей работы он мог, не вызывая подозрений, брать любое количество горючего. Дронкерс тайно проникнет на судно и спрячется в каюте. Затем Ганс проведет судно через шлюзы, мимо немецких часовых, которые привыкли к нему, так как часто видели его на этом суденышке. Кроме того, у него был специальный пропуск, разрешающий ему такие поездки. Когда судно не будет видно из гавани, Ганс причалит и сойдет на берег, и тогда Дронкерсу самому придется добираться до Англии. Если он будет держать курс строго на запад, то наверняка доберется до цели.

— Вот какой план наметили мы с Гансом, — сказал Дронкерс. — К счастью, все кончилось хорошо, но пришлось пережить столько, что я чуть не сошел с ума. Один молодой человек, мой друг, тоже мечтал бежать в Англию, и в конце концов я согласился взять его с собой. У него тоже был друг, который, как и мы, бредил Англией. Мне не хотелось, чтобы на моем маленьком суденышке оказалось три человека, но меня уговорили… И вот мы, скорчившись, лежим в крохотной каюте, где чем-то невыносимо пахнет. Казалось, прошла вечность, прежде чем мы отчалили, и затем целый век, пока мы медленно пробирались по шлюзам. Мы не дышали, когда Ганс смеялся и шутил с немецкими часовыми. Наконец мотор застучал сильнее, и мы почувствовали, как наша посудин прибавила ходу. Мы вышли в открытое море… Когда мы приблизились к Хук Ван Холанду, Ганс пристал к берегу. Я отдал ему сорок фунтов и поблагодарил от всего сердца. В конце концов я обязан ему жизнью. Сорок фунтов — это не так уж много, если учесть, что я купил себе право на жизнь.

Я кивнул и закурил новую сигарету.

Дронкерс с трудом сдерживал волнение. В глазах у него стояли слезы.

— Мне больше нечего сказать, сэр, — продолжал он. — Добавлю только, что после того, как мы расстались с Гансом, не все шло гладко. Ни у меня, ни у моих товарищей не было никаких навигационных навыков. Во-первых, мы наскочили на мель. Прошло несколько часов, прежде чем нам удалось снова отправиться в путь. К тому же этот проклятый прожектор метался взад и вперед — он помахал рукой из стороны в сторону, — как раз по мели, где мы застряли. Только чудом нас не обнаружили,…

Он глубоко вздохнул, затем вдруг вскочил и в новом приступе радости задрыгал ногами и, вскинув руки, закричал:

— Но теперь все позади! Господи, неужели я здесь, в Англии, целый и невредимый? Неужели мои страдания закончились?

Я бросил сигарету в пепельницу и сказал:

— Мне кажется, Дронкерс, что ваши настоящие страдания начинаются только теперь.

Наступила тишина. Дронкерс сел и пристально посмотрел на меня. Я тоже внимательно наблюдал за ним.

— Извините меня, сэр, — сказал он, — по-видимому, я ослышался.

— Нет, Дронкерс, именно это я и хотел сказать. По-моему, ваши неприятности, или, как вы говорите, «страдания», вовсе не закончились. Вы рассказали мне очень интересную историю. Пожалуй, она напоминает сочинения знаменитого американского писателя Эдгара По. Если вы помните, у него есть один сборник рассказов под названием «Рассказы о таинствах и воображении». Так вот, ваш рассказ действительно таинственный и к тому же является плодом вашего воображения. Словом, я подозреваю, что вы все это придумали. Скажите-ка лучше всю правду.

Он вытаращил глаза и судорожно облизал сухие губы. И вдруг его неподдельное удивление перешло в гнев.

— Простите, сэр, но вы обвиняете меня во лжи? Это чудовищное обвинение. Вы оскорбляете меня.

Я наклонился вперед.

— Скажите, Дронкерс, почему вдруг вашему приятелю Гансу пришло в голову покончить жизнь самоубийством?

Он растерянно заморгал.

— Самоубийством? О чем вы говорите?

— Не думаете ли вы, что роттердамский делец уже разыскивает свое пропавшее судно? Немецкие часовые видели, как Ганс вывел его из бухты, но Ганс вернулся домой, а лодка исчезла. Разве это не покажется странным? Этот делец не примирится с потерей хорошего судна. Ведь в военное время трудно приобрести новое. Он наверняка сообщит в гестапо о поведении Ганса. А что тот скажет в свое оправдание? Гестаповцы могут быть очень грубыми, когда захотят.

Дронкерс опять широко открыл глаза.

— Задумывались ли когда-нибудь вы, — продолжал я, — или сам Ганс, что вы толкаете его в сущности на самоубийство, и всего за каких-нибудь сорок фунтов стерлингов?

Дронкерс отрицательно покачал головой. В глазах у него стояли слезы.

— О господи, — пробормотал он, — об этом мы не подумали…

— Дальше, — сказал я, — человек, который поехал в Роттердам, чтобы на лодке или как-нибудь иначе бежать в Англию, никогда не зашел бы в единственное роскошное кафе, не пострадавшее от бомбардировок. Скажите, зачем вы это сделали? Вы пошли в то единственное в Роттердаме место, где не могли встретить ни одного моряка. Почему вы не пошли в любой портовый кабачок? Ведь там всегда полно моряков.

Дронкерс со смиренным видом ответил:

— Как хотите, сэр, можете мне верить или не верить, но я сказал правду.

— Да? Правда часто кажется невероятной, но ваш рассказ… Как вы объясните, что в переполненном кафе вы сразу наткнулись на единственного, пожалуй, во всей Голландии человека, который согласился помочь вам? И разве вы не рисковали своей жизнью, рассказывая о себе незнакомому человеку? Ведь он мог быть агентом гестапо. Да и, кроме того, станет ли такой умный человек, как Ганс, рисковать собой из-за жалких сорока фунтов? Дайте мне убедительные ответы на эти вопросы, и тогда я поверю вам.

Дронкерс с тяжелым вздохом произнес:

— Я только могу повторить, что сказал правду, сэр.

Я покачал головой.

— Мне ясно, Дронкерс, кто вы такой. Вы лгун. Мне даже известно, кто вас послал сюда, — герр Штраух из немецкой разведки. Ну, что вы на это скажете? Даю вам двадцать четыре часа на размышления. Завтра в это время вы придете ко мне и скажете всю правду.

— Я уже сказал вам всю правду.

По моему звонку за Дронкерсом пришли конвойные. Когда он уходил, я посмотрел на него с невольным уважением. Заставить его признаться будет значительно труднее, чем мне казалось до сих пор. Он был настолько искренен в своей честности, что на какой-то миг я даже поверил ему, но затем быстро отбросил эту мысль. Он шпион и вынужден будет во всем признаться.